Эй, Санху!
Ты возвратился к подлинному,
А мы всё ещё в человеческом облике!
Цзы-Гун поспешно вышел вперёд и сказал:
— Осмелюсь спросить, прилично ли вот так петь над телом покойного?
Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись:
— Да что он знает об истинном ритуале!
Цзы-Гун вернулся и сказал Конфуцию:
— Что они за люди? Правил благочестия не соблюдают, даже от собственного тела отрешились и преспокойно распевают песни над телом мёртвого друга. Уж не знаю, как всё это назвать. Что они за люди?
— Эти люди странствуют душой за пределами света, — ответил Конфуций. — А такие, как я, живут в свете. Жизнь вне света и жизнь в свете друг с другом не соприкасаются, и я, конечно, сделал глупость, послав тебя принести соболезнования. Ведь эти люди дружны с Творцом всего сущего и пребывают в едином дыхании Неба и Земли. Для них жизнь — всё равно, что гнойник или чирей, а смерть — как выдавливание гноя или разрезание чирея. Разве могут такие люди отличить смерть от жизни, предшествующее от последующего? О да! Они облекаются всеми образами мира, но обретают опору в Общем Теле всего сущего. Они забывают о себе до самых печёнок, отбрасывают зрение и слух, следуют круговороту вещей без конца и начала, не ведают ни предела, ни меры. Безмятежные, скитаются они за пределами мира пыли и грязи, беспечно бродят по Царству Недеяния. Ужели станут они печься о мирских ритуалах и угождать желаниям толпы?
— В таком случае, учитель, зачем соблюдать приличия? — спросил Цзы-Гун.
— Я из тех, на ком лежит кара Небес, — ответил Конфуций. — Но всё же нам с тобой не мешало бы последовать примеру тех мужей.
— Осмелюсь спросить, что же нам делать?
— Рыбы устраивают свою жизнь в воде, а люди устраивают свою жизнь в Пути. Для тех, кто устраивает свою жизнь в воде, достаточно вырыть пруд. А тем, кто устраивает свою жизнь в Пути, достаточно отрешиться от дел. Вот почему говорят: «Рыбы забывают друг о друге в воде, люди забывают друг о друге в искусстве Пути».
— Осмелюсь спросить, что такое необыкновенный человек? — спросил Цзы-Гун.
— Необыкновенный человек необычен для обыкновенных людей, но ничем не примечателен перед Небом, — ответил Конфуций. — Потому и говорится: «Маленький человек перед Небом — благородный муж среди людей. Благородный муж среди людей — маленький человек перед Небом».
Три оплошности на похоронах
Даосская притча от Чжуан-Цзы
Янь Хой спросил у Конфуция:
— Когда у Мэнсунь Цая умерла мать, он громко рыдал, но не проливал слёз, не горевал в душе, а на похоронах не выражал скорби. Но, несмотря на эти три оплошности, он прослыл лучшим знатоком погребального ритуала в своём царстве Лу. Значит, и в самом деле на свете есть люди, которые умеют добиваться славы, не подкреплённой истинными заслугами. Признаться, я пребываю в недоумении.
— Этот Мэнсунь Цай достиг совершенства, ибо он пошёл дальше обычного знания, — ответил Конфуций. — Упростить дело ещё не значит чего-то добиться, а вот покончить с ним вообще — значит кое-что упростить. Мэнсунь не знает, отчего он родился и почему умрёт, не знает, что идёт впереди, а что следом. И если суждено ему во что-то превратиться, он примет с доверием непостижимые для него превращения и всё тут! Ибо, пребывая в превращениях, как может он знать то, что не превращается? А, не пережив ещё превращений, как он может знать, что это такое? Не похожи ли мы в своём неведении на того, кто спит, и ещё не испытал, что такое пробуждение? К тому же, хоть тело его меняется, сердце не терпит ущерба. Он меняет своё пристанище с каждым днём, а дух его не рассеивается. Мэнсуню, конечно же, ведомо, что такое пробуждение. Когда другой человек плачет, он плачет тоже, потому что следует всему, что случается. Ведь даже когда мы говорим себе: «Вот я», можем ли мы быть уверены в том, что некто, именуемый нами этим «я», на самом деле является таковым? Во сне мы видим себя птицей и взмываем в поднебесье, а то вдруг видим себя рыбой и погружаемся в пучину вод. И никто не знает, спит ли, бодрствует ли тот, кто сейчас произносит эти слова.
Чем мечтать и придумывать, лучше от души посмеяться. А чем предаваться смеху, лучше довериться жизни. Вверяя себя изначально данному, влекись за превращениями — тогда войдёшь в необозримые чертоги Небесного Единства.
Урод То
Даосская притча от Чжуан-Цзы
Ай-гун, правитель Лу, говорил Конфуцию:
— В царстве Вэй жил один уродец, которого так и звали Урод То. Молодые люди, приходившие к нему, чтили его так высоко, что не могли заставить себя покинуть его дом. Девушки, которым доводилось его видеть, говорили отцу и матери, что скорее пойдут к нему в наложницы, чем станут женой кого-то другого. И таких были десятки. Никто никогда не слышал, чтобы он сказал что-то такое, чего никто не знал. Он всегда лишь соглашался с другими — и не более того. Не было у него ни державной власти, позволяющей спасать людей от гибели, ни огромных богатств, дарующих людям благоденствие. Вот такой он был человек: обликом настолько безобразен, что мог напугать кого угодно, в разговоре всегда готовый согласиться со всеми и ничего не говоривший от себя, в познаниях своих вполне заурядный. И, тем не менее, дикие звери спаривались там, где ступала его нога. Нет, он точно был человек необыкновенный! Я пригласил его к себе, чтобы хорошенько рассмотреть, и увидел, что он и в самом деле так уродлив, что мог бы напугать кого угодно. Он остался в моей свите, и не прошло месяца, как я стал приглядываться к нему всерьёз. А ещё через год он пользовался моим полным доверием. Когда моё государство осталось без первого советника, я назначил его на эту должность. Он принял это назначение после долгих раздумий и поблагодарил меня сдержанно, как если бы отклонял моё предложение. Такой он был странный! В конце концов, он взял в руки бразды правления, но вскоре покинул мой двор. Я был так опечален, словно похоронил близкого человека, и рядом со мной не осталось никого, с кем я мог бы разделить радость обладания целым царством. Что же он был за человек?
— Я расскажу вам одну историю из своей жизни, — ответил Конфуций. — Однажды я был послан с поручением в царство Чу и увидел, как маленькие поросята пробовали сосать мёртвую мать. Очень скоро они оставили её и разбрелись кто куда. Так произошло потому, что они не узнавали в мёртвой матери себя, не видели в ней существа того же рода. В своей матери они любили не просто её тело, а то, что делало это тело одушевлённым. Воинам, погибшим в битве, не требуются роскошные гробы. Человек, которому в наказание отсекли обе ноги, охотно одолжит вам туфли. Ибо все они уже лишились того, что делало их важными в этом мире. Когда девушка входит в покои Сына Неба, ей не срезают ногти и не протыкают уши. Тот, кто взял себе новую жену, не является ко двору государя и не выполняет служебных поручений. Уж если мы настолько заботимся о сохранности своего тела, тем более надлежит заботиться о сбережении своих жизненных свойств! Ну а Урод То внушает к себе доверие прежде чем вымолвит слово, приобретает расположение других, не оказав им никаких услуг, побуждает правителя вверить его попечению целое царство и притом заставляет державного владыку опасаться, что не примет его предложения. Нет сомнения, он один из тех, в ком талант не имеет изъяна, вот только его жизненные свойства не вполне воплотились в его телесном облике.
— Что значит: «талант не имеет изъяна»? — спросил Ай-гун.
Конфуций ответил:
— Жизнь и смерть, существование и гибель, победа и поражение, богатство и бедность, мудрость и невежество, хвала и хула, голод и жажда, жара и холод — всё это превращения вещей, действие судьбы. День и ночь эти превращения свершаются перед нашим взором, и нашего знания не хватает на то, чтобы понять их исток. А потому они не могут ничего прибавить к духовной гармонии в нас, и им не место в Волшебной Кладовой (просветлённом сознании). Всегда нести в душе это согласие, и, посвящая себя мирским делам, оставаться верным своей радостной правде, не отделять день от ночи и жить одной весной со всем сущим — значит быть человеком, в котором каждое впечатление откликается в сердце движением вселенной. Вот что я называю «талант не имеет изъяна».
— А что значит: «жизненные свойства не вполне воплотились в телесном облике»?
— Располагаться строго по уровню — таково свойство покоящейся воды. Если вода может послужить здесь образцом, то лишь потому, что внутри она предоставлена самой себе и не ищет себя вовне. Полнота свойств — это вершина нашего совершенствования в жизненной гармонии. От полноты свойств, пусть даже не проявившейся до конца в телесном облике, ничто сущее в этом мире отойти не может.
На другой день Ай-гун сказал Минь-цзы:
— Поначалу я управлял царством, как подобает державному владыке: держал в руках бразды правления, печалился о страданиях и смертях людских и думал, что достиг совершенства. А нынче услыхал речи истинно мудрого человека и понял, что легкомысленно относился к себе и вот подверг опасности собственное государство. Мы с Конфуцием не правитель и подданный, а друзья по духовным свершениям — вот мы кто!
Царственное освобождение
Даосская притча от Чжуан-Цзы
Когда умер Лао Дань (прозвание Лао-Цзы), Цинь И пришёл в его дом, чтобы выразить соболезнования, трижды громко возопил и вышел вон.
Ученик спросил его:
— Разве покойный не был вашим другом?
— Да, был, — ответил Цинь И.
— Тогда прилично ли вот так выражать свою скорбь о нём?
— Конечно! Сначала я считал покойного тем великим человеком, которым он прежде был для меня, но потом понял, что ошибался. Я пришёл выразить соболезнования, и что же? Вокруг старики, плачущие так, словно они скорбят о своих умерших детях, и юноши, рыдающие, точно они потеряли своих матерей. Видно, в самом покойнике было что-то, что породило такое настроение. Ведь все эти люди, собравшись вместе, причитают, когда не нужно слов, и плачут, когда не нужно слёз. Поистине, они отворачиваются от Небесного закона и забывают о том, что дано им от рождения. Древние называли это «бегством от закона Небес». Когда настал срок, учитель пришёл. Срок истёк — учитель покорился. Когда живёшь, повинуясь велениям времени, печаль и радость не властны над тобой. Древние называли это «царственным освобождением».