Все эти естественно-географические, естественно-исторические и прочие условия очень рано задали те границы, внутри которых сформировалась целостность японской нации. Исторически Япония рано сформировалась как государство определенного типа, которое принялось решать общественные проблемы. В этом смысле про японское государство можно смело говорить, что оно слуга своего общества. За ним есть такое историческое право и опыт организации такой жизнедеятельности общества и индивидов. Там и император очень давно стал и реально, и номинально символом государственности, общественности и т.д.
С этой точки зрения Япония представляет собой чрезвычайно интересный феномен раннего формирования коллективного субъекта, а потому сегодня и высокой степени понимания собственной целостности и механизма ее сохранения. Когда возникают нации? Один из привычных ответов: когда формируется единый рынок, когда возникает капитализм...Но японцы как нация возникли до всякого капитализма. Когда запускаются разные цивилизационные рамки представления всех процессов, которые в принципе могут идти в человеческом обществе, то возникает вопрос, а что способствовало возникновению или становлению этой целостности?
Например, конфуцианство. Страны и регионы Восточной Азии придают сейчас ему большое значение. На Тайване конфуцианство стало составной частью государственных учебных программ, этому примеру в 1982 году последовал Сингапур. Бессменный руководитель Сингапура Ли Куан Ю был убежден, что долго доминировавшее в Сингапуре западное образование все более готовит "специализированных идиотов", а не ответственных граждан, и этому типу образования было противопоставлено моральное воспитание. Исследователи, в свою очередь, пытаются искать в конфуцианстве как общей идеологической основе новых индустриальных государств, причину их социально-экономических успехов.
Однако, если в Китае конфуцианство можно рассматривать как форму развития национального духа, то в Японии оно, лишенное национально-духовных корней, должно было быть переосмыслено, переработано, чтобы стать основой жизнеорганизации на новой почве и начать работать на что-то совсем иное. И здесь нельзя не отметить еще и такую деталь, что конфуцианство в Китае и в Японии - не одно и то же, отношение к нему в этих странах и обществах разное. Китай в конфуцианстве взял на себя, по существу, метафизику, высоко-абстрактное теоретизирование, Япония - жизненную мудрость, которая обращала внимание на практические аспекты человеческого бытия, учила их жить в сегодняшней жизни, среди посюсторонних вещей и ценностей, проповедуя активный стиль человеческого существования.
Китай в своих идеологических установках ушел в абстрактные ценности, а Япония - в живые, реальные," натурализованные". А потому религиозная и этическая традиции оказались в Японии гораздо более жизненными и живучими. И самое важное в этом различии - это реально-деятельностное основание. Ведь что такое конфуцианство в Китае? 15 тысяч монахов. А в Японии это система государственного транслирования. Более того, абстрактность китайского конфуцианства, в силу его оторванности от реалий жизни, не позволяла транслировать его никуда, разве что в государственный аппарат, поскольку жизнь народа, населения была далека от этих уровней духовности. А ценности конфуцианской этики в Японии, ввиду их близости к жизни, могли вживаться в социальную среду, формируя доверие и приятие их, трансляцию вширь, вглубь и в будущее. Не последнюю роль здесь сыграло и создание собственной письменности.
Но определенно можно утверждать, что здесь дело не только и даже не столько в самом конфуцианстве как некой философии, а в конкретно-исторических условиях принятия и использования его как именно государственно-общественной (или наоборот) идеологии. И здесь Япония разительно отличается от Китая, который до ХХ в. оставался разделенным государством, в то время как Япония к этому времени имеет 800-летнюю традицию государственности (да еще и имперской).
Через осмысление конфуцианства и трансформацию его в определенную этику было осмыслено собственное японское бытие в адекватных ему смысловых конструктах, символах и смыслах, а не выстроено сотня-другая возможных онтологий и красивых картинок мироздания. Иными словами, японское общество достаточно давно нашло свое идентификационное поле как определенного социального организма и сделало своей главной проблемой осмысление того, что целое уже есть, но оно всегда одно и одновременно всегда не одно и то же - вспомним знаменитый "сад камней", описанный у Д. Гранина.
В этом отношении можно сказать, что японцы первыми вышли и на идею интеллектуальной технологии. Ведь разложить конфуцианство как определенное мировоззрение и сделать из него ряд социальных техник поведения - это задача не из легких, ее без высокой степени рефлексивной культуры не осуществишь. Они же это сделали. И хотя Китай дал конкурирующие миросозерцания, но он не смог добиться технологизации, возможно, из-за конфуцианства как базисной этической технологии. А с учетом специфики китайского иероглифического письма, многосмыслового по сути, решение этой задачи - это решение сверхзадачи, понимание чего дает и ощущение вневременности, и - одновременно - ненадобности кого-нибудь догонять: всему свое время и место, надо только немного подумать - и все станет на свои места.
Образно говоря ( вспомним упомянутую выше мысль Н.Моисеева), японцы стали единым социальным интеллектуальным организмом на много веков раньше, чем осознали это сами одновременно со всеми другими сообществами и человечеством в целом. Причем реальности бытия этого организма весьма впечатляющи, и по социальным, и по биологическим меркам. Их опыт как раз и есть одно из искомых решений оптимального единства социального и биологического в человечестве. И результат этот, говоря современным языком, уже "запрограммирован" обществом - через совпадение интересов государства и личности. Исходная, базисная матрица ценностей личности не расходится с общественной. Это и дает основание для утверждения, что у них вроде как и проблемы личности нет. Да, с западной точки зрения, нет. Но совсем не в том смысле, как это может быть представлено в индивидуалистической традиции.
И если рассматривать феномен японского чуда, то нужно смотреть и то, как японцы "иностранные" интеллектуальные системы приспосабливают к своим задачам, как синтоизм, буддизм, конфуцианство приспособили под свою этику, в том числе трудовую, воспитательную и т.п. В какой еще стране можно найти такие примеры духовного синтеза, воплощенного в практику? При этом они с поразительной последовательностью проводят свои базовые ценности. И прежде всего это проявляется в формировании образцового, с позиции Японии, японца.
Здесь мы имеем особый вариант онтологии, в которой изначально положено отношение к миру японца через отношение его как члена некоей социальной общности (группы). И эта онтология для японца не является выдумкой иностранных специалистов, которые пытаются убедить японца, что он именно в таком мире и живет. Наоборот, японец так живет и ничего другим (чужим) об этом говорить не собирается. Зачем говорить о том, что само собой разумеется?
Специфика групповых и межличностных отношений оседает даже в структурах языка. При передаче информации японец может много-много слушать, затем внутренним образом сгруппировать полученную информацию и выдать ее при передаче в виде короткого резюме (коммуникация "минимального сообщения", в противоположность коммуникации "максимального сообщения" в западной традиции). Поэтому для однозначного понимания передаваемой информации, надо много об этом человеке знать. Многое передается не артикулированно, не объективированно. Это усиливает внутригрупповые связи, когда из полученной информации гораздо больше можно узнать и понять, будучи членом группы, чем не принадлежа ей.
Это и есть как раз общение, в отличие от коммуникации, когда ценностью становится возникновение смыслов по поводу коммуникации. Ведь для нас порой гораздо важнее не то, что мы вместе учили, скажем, физику, а те совместные переживания по поводу изучения этой физики. И поэтому в этом же русле можно понять и школьные или университетские связи, так высоко котирующиеся в Японии. Тем более в совокупности с тем же элитным основанием: когда родовая элитная планка задана, да на нее еще накладываются положительные эмоции, переживаемые в процессе совместного образования, то возникает смысловая полнота бытия на уровне социально- и индивидуально-психологического.
То есть, образование здесь в полном смысле выполняет свою социальную функцию, социализует и превращает в человека (не в слесаря и не в токаря) за счет элементарных актов проживания человеческого бытия. На всех уровнях воспроизводятся однотипные процедуры, усваивая которые человек приходит к однозначному пониманию конструктов общения.
Все сказанное, однако, не означает, что в японском обществе нет проблем. Свою лепту в копилку проблем неизбежно добавляют современные социальные изменения, сопутствующие быстрому экономическому росту Японии. Например, сокращение численного состава семьи и увеличение занятости замужних женщин снизили роль семьи как основной социализационной единицы. Развитие урбанизации и рост плотности населения в городах не оставляет места для детских игр и взаимодействия с соседями - в результате снижается воспитательное значение окружающей среды. В ходе 40 послевоенных лет экономических и социальных перемен отмечалось общее ослабление роли семьи, школы и общества в реализации целей социализации.
Сейчас в Японии реализуется III реформа образования. На школу теперь возложена задача воспитывать и обучать детей так, чтобы они не только отвечали требованиям японского общества и смогли внести позитивный вклад в его развитие, но и стали гражданами, способнымиполучать удовлетворение от жизни в этом обществе. Поставлена задача, подумать о формировании такого типа образования, которое, прежде всего, обеспечит воспитание хороших японских граждан.