Александр Твардовский, взыскательность литературных оценок которого известна, прочитав «Круглянский мост», как свидетельствует мемуарист, сказал автору: «Вы подметили и уловили главное в своем произведении – человечность и меру этой человечности, что волнует литературу с давних пор и, может быть, особенно остро со времен Достоевского: чего стоит счастье и что это за счастье, если оно достигается смертью мальчика, ребенка. Знаменитый вопрос Мити Карамазова…» Мера человечности в произведениях Быкова столь высока, что мысль о продолжении им традиций русской классики возникает совершенно закономерно. И это та точка отсчета, которая необходима, чтобы верно судить о зрелых произведениях Быкова.
И них, зрелых творений писателя, и составлен этот сборник. В книгу вошло не все, что написал Быков за это время, - с равным правом на место в ней могли претендовать и другие произведения, но и эти четыре повести – пусть даже только четыре – дают ясное представление о том, что творчество Быкова «Уже система, а не сумма более удавшихся или менее удавшихся повестей» (как проницательно отметил ещё десять с лишним лет назад Алесь Адамович).
В «Атаке с ходу» (на белорусском языке – « Проклятая высота») (1968) есть общие с другими вещами Быкова мотивы. Но такого рода внутренние связи, переклички, нередко обнаруживающиеся в книгах серьезного художника (иногда писатель на протяжении всего творческого пути одержим одной проблемой , одной идеей - из тех, правда, что называют вечными ), вовсе не обязательно приводят к кружению на одном месте, к перепевам, и то, что в трех повестях Быкова («Западня», «Атака с ходу», «Его батальон») сходная ситуация - героям приходится штурмовать какую-то «проклятую высоту», не есть повторение, заимствование у самого себя, - у каждого из этих произведений свой пафос, своя оригинальная мысль. Все эти атаки вроде и похожи, но каждая таила неповторимую человеческую драму, новый нравственный «урок», у каждого был свой конфликт и «сюжет». Изменение задачи, изменение угла зрение влекло за собой не перестройку старого, а создание нового художественного мира. «Атака с ходу» - одна из самых сложных Быковских произведений, разыгрывающаяся здесь драма не лежит на поверхности, она обнаруживает себя то в каких-то деталях, то в двух-трех репликах, но в ней скрытый «нерв» случившегося, многое в поведении героев объясняет она. Старший лейтенант Ананьев командует лучшей ротой в полку, да и сам он, начавший в сорок первом старшиной, не шибко грамотный, но на практике на зубок освоивший с виду простую, а на самом деле такую нелегкую солдатскую и командирскую науку – и пулями ученый, и наградами отмеченный, он по праву считается в полку одним из самых надежных офицеров. Есть у Ананьева одна черта, которая вызывает к нему особую симпатию, особое расположение: никогда не забывает о солдатах, об исполнителях его приказов – сам был в их шкуре, знает, как им достается.
Кажется, столько уже видел на фронте Ананьев, в таких переделках побывал, что не растеряется в любой обстановке, опрометчиво не поступит. И если иной раз рискует, действует напролом, то не из-за бесшабашности, не потому, что забыл об осмотрительности и осторожности, а потому, что на собственном опыте знает, что порой за сегодняшнюю чрезмерную осторожность завтра приходится очень дорого расплачиваться.
Такая ситуация и возникает в начале повести. Во время марша дозор обнаруживает немцев, окапывающихся на высоте. Судя по всему, немцы к обороне еще не готовы, атаки не ожидают – даже охранения не выставили. А выясняется к тому же, что за этой господствующей здесь высотой железнодорожная станция, которую, не овладев высотой, не захватишь. В общем, есть вполне реальные шансы отбить у немцев высоту.
Но приказа атаковать с ходу у роты нет, соседи далеко, боеприпасов не густо – все эти доводы выкладывает Ананьеву замполит Гриневич: не разумнее ли занять оборону, доложить начальству и ждать его решения? Может быть, даже сбросим противника с высоты, а сможем ли ее потом удержать? Но Ананьев решает атаковать - и подталкивает его не одно лишь предчувствие боевой удачи, не последнюю роль играет воспоминание о том, что «совсем недавно еще, в феврале, одна такая станция стоила полку за две недели боев восьми братских могил, в самой малой из которых закопали тридцать убитых». А тут подворачивается такой случай – одним ударом…
Увы, затем произошло то, о чем предупреждал Гриневич: немцы высоту отбили, удержать ее не удалось. И все-таки прав был в данном случае не Гриневич, а Ананьев – рисковать надо было, риск был оправданным. Впоследствии, в повести «Его батальон», Быков «проверит» и второй, предлагаемы Гриневичем, вариант: батальон Волошина не стал без приказа атаковать противника, еще не укрепившегося как следует на высоте, а когда приказ был получен, немцы уже были готовы к обороне и только ценной больших потерь удалось выкурить их с высоты.
Казалось бы, когда Ананьев второй раз приказывает атаковать немцев, отбивших у его роты высоту, он действует столь же решительно и разумно. Но в том-то и дело, что так да не так. Вторая атака никаких шансов на успех не имела, он это отлично понимал – не зря «со значением» сказал Васюкову: «Жареному карасю кот не страшен!» Он сделал это от растерянности и отчаяния, в сущности это была попытка самоубийства, с той только разницей, что он приказал идти под уничтожающий огонь и людям, за жизнь которых он отвечал.
Что же заставило Ананьева отдать приказ об этой безрассудной атаке? Ведь обычно он берег солдат, заботился о них, сочувствовал им. Да, Ананьев изменил своим принципам, совершил роковую, непоправимую ошибку, но следует помнить, что произошло это в ситуации чрезвычайной. Доводя обстоятельства до критической точки, а героя – до катастрофы, автор судит не только героя, но и обстоятельства, коль скоро они толкают его в сторону от человечности. Впервые Быков создал в этой повести своеобразную «модель» нравственной проблемы, взятой в предельном «варианте». Интерес к такого рода проблематике закономерно привел писателя к драматическим конфликтам партизанской войны. Он почувствовал, понял – и однажды рассказал об этом – что «извечная тема «выбора» в партизанской войне и на оккупированной территории стояла и решалась разнообразнее, мотивированность человеческих поступков была усложненнее, судьба людей богаче, зачастую трагичнее, чем в любом из самых различных армейских организмов. И вообще элемент трагического, всегда являющийся существенным элементом войны, проявился здесь во всю свою страшную силу».
Это одна из причин, почему с определенного момента Быков обратился к этому жизненному материалу (в более ранних его произведениях – во «Фронтовой странице», в «Третьей ракете», в «Альпийской балладе» - трагические столкновения партизанской войны возникали лишь в эпизодах), почему этот материал для него, сражавшегося в регулярной армии, стал столь близким, столь органичным.
Есть еще одна, более общая – и, так сказать, житейская – причина: Быков родился и вырос в Белоруссии, а в ней и до сих пор не выветрилась и, наверное, никогда не выветрится память об ужасных событиях фашистской оккупации, о кровавых жертвах партизанской войны. То, о чем он рассказывает в партизанских повестях, происходило с его родными, с его соседями; с его знакомыми… «Фронт борьбы с гитлеровцами, - писал Быков в статье «Колокола Хатыни», - проходил по каждой околице, по каждому подворью, по сердцам и душам людей. Всенародная борьба означала, что каждый был воином со всеми вытекающими из этого слова обязанностями и последствиями. Независимо от возраста, пола, невзирая на то, имел он оружие и стрелял в оккупантов или только сеял картошку и растил детей, - каждый был воином. Потому что и оружие, и картошка, и подросшие дети, да и само существование каждого белоруса в итоге были направлены против оккупантов».
«Круглянский мост» (1969) – первое партизанское произведение Быкова – в сущности, заканчивается многоточием: мы не знаем, что будет с героем, как решится его судьба. Он сидит в яме, под арестом, ожидая возвращения комиссара партизанского отряда, надеясь, что комиссар поймет, что произошло у Круглянского моста, рассудит по совести, кто и в чем виноват.
Степка надеется на комиссара, на его прозорливость и чувство справедливости, автор же возникающий в финале повести вопрос адресует читателю. Он должен решить поставленную нравственную проблему. «Круглянский мост» - это повесть-вопрос.
Может ли верная цель оправдывать неправедные, аморальные средства, можно ли для достижения успеха – даже в таком жестоком деле, как война, - пренебрегать нравственными принципами, не чреваты ли подобные победы потерями, которые не окупаются никакими успехами, и не таит ли в себе попирающая мораль, корыстный, шкурный интерес – вот над чем размышляет писатель в «Круглянском мосте», вот с крайней резкостью поставленные им перед читателем проблемы.
Несомненно, это проблемы общечеловеческого бытия, но в повести Быкова они взяты не абстрактно, а применительно к конкретным ситуациям партизанской войны против гитлеровских оккупантов, преломлены в судьбах людей этого времени, вытекают из столкновения характеров.
Задание у партизан было как будто заурядное, особых осложнений не предвещавшее: уничтожить у села Кругляны деревянный мост через речку, который или вообще не охраняется, иди пост на нем полицаи выставляют лишь на ночь. И дали им поэтому не взрывчатку (а может, не было взрывчатки или берегли для более ответственных и трудных заданий), а канистру с бензином – такой мост необязательно подрывать, можно и просто сжечь. Кто же мог знать, что дело это окажется нелегким, что у Круглянского моста разыграется настоящая драма?