Студенческие анархистские беспорядки во Франции 1968-1969 гг. пробудили интерес к анархизму в советском обществе. Однако фактически единственной в советской историографии работой, частично реконструирующей канву анархистского терроризма в России, стал сборник лекций В.В. Комина, прочитанных им в рамках соответствующего спецкурса на историческом факультете педагогического института г. Калинина. Будучи в 1964-1985 гг. ректором Калининского Государственного педагогического института (с 1971 г. переименован в университет), он внес колоссальный вклад в развитие историографии "непролетарских" партий России. Применительно к исследованию темы анархистского терроризма В.В. Комин приводил интересную статистику, из которой следовало, что почти половина терактов осуществлялась несовершеннолетними. Автор отмечал тенденцию перехвата анархистами у эсеров знамени индивидуального террора.
Некоторые эсеровские террористические группы, как, например, в Белостоке, почти в полном составе переходили к анархистам.
В работах других советских авторов анархизм преподносился главным образом в свете борьбы с ним большевистской партии и ленинской критики. Поэтому фактическая сторона анархистского терроризма так и не была репродуцирована.
Долгое время единственным исследуемым неонародническим течением являлись эсеры. Только в конце 1970-1980-х годов были опубликованы монографии, посвященные эсерам (Н.Д. Ерофеев), максималистам (А.Ф. Жуков, Д.Б. Павлов), трудовикам (Д.А. Колесниченко). Опосредовано в них, особенно в трудах, посвященных максималистам, рассматривались некоторые проблемы истории революционного терроризма.
Левым течением внутри ПСР в период ее становления в отечественной историографии принято считать группу, впоследствии образовавшую партию максималистов. Она именовалась советскими авторами не иначе как бандой разбойников и отождествлялась с анархистами. С точки зрения А.Ф. Жукова, максималистские теории периода первой революции были "реакционной утопией", не приближавшей, а отдалявшей социализм, учением, "в корне враждебным марксизму".
Индивидуальному террору эсеров отводилось столь же пристальное внимание, как и эсеровской аграрной программе социализации земли. Террористическая тактика оценивалась как следствие оторванности эсеров от масс. 3.3 Мифтахов лишь намекал на то, что терроризм социалистов-революционеров, в отличие от народовольцев, сочетался с организацией массового рабочего движения. Тем самым устранялось одно из главных отличий эсеров и социалистов-демократов. В провинции местные группы эсдеков и эсеров зачастую выступали в качестве единой организации.3.3 Мифтахов писал: "Во второй половине 80-х годов и в особенности в 90-х годах среди теоретиков народнического и народовольческого толков, происходила своеобразная переоценка ценностей".
В указанный период шел процесс пересмотра прежнего "идейного багажа", поиск новых путей, форм и методов борьбы. Это было вызвано, с одной стороны, тем, что потерпело неудачу "хождение в народ", была разгромлена "Народная воля", с другой стороны, в 90-х годах ощутимо дало о себе знать рабочее движение, был сделан существенный шаг вперед к цели распространения марксизма в России. В этот период мучительных поисков новых идейных форм и методов борьбы народники и уцелевшие народовольцы стали интересоваться марксизмом, начались повальные увлечения рабочим движением. Этот своеобразный период повышенного интереса к движению пролетариата не был продолжительным, но все же наложил определенный отпечаток на социально-политические взгляды некоторой части сторонников народничества и народовольчества. Определенная их часть сделала попытку "примирить" народничество с отдельными положениями марксизма, выполнить заветы деятелей "Народной воли" с учетом новых условий.
Террористическая тактика мелкобуржуазных партий противопоставлялась доктрине вооруженного восстания большевиков. Считалось, что терроризм и восстания несовместимы, хотя в международной практике они весьма часто дополняют друг друга. О.В. Волобуев отмечал, что курс на подготовку масс к восстанию плохо согласовывался с одновременно проводимым курсом на развитие индивидуального террора, имея в виду, что массовое движение и индивидуалистическая борьба являлись противоположными векторами революционной деятельности. Правда, сами эсеры такого противоречия не видели, полагая, что индивидуальный террор способен подтолкнуть народ к выступлению.
В советской историографии господствовала тенденция преуменьшения роли мелкобуржуазных партий в революционных событиях 1905-1907 гг. Зачастую доходило до откровенной фальсификации материала. Как, например, когда пытались уверить рабочих - участников баррикадных боев на Пресне, что руководство восстанием осуществляли большевики, в то время как они точно знали, что их вели в бой эсеры. Во многих монографических работах, посвященных Первой русской революции, отсутствовало даже упоминание о каком-либо участии эсеров в декабрьском вооруженном восстании в Москве. Резюме деятельности ПСР, вынесенное Н.М. Саушкиным, гласило, что участие эсеров в революционной работе фактически сводилось к нулю: "В период вооруженного выступления рабочих Петрограда, а затем Москвы эсеры оказались застигнутыми врасплох. Предшествующая их деятельность не была направлена на подготовку к организованной вооруженной борьбе с царизмом. Хотя эсеры и называли себя революционерами, в период революции они не осуществили ни одного сколько-нибудь значительного, серьезного революционного акта". Правда, В.Н. Гинев признавал участие отдельных членов эсеровской партии в вооруженных боях, но представлял эти факты случайным явлением и утверждал, что деятельность такого рода осуществлялась вопреки предписаниям эсеровского руководства. Даже в 1989 г.Д.Б. Павлов, приводя многочисленные примеры революционной активности эсеров, давал, по сути, ту же оценку: "Что касается эсеровского комитета, то в ходе восстания он ничем себя не проявил, причем такая линия полностью соответствовала пониманию происходящего партийной верхушкой". По традиционной интерпретации событий 1905 г., эсеры выступали и против октябрьской стачки, и против восстания в Москве, и против введения явочным порядком 8-часового рабочего дня, но в конечном счете вопреки своей воле примкнули к революционным силам. Данным оценкам роли ПСР, в частности во Всероссийской октябрьской стачке, противоречит свидетельство большевика Н. Ростова: "Руководство стачкой очутилось в руках с. - р. и ра-дикальствующей мелкобуржуазной интеллигенции". В докладе Штутгартскому конгрессу II Интернационала представители эсеров ставили себе в заслугу, что только члены их партии приняли активное участие в работе Московского отделения ВЖС и в течение Великой железнодорожной забастовки в октябре месяце несколько железнодорожных линий московского района были в их руках. Привлеченные к следствию по делу об участниках декабрьского вооруженного восстания 1905 г., они в один голос показывали о безальтернативности руководящей роли эсеров в ходе подготовки и осуществления восстания. Но после окончания боев социал-демократическая печать, в отличие от эсеровской, многое сделала для мифологизации образа эсдеков на фоне героических событий. Подобным мифотворчеством занимались люди типа Н.А. Рожкова, который, по язвительному замечанию Е.Я. Кизеветтера, "ждал-ждал революцию, даже на бутылку шампанского пари держал, призывал на митингах. к вооруженному восстанию, а когда оно началось, остался в стороне, цел и невредим". Для современного понимания природы терроризма и выработки контртеррористической стратегии вопрос о том, эсеры или социал-демократы руководили вооруженными восстаниями, имеет принципиальное значение. Советские историографические стереотипы лишь нивелировали проблему. Анализ же фактической канвы революции 1905-1907 гг. позволяет утверждать, что именно "террористы", а не "массовики" возглавляли массовые вооруженные выступления.
Утверждению советской историографии об исключительно интеллигентской природе терроризма противоречат факты, когда при осуществлении боевой практической деятельности предпочтение отдавалось партийцам из крестьянской или рабочей среды. К примеру, Г.А. Гершуни, руководствуясь только доводом о принадлежности к пролетариату столяра Ф. Качуры, поручил именно ему убийство харьковского губернатора князя И.М. Оболенского, не удавшееся вследствие психологической неподготовленности исполнителя теракта.
Признавал также особую популярность эсеровских террористов в среде молодежи И.И. Рогозин. Объясняя эту популярность, он писал: "Террористическая деятельность эсеров в условиях нарастания революционного натиска пролетариата создавала эффектные сцены борьбы одиночек с царизмом и привлекала неопытную, неискушенную в политике, неподготовленную к революционной борьбе молодежь. На самом деле отвлекала от революционной борьбы, дезориентировала и дезорганизовывала юношей и девушек". По-видимому, радикализм индивидуальных форм эсеровской борьбы придавал ПСР романтический ореол, что привлекало молодежь. А.Н. Ацаркин выделял в рабочей молодежи города три слоя:
1) фабрично-заводская молодежь крупных предприятий;
2) молодежь, работавшая на средних и мелких промышленных предприятиях; и 3) молодежь, "забитая нуждой, чудовищной эксплуатацией, бесправием в десятках тысяч мастерских, лавок, помещичьих имениях, у кулака, на работе прислугой". С его точки зрения, ПСР получила преобладающее влияние среди двух последних из названных категорий. Именно они, по мнению исследователя, тяготели к культу революционного терроризма.
Сомнение вызывает корректность традиционно выдвигаемой в советской историографии дихотомии: индивидуальный террор - массовая работа. Сами эсеры тактику индивидуального террора рассматривали не как народовольцы - в отрыве от массовой работы, а в тесной взаимосвязи с ней. Попытаемся выяснить, какие цели в интерпретации отечественных историков ставили эсеры.