Магомет созвал родственников. Те охотно пришли, ожидая предложения о новом набеге или торговой сделке. Представляете себе их разочарование? Они очень огорчились и разошлись, на хорошем арабском языке обозвав его полоумным. В других местах его осмеяли и избили. От расправы (многобожие было очень выгодно – Мекка была центром торговли, какой тут единый бог!) его спасло покровительство дяди и снисходительность кочевников к одержимым и больным.
Непризнанный и осмеянный, твердо уверенный в своем предназначении, Магомет становился городским сумасшедшим – его никто не принимал всерьез. Так прошло лет десять. Повинуясь видениям, он то признавал главных идолов, то снова отвергал их в пользу единого бога. У него появилось несколько десятков последователей – они были вынуждены бежать в Абиссинию: блаженного Магомета защищал жалеющий и любящий его влиятельный дядя, а с прочими нарушителями спокойствия можно было не церемониться.
Но, повторяю, историческая необходимость объединения уже существовала, и Магомет подходил для этой цели – в таких ситуациях история всегда устраивает встречи, над которыми впоследствии историки зря ломают голову – они закономерны, эти случайности.
На одной из ярмарок Магомет познакомился с двумя погонщиками верблюдов из другого племени, живущего в городе Ятрибе (впоследствии знаменитая Медина). Погонщики, зная от соседей – христиан – о неминуемом пришествии прoрока, очевидно, решили, что если городской сумасшедший и не окажется пророком, то рискуют они немногим, а если окажется, невероятно выиграют. Через год они вернулись, вполне готовые обратиться в новую веру. Родственники Магомета, буквально подтверждая правоту тезиса, что невозможен пророк в своем отечестве, без сожаления уступили его соседям. В Медине Магомет был принят с почестями и, став повелителем духовным, а следовательно, и светским, быстро разделил всех на верных и неверных, четко определив этим, кого можно и нельзя ущемлять.
Ограбили первый караван, потом второй. При втором захвате убили поэта, некогда утверждавшего, что его сказания о древних богатырях куда интересней, чем вариации на тему библии, выдаваемые Магометом за откровения. Интересно, что убиваемый поэт попросил заступничества у своего бывшего друга, принявшего ислам. Тот ответил, что ислам уничтожает прежние отношения. Трусливая подлость всегда оправдывалась разницей мировоззрений.
Магомет диктовал коран – переложенные библейские истории с элементами собственной биографии. Правила нравственные, религиозные, политические вперемежку с увещеваниями, наставлениями, угрозами и посулами. Правоверным коран обещал в загробном будущем рай по-восточному: источники воды, зелень садов, приятная прохлада и нестареющие женщины.
Потом было несколько битв (одна из которых чуть не похоронила божественную репутацию Магомета, ибо была проиграна), и вскоре он победителем вступил в Мекку. Скорость, с которой жители захваченного города принимали ислам, нет нужды описывать. Когда религию насаждает победитель, готовность побежденных переметнуться обычно прямо пропорциональна их былому фанатизму.
Идолы были разрушены, покоренная Аравия объединена исламом. Расправ было немного – по личному распоряжению Магомета казнили только очень уж погрязших в заблуждениях, в их числе певицу, исполнявшую сатиры на Магомета. Пророки никогда не любили сатиру, но, в отличие от смертных, часто имели возможность на нее влиять.
Надо сказать, что Магомет был добрым монархом. За него усердствовала быстро возникшая прослойка, которая была преданней мусульманству, чем он сам. Усилиями этих апостолов того, кто упорствовал в заблуждении, подвергали строгому общественному порицанию: с помощью меча и кинжала. Это убеждало остальных, демонстрируя силу новой веры, а следовательно, ее истинность. Действовало это куда сильнее, чем устные убеждения, ибо в фундаменте словесного арсенала тогдашнего ислама лежало единственное логическое доказательство божественности пророка: «Магомет – пророк, ибо это написано в Коране, который – святая книга, так как писал ее Магомет».
Приступы судорог и видения не оставляли Магомета. Однако их содержание послужило ряду историков основой утверждения, что пророк был обманщиком и шарлатаном. Ибо теперь видения непрерывно служили оправданием его поступков (если их неблаговидность нуждалась в оправданиях).
Были и другие случаи утилитарного использования болезни. А ряд галлюцинаций лежит, возможно, в основе некоторых из сотен легенд. Магомет чувствовал, как невесомым возносился на седьмое небо за короткое мгновение, пока упал на пол кувшин (очень похоже на ощущения в момент краткого возбуждения перед приступом). Видел рай, ад и архангелов. С ним говорили газели, волки и ящерицы, а однажды даже беседовал уже почти зажаренный козленок. Встречные камни и деревья говорили ему: «Благо тебе, пророк!»
Умер он в почтенной старости, причем помутившееся сознание работало на всегдашней волне: попросил чернил и бумаги, обещая оставить писание, которое навеки избавило бы исламистов от греха.
Очень конфузились историки прошлых веков, описывая его болезнь. И все-таки мужественно признавали, что именно ей он обязан своей судьбой, добавляя при этом, что из-за примешивания болезни основателя к биографии целой религии они рискуют «заслужить упрек в материализме». Благодаря их честной объективности мы и знаем сегодня правду о Магомете.
В перерывах между приступами Магомет был рассудителен и трезв. Энергия и природный разум – эти присущие ему высокие свойства – работали на идею, порожденную болезнью. Потому и интересен для истории психиатрии этот безусловно незаурядный человек.
Его биография – яркая иллюстрация к властному воздействию галлюцинаций на поведение и судьбу человека.
Узнать, обдумать, сочинить
Глава о способностях, которые мы всю жизнь проявляем столь же естественно, как дышим, говорим и пьем. А также о срывах этого великолепного дара
Вот это стул, на нем сидят.
Вот это стол, за ним едят.
Маршак
Нашим уделом является создание картин, движущихся панорам, фигур, образов; составление или умственное построение моделей существующего и совершающегося.
Умов (физик)
Когда стало известно, что фотографии преступника нет, следователь решил прибегнуть к методу словесного портрета. Разработанный в конце прошлого века французскими криминалистами словесный портрет – это точное описание человеческой внешности: лица, головы, рук, фигуры. Каждый когда-либо видевший преступника сообщает о нем свои наблюдения, а в результате из десятков показаний начинает вырисовываться образ.
Так выяснилось, что преступник – среднего роста, полный, лицо овальное, низкий и скошенный лоб, дугообразные сросшиеся рыжеватые брови, длинный, с горбинкой нос, толстые губы и опущенные углы рта, тупой раздвоенный подбородок и рыжие волосы.
Не правда ли, очень много примет? И особенно одна – из тех, что зовутся «особыми», за что особо ценятся сыскными агентами всего мира: рыжие волосы.
Однако поиск по приметам был известен еще в давние времена – помните, как дозоры искали Гришку Отрепьева: «А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые…», и так далее. Что же нового внесли в этот метод известные профессора-криминалисты?
В приведенном рассказе Шейнина забавно описана разница между формальным (по списку примет) и верным использованием метода. Старательный начальник одного из отделений милиции, получив опись признаков, немедленно и ретиво арестовал… более десятка рыжих. К ужасу арестованных рыжих (интересно, что ни один даже не помышлял – от страха или по привычке? – жаловаться на незаконность ареста), им еще тщательно измеряли носы, лбы и уши. Преступника среди них не было. Ретивость имеет смысл только в приложении к разуму.
А следователь не носил с собой и не запоминал специально перечень примет. Прочитав его, он постарался выработать мысленный облик разыскиваемого. И, встретив в театре человека среднего роста со жгуче черными (!) волосами, он почувствовал, как знакомо это лицо, хотя мог бы поручиться: раньше он его не видел.
Так был найден перекрасившийся преступник, а рассказ стал очень яркой иллюстрацией к проблеме, которая сейчас волнует сотни ученых планеты.
Не просто сумма признаков (чем больше, тем лучше), механически складываясь, образует облик предмета, – нет, возникает нечто совершенно новое, некий отвлеченный образ, и его уже можно узнать, даже не располагая большой частью присущих ему признаков. Вот простейший пример.
Признаки: массивное, округлое и удлиненное туловище, четыре ноги, хвост, рога, большое вымя, короткая шерстка. Наверно, хватит, вы уже воскликнули: корова! Правильно. Но вот на лугу, досыта нажевавшись травки, корова не стоит, а лежит. Да еще и безрогая… Исчезло большинство признаков. Однако вы еще издали безошибочно говорите: корова!
Стоит человеку один или два раза увидеть какой-нибудь предмет, сооружение, любое живое существо, и он узнает его при следующей встрече. Не только взрослый, запоминающий сознательно, но и ребенок. Как будто после одного-двух показов мы начинаем знать об облике предмета (сооружения, существа) нечто главное, обобщающее, что уже затем бросается в глаза при любом освещении, в прихотливом повороте, при убедительном сходстве с другим объектом по огромному ряду признаков. Уже с детства человек пользуется каким-то безошибочным аппаратом различения и узнавания. Животные тоже обладают им – специально поставленные опыты убедительно показали, что не только обезьяны, но и крысы умеют различать даже геометрические фигуры. В случаях жизненно важных инстинкт узнавания передается по наследству: новорожденные обезьянки в страхе бегут, увидев в, клетке чучело змеи, а выросшие в зоопарке лошади, никогда не видевшие льва и тигра, ревут и храпят от ужаса, понюхав солому, на которой спали хищники. Опыты по узнаванию широко проводились со всеми излюбленными психологией подопытными: в них участвовали крысы и кошки, собаки, обезьяны и кролики.