Многочисленные факты участия большевиков в экономическом терроре замалчивались. Об их существовании свидетельствовал в начале 1930-х годов видный деятель большевистского крыла социал-демократии Н.М. Ростов: "Вся наша боевая и террористическая работа ныне - удел истории. Если двадцать пять лет тому назад по тактическим соображениям мы не афишировали эту часть своей деятельности, то теперь эти соображения, полагаю, отпали. Актов партизанской войны в 1906-1907 гг. социал-демократы совершили много, в том числе и большевики".В.И. Тропин, ссылаясь на работу А.А. Шишковой, выражал сожаление о наличии в советской историографии работ, где аграрный террор: "рассматривается как результат влияния эсеров на крестьян". Он рассматривал аграрно-террористические выступления в деревне в качестве одной из форм решительной борьбы крестьянства в конкретных условиях революции 19051907 гг. Однако сам автор доказывал, что именно эсеры являлись проводниками аграрной террористической тактики в деревне. "Организуя аграрный террор (убийство отдельны помещиков, поджоги их имений и т.д.), эсеры наводили большой страх на поместное дворянство". Ниже он порицал эсеров за "попытку подменить массовое крестьянское движение аграрным террором". Таким образом, указывая на эсеровское руководство аграрным террором и считая аграрно-террористическую деятельность принципиально отличной от революционного движения крестьян, В.И. Тропин фактически сам становился на ту же точку зрения, наличие которой фактически сам становился на ту же точку зрения, наличие которой в советской историографии он с сожалением констатировал.
В отличие от предшествующей историографической традиции, К.В. Гусев давал положительную оценку аграрному терроризму, считая его выражением революционного движения масс. Тезис о руководстве эсеров данным процессом был подвергнут им пересмотру. Более того, отказ их от тактики аграрного террора К.В. Гусев рассматривал как неоправданное отступление от революционной борьбы в сторону соглашательства с буржуазией. В одном из своих ранних исследований в 1963 г. он писал: ""Аграрный террор", который на заре деятельности эсеры считали действенным средством борьбы за "землю и волю", означал практически насильственный захват крестьянами помещичьих земель. Однако если признание террора вообще сохранилось у эсеров всех мастей, и правых, и левых, вплоть до полной гибели этих партий, то как раз от единственного более или менее разумного метода - "аграрного террора" эсеры отказались уже в первые годы своего существования". В более поздних работах К.В. Гусева оценка аграрного террора как единственно разумного метода борьбы уже не встречается, но общий вывод остается по существу прежним. Отказ эсеров от аграрно-террористических способов борьбы - это "практически был шаг назад, принятый в угоду правому крылу партии и означавший начало отхода эсеров от собственной аграрной программы".
Другой исследователь, А.Ф. Жуков, считал, что к 1904 г." (времени образования "аграрно-террористического" течения) эсеры фактически отказались от поддержки революционного крестьянского движения... Реакцией на это было стремление "аграрных террористов" повернуть партию к поддержке массовой борьбы крестьян". Он полагал, что зарождение эсеровского максимализма произошло вследствие отказа ПСР от тактики аграрного террора левого течения партии. Но утверждение об отказе от аграрного террора в 1904 г. предполагало, что прежде такая тактика эсерами проводилась, а это не соответствует фактическому материалу. Следовательно, по интерпретации А.Ф. Жукова, получалось, что социалисты-революционеры никогда аграрно-террористического движения не поддерживали.
К сходным оценками пришел и В.Н. Гинев, писавший о преобладании в ПСР неодобрительного отношения к аграрному террору. Правда, автор зафиксировал наличие разных мнений в партии. Неодобрение экономического террора в руководстве ПСР он представил не как категорический запрет, а как сдерживающую рекомендацию. Несмотря на то что в Программе ставились такие ближайшие цели, как "устранение царского правительства" и "созыв всенародного Земского собора", упоминалось о восстании, как раз в рекомендациях о переходе к решительным действиям проявлялась нерешительность, граничащая с умеренностью. Так, братствам давался совет "удерживать крестьянскую борьбу по мере возможности на почве мирных средств". Такие насильственные формы крестьянского движения, как потравы, порубка, поджоги, избиения чиновников или управляющих, вооруженные нападения, т.е. все то, что получило у эсеров название "аграрного террора", можно было только в крайнем случае поддерживать, если они возникали стихийно. Местным кружкам рекомендовалось при решении о переходе от мирных средств борьбы к актам аграрного террора проявлять "величайшую сдержанность и осторожность" и делать такой шаг лишь тогда, когда это представится "абсолютно необходимым".
Исследователи крестьянского движения В.М. Горхлернер, СМ. Дубровский, А.Ф. Кугузова, А.В. Шестаков и др. были склонны видеть в аграрно-террористических выступлениях одно из главных проявлений крестьянской - революции. Эсеры, с точки зрения перечисленных авторов, стремились направить борьбу крестьян по мирному пути. Участие отдельных эсеровских организаций в аграрно-террористических акциях представляло собой исключение. По сути, аграрная политика эсеров отождествлялась с политикой в деревне конституционных демократов.
Если в 1950-е годы в советской историографии неоправданно преувеличивалась роль эсеров в аграрном терроре, то к началу 1980-х годов она неоправданно преуменьшалась.
Статья М.И. Леонова "Аграрный террор в программе и тактике эсеров" является пока единственной работой в отечественной историографии, специально посвященной указанной проблеме. Автор характеризовал аграрных террористов как приверженцев анархистского метода. Отношение к ним руководства ПСР он представлял как непоследовательное. Основной ошибкой лидеров партии он считал нежелание их идти на организованный разрыв с аграрными террористами.
Особенно много нового фактического материала по деятельности террористических групп было выявлено провинциальными историками, изучавшими историю революционного движения применительно к собственному региону. Значительная часть этого материала, из-за слабого знакомства с краеведческими изысканиями, остается до сих пор невостребованной в центральной исторической печати. Правда, тема революционного терроризма ни в одном из этих исследований не имела самостоятельного значения.
Теоретическому осмыслению накопленного фактического материала и обмену мнений в немалой степени способствовали научные конференции по истории непролетарских партии, регулярно проводимые с 1975 г. в региональных центрах - Калинине (1975, 1979 и 1981), Куйбышеве (1976), Тамбове (1983), Орле (1985), Риге (1986). Содержание конференций подробно освещалось в советских исторических журналах. По материалам выступлений было издано несколько сборников. Правда, непосредственно об истории революционного терроризма как самостоятельной проблеме никто из выступавших не говорил.
В коллективной монографии "Непролетарские партии России: Урок истории" тема революционного терроризма рассматривалась в параграфе с характерным названием "Оживление старчески дряхлого народничества". Основным объектом исследования в ней стали взаимоотношения ЦК ПСР и Боевой организации. Отмечалось, что партийный контроль над боевиками был упрочен после ареста Г.А. Гершуни и прихода к руководству БО Е.Ф. Азефа, стремящегося превратить ее в свою вотчину. Сам эсеровский ЦК проявлял непоследовательность, давая директивы то об усилении терроризма, то о его приостановке. Авторы монографии видели в этой непоследовательности колебания руководства ПСР между максимализмом и реформизмом. В целом же, резюмировали они, ставка эсеров на терроризм как на орудие расстройства правительственной системы и устранения верховной власти себя не оправдала.
В той же монографии в разделах, составленных А.Д. Степанским и В.Н. Гиневым, в концентрированном виде сосредоточен фактический материал по неонародническому терроризму, что выгодно отличает данную работу от многих предшествующих исследований, в которых преобладали общетеоретические рассуждения. Название "непролетарские" свидетельствует, что авторы попытались избавиться от рассмотрения российских партий через призму истории большевиков.
Определенный интерес в развитии изучения истории революционного терроризма представляет книга О.В. Волобуева "Идейно-политическая борьба по вопросам истории революции 1905-1907 гг.". В ней автор рассматривал практику терактов, не перенося в нее категории современной эпохи, а исходя из особенностей социокультурной среды России начала XX века. Применение данного подхода означало частичное преодоление марксистской методологии исторического творчества.
Несмотря на господство схематизма, все-таки советские историки в 1970 - первой половине 1980-х годов сумели ввести в научный оборот значительное количество новой информации по истории революционного терроризма.
Однако господство идеологического схематизма препятствовало приращению исторических знаний. В советской историографии в контексте критики мелкобуржуазных партий даже в конце 1970-начале 1980-х годов по-прежнему утверждалось о контрреволюционной сущности террористической тактики. По мнению В.В. Витюка, терроризм лишь сбивал пролетариат с истинного пути классовой борьбы. "Кучка героев" не смогла бы нанести истинного вреда самодержавию, поскольку трудящиеся массы играют в этом случае лишь роль зрителей. "Без рабочего класса, - констатировал В.В. Витюк, - все бомбы бессильны априори". А потому террористические акции наносят вред "не правительству, а революционным силам".
В целом же встречаемая экстраполяция выводов о стагнации социально-экономического развития страны на сферу науки выглядит упрощенно и не соответствует действительности. Изучение истории революционного терроризма в советской историографии шло хоть и медленно, но поступательно, год от года увеличивая темпы и объемы работы. Однако дальнейшему качественному развитию препятствовали идеологические схемы, с которыми вступал в противоречие собранный фактический материал.