Отражение законов объективной реальности (как высшая ступень естественнонаучного познания) стремится к абсолютной однозначности. Напротив, выражение и взаимопонимание ценностей субъектов, направляющих производимое ими познание и преобразование, отвечающих на вопрос во имя чего они совершаются (как высшая ступень гуманитарного понимания), предполагает принципиальную нетождественность и неформализуемость личностных смыслов (как в отношении отдельных личностей, так и «симфонических личностей» различных культур).
4. Естественнонаучное знание в отношении конкретных конечных систем (в заданном интервале) преодолевает неопределенность, порождаемую бесконечностью изменений, претерпеваемых объективной реальностью (так в мире твердых тел 1+1 всегда будет = 2, а река, как бы она не изменялась, пока мы в неё входим, остается рекой). В гуманитарии неопределенность принципиально неустранима (истина постмодернизма) вследствие уникальности исходного субъективного основания поливариантной интерпретации символов.
5. Таким образом, гуманитария есть взаимодополняющее единство объективного знания, ориентирующегося на истину, и интерсубъективного понимания (сопереживания), ориентирующегося на проникновение в правду (ценностное кредо субъекта) Другого.
Объективируемый уровень гуманитарного знания, выражаемый в рациональных формах, отражает общую структуру соответствующей предметной области (классический пример – роль системного подхода в гуманитарии) и содержит в себе её характеристики, которые являются общезначимыми, верифицируемыми и, в принципе, могут быть однозначно определенными и формализуемыми.
Однако такой текст, если он является гуманитарным, всегда помещен и содержит в себе сверхструктурный контекст. Он сам оказывается «островком» в океане возможностей субъективно детерминируемой интерпретации – многозначной и включающей неустранимую неопределенность (вечное становление, «различение») и внутри себя имеет соответствующие «лакуны».
В рамках общей рационально понятой структуры контекстуальная «добавка» может быть отчетливо осознана только как то, что Николай Кузанский называл «знанием о незнании». Все «моменты истины» вносят свой вклад в общую картину, но не редуцируются друг к другу. Без объективности и определенности нет знания, без субъективности и неопределенности нет гуманитарного знания.
Попробуем применить предложенное видение гуманитарии к анализу общегуманитарной роли понятий, так или иначе присутствующих в любой из социально-гуманитарных дисциплин: культуры и интеллигенции.
Культура как предмет исследования не дана наглядно. Согласие с эмпириками, которые предлагают «без всякой философии» просто описывать явления культуры, на практике означают, что под культурой понимают то, что ближе по базовому образованию (например, искусство) или то, что подведомственно министерству культуры. Далее, одни полагают, что культура – это всегда нечто «хорошее» и абсолютно противоположное антикультуре, другие же считают возможным говорить и о, скажем, культуре мафии. Одним словом, требуется философский анализ оснований культурологии и, прежде всего, самого понятия культуры.
Существуют три подхода к культуре: предметно-культурологический, категориально-философский и идеологически-мировоззренческий. Задачей первого является описание и объяснение феноменов культуры; задачей второго – выявление категориального статуса культуры как атрибута бытия человека и тем самым обоснование предмета культурологии; задачей третьего – формулирование и обоснование идеалов «подлинной культуры» с позиций определенного мировоззрения. Уже это разделение позволяет понять, что в категориальном плане культура есть везде, где есть человек, а в мировоззренческом - можно и нужно противопоставлять культуру и антикультуру (аналогичная ситуация относительно морали и эстетики: как атрибутивные характеристики человеческого бытия они всеобщи, что, однако, не мешает с позиций разных мировоззренческих идеалов говорить о подлинной и неподлинной морали, о развитом и примитивном эстетическом вкусе). Культурология, как и любая гуманитарная дисциплина, если она имеет дело с исследованием культуры, должна исходить из определенного категориального понимания культуры, четко осознавать принимаемые исследователем мировоззренческие идеалы и не смешивать одно с другим.
При обсуждении категориального статуса культуры стало расхожей фразой утверждение о том, что, будто бы, предложены сотни «определений» культуры.
В действительности же речь идет не об определениях, но о более или менее интересных характеристиках отдельных аспектов этого сложного явления. В становлении действительно категориального понимания культуры (т. е. содержащего в себе признаки, необходимые и достаточные для её отличения от других атрибутов человеческого бытия) можно выделить четыре подхода, дополняющие друг друга и являющиеся «ступеньками» в восхождении от абстрактного к конкретному в рассмотрении этой категории. Во-первых, понимание культуры как всего сделанного, искусственного в противоположность естественному, натуре (прямое истолкование этимологии данного слова). Во-вторых, понимание культуры как деятельности субъекта в противоположность системе объективных общественных отношений. В-третьих, информационная трактовка культуры как трансляции опыта в знаковых формах. В-четвертых, аксиологический подход, согласно которому системообразующим ядром культуры являются ценности субъекта.
Синтезируя эти подходы (каждый из которых необходим, а все вместе достаточны для выявления категориальной специфики интересующего нас феномена), можно предложить следующее категориальное определение: культура есть семиотический аспект процесса и результатов человеческой деятельности, в которых воплощаются ценности субъекта (общества группы, личности).
Во избежание недоразумений добавим, что под ценностью мы понимаем жизненный смысл как внутреннее основание выбора и аранжировки целей и средств деятельности, аксиоматическое для субъекта определенного образа жизни.
Информационная сторона культуры вполне объективируема, и это справедливо также и для той информации, которая может быть получена относительно ценностей.
Однако глубинное ядро жизненных смыслов культуры есть выражение уникальности субъекта, и может быть освоено в диалоге культур лишь через сопереживание. Но это сопереживание, как отмечал М. М.Бахтин, предполагает не абсолютное тождество субъектов, но и следование тому, что он называл принципом вненаходимости, т. е. сохранения индивидуальности субъектов, вступающих в диалог. А отсюда, в свою очередь, следует (и это хорошо проанализировано Х.-Г. Гадамером), что такой диалог не сводится к объективному отражению, что становление интерсубъективности (как результата диалога) включает в себя субъективную творческую интерпретацию.
Иначе говоря, истинное знание культуры Другого – необходимая подготовительная ступень диалога культур. Диалог, однако, не будет успешным без творчества и сотворчества новой правды. Понятие культуры лишь указывает необходимость и место этого решающего компонента гуманитарного взаимопонимания, но его осуществление совершается уже внепонятийными средствами.
Если пояснить сказанное на примере исторического исследования, то это означает, что выявление необходимых объективных социально-экономических структур (что характерно для марксистской методологии), хотя и необходимо, но явно недостаточно и даже не является ведущим без проникновения в глубины менталитета субъектов, которые не сводятся к функциям этих структур (хотя такой момент в них присутствует), но, прежде всего, обладают потенциями выбора и творчества, направленность которых задается их базовыми ценностями.
Интеллигенция в рамках марксистских традиций сводится к профессиональной социальной группе работников умственного труда. Для количественного учета это, конечно, удобно, но много ли дает такой подход для понимания действительной сути и роли данного культурного феномена? Поведение любой социальной группы определяется не только её местом в системе объективных общественных отношений (допустим, по отношению к собственности или профессиональному разделению труда), но также и её ролью в культуре. А если согласиться с предложенным выше пониманием последней, то ясно, что, прежде всего, имеются в виду базовые ценности соответствующего субъекта человеческой деятельности. Именно на этой основе и был введен термин «интеллигенция» в России 60-х годов ХIХ столетия: подразумевалась группа людей, независимо от их классового и профессионального статуса, которая видела свой долг и предназначение в борьбе за справедливое переустройство общества.
Это понятие хорошо соотносилось со своей противоположностью – мещанством, которое А. И. Герцен также трактовал не в сословном, но в аксиологическом смысле, как людей эгоистически-конформистского настроя.
В начале ХХ века Р. Иванов-Разумник, сохраняя культурноаксиологический подход, наполняет эту пару противоположностей новым, так сказать, модернистским содержанием. Основное различие он видит теперь в «яркости» свободного самовыражения на одном полюсе и «серости», безликости – на другом.
Такой взгляд в наше время привел к противопоставлению «элиты», «продвинутых», которые измеряют степень прогресса общества возможностями для их самовыражения (всё более игрового и безответственного в постмодернистском варианте) и «масс», достойных лишь участи манипулируемого электората. Но это ведет к смерти интеллигенции как удивительного культурного феномена, знаменовавшего собой бескорыстное служение Общему делу. Нынешние интеллектуалы-прагматики вливаются в состав «правящего меньшинства» или его информационной обслуги с их откровенно конформистскими ценностными ориентациями.