61) «Предварительные замечания» к первому тому «Сочинений по социологии религии» (Вебер 1990, с. 44).
62) Ср. веберовское введение к «Древнему иудаизму» (3-му тому «Сочинений по социологии религии»). Вебер ставит здесь вопрос о всемирно-историческом значении иудаизма: оно усматривается Вебером в высоко рациональной религиозной этике внутримирского действия. «В большой мере эта этика все еще служит основанием нынешней религиозной этики, присущей цивилизациям Европы и Малой Азии» (Weber 1923, S. 6). Иудаизм послужил основой для христианства, а с другой стороны, стимулом и отчасти образцом для пророчества Магомета. «Поэтому, когда мы рассматриваем условия раз-вития иудаизма, даже оставляя в стороне важность евреев как народа-парии для хозяйственной жизни Средневековья и Нового времени, мы имеем дело, учитывая основополагающую роль, сыгранную этой религией во всемирной истории, с осевой точкой всего культурного развития Запада и Ближнего Востока. По своей важности для всемирной истории можно сравнить с иудаизмом лишь развитие греческой культуры, а в Западной Европе — историю римского права и историю римской католической церкви, которая опиралась на римское понятие служения, затем иерархический порядок средневекового общества и, наконец, протестантизм […]» (Weber 1923, S. 7).
63) Свою позицию по общим вопросам методологии познания Вебер впервые подробно обосновал в трех обширных полемических статьях 1903—1906 гг. Это статьи «Рошер и Книс и логические проблемы исторической национал-экономии» (1903—1906), «“Объективность” социально-научного и социально-политического познания» (1904) и «Критические исследования в области логики наук о культуре» [полемика с Эдуардом Мейером] (1906).
64) Это представление, которое противостоит концепции двух периодов творчества Дильтея, изложенной, например, у Гадамера (1988), сложилось в ходе работы немецких текстологов над изданием рукописного архива Дильтея (1970—1990-е гг.) и подробно обосновано в обзорной монографии Н.С. Плотникова (2000, с. 56—59). Чуть иначе расставляет акценты В.А. Куренной в своем редакторском предисловии к 3-му тому русского собрания сочинений Дильтея, однако и он подчеркивает отсутствие «дисконтинуального <…> поворота» в творчестве Дильтея (Куренной 2004, с. 12).
65) Цит. по: Плотников 2000, с. 215.
66) Дильтей 2004, с. 253.67 Дильтей 2004, с. 253—255; Куренной 2004, с. 22.68 Куренной 2004, с. 22.69 Там же; цитата из Дильтея заимствована Куренным со с. 254.
70) Разумеется, Дильтей всегда стремился максимально рафинировать и нюансировать свою концепцию. Применительно к проблеме «понимание vs. каузальное объяснение» у Дильтея ср. оценку Гадамера: «[Для Дильтея] проблема истории состоит не в том, как вообще становится переживаемой и познаваемой взаимосвязь, а в том, как должны познаваться и такие взаимосвязи, которые как таковые никем не переживаются. И все же бесспорным представляется то направление, в котором Дильтей мыслил себе прояснение данной проблемы на основе феномена понимания. Понимание — это понимание выражения. В выражении выражаемое наличествует по-другому, чем причина — в следствии. Оно само присутствует в выражении и становится понятным, когда понято выражение. С самого начала Дильтей стремился к тому, чтобы отделить отношения духовного мира от причинных взаимосвязей природы, и потому понятие выражения и понимание выражения сразу стали для него центральными» (Гадамер 1988, с. 274. Пер. А.А. Рыбакова).
71) Об этом идеологическом субстрате немецкого Bildung см. в первую очередь вторую главу основополагающей работы Ringer 1990. Ср. рингеровскую характеристику, относящуюся уже к веймарскому периоду: «В политике ли, в собственно ли научных делах для мандаринов был характерен особенно “возвышенный” стиль речи. Вся их традиция запрещала признавать какие бы то ни было ограничения свободы и могущества чистого духа (Geist) <…> Нарушителей этих норм легко и быстро клеймили “материалистами” или “позитивистами”» (Рингер 2002, с. 133).
72) «О некоторых категориях понимающей социологии» (Вебер 1990, с. 495. Пер. М.И. Левиной).
73) В 1858 г. зять Шлейермахера и хранитель его архива Людвиг Йонас привлек Дильтея к подготовке собрания сочинений Шлейермахера. После смерти Йонаса в 1859 г. Дильтей взял на себя обязанности издателя и подготовил к печати два тома переписки и рецензий Шлейермахера. С работой над архивом Шлейермахера была также связана и первая крупная работа Дильтея — его конкурсное сочинение о герменевтике Шлейермахера (Плотников 2000, с. 33—34). Сочинение Дильтея «Герменевтическая система Шлейермахера в ее отличии от предшествующей протестантской герменевтики», представленное на конкурс в 1860 г. и удостоившееся двойной премии, теперь опубликовано на русском языке (Дильтей 2001, с. 13—234). В 1870 г. Дильтей издал первый том задуманной им обширной биографии Шлейермахера: именно этот труд принес ему мировую известность. О месте герменевтики в методологической программе Дильтея см.: Куренной 2004, с. 12—13. Ср. также: Гадамер 1988, с. 232—245 (о шлейермахеровском проекте универсальной герменевтики), 273—281 (о герменевтической модели в построениях Дильтея).
74) Отождествление осмысленности с целенаправленностью ярко проявляется, например, в следующем программном определении Вебера: «Чуждыми смыслу остаются все процессы или явления (живой или мертвой природы, связанные с человеком или происходящие вне его), лишенные предполагаемого смыслового содержания, выступающие не в качестве “средства” или “цели” поведения, а являющие собой лишь его повод, стимул или помеху» («Основные социологические понятия» (Вебер 1990, с. 606. Пер. М.И. Левиной; курсив автора)).
75) «Работы Шлейермахера и Бёка о “герменевтике” не будут здесь рассматриваться, поскольку они не преследуют целей, относящихся к теории познания» (Weber 1922, S. 91, примеч. 2).
76) См.: Weber 1922, S. 64, 94—95.
77) Содержательное сопоставление Дильтея с Вебером см. в обширном примечании русского переводчика к докладу «Наука как призвание и профессия» (Вебер 1990, с. 723).
78) Марианна Вебер сообщает в «Жизнеописании», что Вебер прочитал Шопенгауэра, еще будучи гимназистом (cм.: Marianne Weber 1926, S. 48).
79) Этому высказыванию тоже не повезло в русском переводе: в недавнем русском издании Шопенгауэра, где диссертация «О четверояком корне…» напечатана в новом пере-воде М.И. Левиной, который редактировали Б.В. Мееровский и И.С. Нарский, данная фраза выглядит так: «Следовательно, закон каузальности не столь податлив, чтобы позволить пользоваться им как фактором [sic! — С.К.], который, достигнув места назначения, отправляют домой» (Шопенгауэр 1993, с. 32). Мы воздержимся от каких-либо комментариев по этому поводу.
80) Ясперс 1994, с. 557. Гонигсгейм, вспоминая о том, насколько Веберу был противен Гегель, пишет: «Он [Вебер] выразил полное согласие с человеком, как-то раз заявившим: “Тот, кто сегодня использует слово “синтез”, не уточняя его смысла, заслуживает оплеухи”» (Honigsheim 1968, p. 14).
81) Например: «Отождествление, с одной стороны, детерминированности с законосообразностью, а с другой стороны — “свободного” действия с действием “индивидуальным”, то есть не подлежащим классификации [nicht gattungsmäßigem], — элементарное заблуждение, которое, однако же, встречается далеко не только у Книса» (Weber 1922, S. 45).
82) О каузальном сведéнии как задаче исторического и социологического знания см., в частности: Вебер 1990, с. 56, 59, 362, 366—373, 376—378, 382, 389, 424—425, 464—486, 495, 500, 505, 509, 593—594, 611—612.
83) «Трансцендентальная предпосылка всех наук о культуре состоит не в том, что мы считаем определенную — или вообще какую бы то ни было — “культуру” ценной, а в том, что мы сами являемся людьми культуры, что мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и придать ему смысл. Каким бы этот смысл ни был, он станет основой наших суждений о различных явлениях совместного существования людей, заставит нас отнестись к ним (положительно или отрицательно) как к чему-то для нас значительному. Каким бы ни было содержание этого отношения, названные явления будут иметь для нас культурное значение, которое только и придает им научный интерес» («“Объективность” социально-научного и социально-политического познания»: Вебер 1990, с. 379. Пер. М.И. Левиной; курсив автора).
84) Там же. С. 369. Курсив автора.
85) «Критические исследования в области логики наук о культуре» (Вебер 1990, с. 470).
86) Значение этих дисциплин для формирования методологии Вебера подробно рассмотрено в монографии Turner & Factor 1994 (см. особенно p. 119—165). Фриц Рингер в своей книге о Вебере (Ringer 2000, p. 63—91), на которую во многом опирается наше дальнейшее изложение, резюмирует суть вопроса, подчеркивая основополагающее значение веберовской техники каузального анализа единичных феноменов для «соединения наук о культуре и наук об обществе» (подзаголовок монографии Рингера), то есть гуманитарных и социальных наук. Согласно программной формуле Рингера, «Вебер не был <…> ни позитивистом, ни идеалистом. Он был каузалистом» (р. 62; курсив автора).
87) Многообразие научных интересов, значимость научных результатов, достигнутых в совершенно разных областях, и подспудное влияние, оказанное на нескольких крупнейших ученых XX в., делают фон Криса интереснейшей фигурой в истории научного знания. Ученик Гельмгольца, специалист по физиологии восприятия и философ-неокантианец, профессионально занимавшийся теорией вероятности, фон Крис с 1880 по 1924 г. преподавал физиологию во Фрейбургском университете где с 1894 по 1896 г. служил профессором и Макс Вебер; Марианна Ве-бер вспоминает о голиардических подвигах Вебера на двух банкетах, организованных в честь фон Криса (Marianne Weber 1926, S. 217). Лишь в последнее десятилетие историки науки начинают приоткрывать интеллектуальное воздействие, оказанное фон Крисом не только на Вебера, но также на Витгенштейна (тема изысканий тюбингенского науковеда Михаэля Гейдельбергера) и на Джона Мейнарда Кейнса (тема работ болонского специалиста по математической экономике Гвидо Фьоретти).