Понятно и то, что отношение государственной власти России к Французской революции в корне изменилось после свержения короля и казни Людовика XVI. Известно, что Екатерина II пыталась собрать силы в Европе для разгрома республиканцев. Она не только субсидировала эмигрантов для восстановления монархии, но и за пару месяцев до своей смерти готовилась к организации, по сути дела, открытой военной интеревенции во Францию, планируя послать туда 60-тысячный корпус русских войск под командованием графа А. В. Суворова.[696]
Живой интерес проявили к событиям и крестьяне. Э. Жене писал: «Крестьяне пожирают сообщения о французских событиях, печатаемые в русских газетах». Тут у всех был свой интерес. Наполеон рассчитывал, что крестьяне встанут на его сторону в надежде получить свободу. Насколько иностранцы не понимают Россию, говорят факты. Например, Наполеона уверяли в том, что стоит его армии подойти к Москве, как все крестьяне восстанут и Россия будет покорена (так же думал Гитлер). В крепостном народе ходили слухи, что «француз хочет взять Россию и сделать всех вольными» (1807). Особеннобоялись такого бунта и восстания богатенькие столицы (Москва и Петербург). Власти высказывали официальные опасения: может случиться так, что домашние люди, живущие без состояния и родства (а их немало), «в соединении с чернью все разграбят, разорят, опустошат». Шпики доносят о беседах среди крепостных мужиков. Один другому говорит: «Погоди немного, и так будете все вольные. Французы скоро Москву возьмут, а помещики будут на жалованье». Генерал Н. Н. Раевский выражал страх по поводу возможных возмущений крестьян (июнь 1812 г.): «Я боюсь прокламаций, чтобы не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств».[697] Таких примеров масса. Надежды или страхи на воцарение в России французского императора и порядков, как говорят в таких случаях, были преувеличены. Историк Ю. Лот-ман, читавший лекции в Тартуском университете, однажды так высказался по этому поводу: «Когда Наполеон вступил на русскую землю, он отчасти рассчитывал на поддержку русского крестьянства, которому он, по его мнению, нес освобождение от помещичьего гнета и крепостного права. Однако русское крестьянство его не только не поддержало, но, как мы знаем, приняло активное участие в партизанской войне, потому что для русского крестьянина было невозможно, чтобы русским царем был француз. В сознании русского крестьянина законным, природным русским царем мог быть только немец».[698]
Попытку приоткрыть тайну событий во Франции конца XVIII в. предпринял и А. С. Пушкин, задумав очерк «О французской революции» (1831). Дело отчего-то не сдвинулось и он ограничился двумя ничего не значащими страницами. Возможно, великий поэт не смог или не пожелал честно ответить на острейшие вопросы, которые сразу же поставила перед ним тема. Нельзя забывать, что еще слишком свежи были в памяти раны (казнь декабристов). Словно ощущая внутренний зов, он вернулся к теме Великой Французской революции (в 1836 г.). В очерке «Александр Радищев» читаем: «Мог ли чувствительный и пылкий Радищев не содрогнуться при виде того, что происходило во Франции во время Ужаса? Мог ли он без омерзения глубокого слышать некогда любимые свои мысли, проповедуемые с высоты гильотины, при гнусных рукоплесканиях черни? Увлеченный однажды львиным ревом колоссального Мирабо, он уже не хотел сделаться поклонником Робеспьера, этого сентиментального тигра… В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения… Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой – чтобы писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы – чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью».[699]
Велик Пушкин, спору нет, но как социальный реформатор он вряд ли подходит на роль пророка. Жизнь ясно показала, что верховная власть в России готова слушать только себя. Плевать ей на крестьян, писателей, ученых, учителей. Она слушает лишь то, что отвечает ее личным и корыстным интересам. Да что мысль – ЖИЗНЬ ЛЮДСКАЯ, истинно «священный дар Божий», не ставится ею ни во грош! Поэтому она нуждается не столько «в содействии людей просвещенных и мыслящих», сколь в помощи жуликов, циников, иуд и негодяев.
Резкая критика в адрес Французской революции не утихала в России и сто лет спустя. В частности, один из авторитетнейших русских мыслителей конца XIX-начала XX вв. Л. А. Тихомиров (как ранее Жозеф де Местр) подчеркивал, что так называемая великая революция не принесла истинной свободы народу… Однако для небольшой и даже ничтожной его части возникли небывалые возможности: «Для еврейства же открылась новая эра». Французские евреи предприняли очень серьезные усилия для того, чтобы раскачать корабль государственности. Дело даже не в том, что Моисей Мендельсон, живя в Берлине, стал вдохновителем Мирабо. Считается, что евреи при новой власти (либерально-рыночная модель) получили изумительную возможность соединить «демократию» (политическую машину господства кучки плутократов) с властью финансистов, спекулянтов («денежных мешков»). При этом разрушение христианской религии и соборов во Франции дало им тогда невиданную власть над умами (2300 католических церквей были обращены народом в «Храмы Разума»). В характерном отрывке из его «Религиозно-философских основ истории» (1913–1918) Л. А. Тихомиров говорит: «Из всего хода событий видно, какую могущественную поддержку успели себе они подготовить в революционной Франции. Крушение постигло христианские алтари и королевский трон, но евреев отстояли – то молчанием, то низвержением «тирана» (Робеспьера) – и привели к эмансипации. Это была заря так называемой свободы. Постепенно она стала распространяться по другим странам, разносимая революционными штыками и картечью. Не сразу это делалось, но так называемая эмансипация евреев была поставлена на всю мощь «современной» государственности, так что практическое осуществление равноправия было для разных стран лишь вопросом времени. При этой эмансипации евреи приобрели, однако, более чем равноправность: они стали привилегированным сословием или нацией, так как, получая все права граждан каждой страны, они всюду сохранили свою религиозную общину, которая, по существу, есть гражданская… Для евреев получилось положение чрезвычайной привилегированности. Впервые в истории… они получили большие права, нежели местные граждане стран рассеяния. Понятно, что каковы бы ни были дальнейшие цели Воскресения Израиля, страны новой культуры и государственности становятся с тех пор опорным пунктом еврейства».[700] В его словах, конечно, есть толика правды. Однако неверно ставить полный знак равенства между великой революцией и усилиями пусть влиятельной, но все же маргинальной группы. Если евреи и приняли участие в революции во Франции, то их влияние среди масс населения тут не было столь значимым, как, скажем, в той же России.
Это не означает, что масонов не было в природе. Были. К масонским группам принадлежали даже некоторые видные представители Просвещения (д`Аламбер, Гельвеций, Вольтер). Отдельные масоны пописывали статьи в «Энциклопедию» Дидро. Однако соотнесите цифры и факты. Среди 150 редакторов «Энциклопедии» насчитывалось 10 масонов, а из 270 авторов опубликованных статей к их числу принадлежало только 17 (несколько заметных фигур). Связи Вольтера с «Энциклопедией» начались задолго до того, как он, уже в старости, вступил в парижскую ложу «Девяти сестер» (1778). К тому же «фернейский мудрец» довольно презрительно отзывался о них. Ходила легенда, что, якобы, и Наполеон был масоном. Но у него хватало и других проблем. Он не стал бы тратить время на подобные сборища. Находясь на острове Св. Елены, в одной из бесед он так охарактеризовал масонов (1816): «Это сборище глупцов, которые собираются, чтобы хорошо поесть и следовать смешным причудам». Хотя он и признавал: «Они помогли и во время революции, и совсем недавно ограничить власть папы и влияние духовенства. Когда чувства народа обращены против правительства, все секретные общества стремятся ему вредить». Последнее замечание верно. В те годы в странах Европы, как и во Франции, действовали противники царствующих режимов и правительств. Они работали скрытно, прикрываясь масонским орденом, что удобно для подрывных дел.[701] Такого рода масонский след мы затем увидим и в России.