Народы и личности в истории. том 1 Миронов В.Б 2000г. (стр. 59 из 151)

Если бы Господь решил вдруг одним мановением перста наполнить реки молоком, столы бедняков бесплатным хлебом, а кладовые знати отборным червонным золотом, то и тогда власть и буржуазия не возликовали бы так, как при появлении теории Мальтуса. Когда все настойчивее народ требует вернуть ему то, что им принадлежит ему по праву (свобода, капитал, собственность, права человека), а властям нечего и возразить, ибо идейно они были безоружны, вдруг появляется «научная теория» (во всей ее наглости и подлости), оправдывая гнет, нищету, эксплуатацию, бедствия низов. Для плутократов и эксплуататоров она явилась «манифестом антикоммунизма». Князь П. А. Кропоткин (1842–1921), думаю, не без оснований заметил в «Этике» (1922), что немногие книги имели такое вредное влияние на ход и развитие экономической мысли, как «Опыт об основах народонаселения» Т. Мальтуса. Возражая радикально-прогрессивному английскому мыслителю У. Годвину, тот утверждал, что равенство невозможно, а бедность большинства вызвана, якобы, вовсе не пороками буржуазного общественного строя, не чудовищными преступлениями и грабежом народа со стороны банкиров, президентов, знати, элит, а исключительно естественными биологическими причинами. Философия меньшинства облачена в форму «естественного закона». Какой великолепный подарок плутократам!

Кропоткин пишет: «Он говорил, что народонаселение увеличивается слишком быстро, что новым пришельцам нет места за общей трапезой и что этот закон не может быть изменен никакими преобразованиями общественного строя. Таким образом он дал богатым классам нечто вроде научного возражения против идеи равенства; а известно, что, хотя всякое владычество основано на силе, сила сама начинает колебаться, если более не поддерживается твердой верой в собственную правоту. Что же касается бедных классов, которые всегда чувствуют влияние идей, преобладающих в данное время среди зажиточных классов, то учение Мальтуса лишило их надежды на улучшение и поселило в них недоверие к обещаниям социальных реформаторов. По сие время многие самые смелые реформаторы не верят, чтобы было возможно удовлетворить возможности всех… Наука до сих пор держится учения Мальтуса, и политическая экономия основывает свои рассуждения на предпосылке о невозможности быстрого увеличения производства – невозможности, следовательно, удовлетворить потребности всех.… Мало того: даже в биологии (тесно связанной теперь с социологией) теория изменчивости видов нашла неожиданную поддержку в том, что Дарвин и Уоллес связали свою теорию с основной идеей Мальтуса, утверждая, что природных средств пропитания не хватает при быстром размножении животных и растений. Словом, теория Мальтуса, выражая в полунаучной форме тайные пожелания богатых классов, сделалась основанием целой системы практической философии, которой…проникнуты умы образованных сословий, и воздействовала (как бывает с практической философией) также на теоретическую философию нашего столетия».^[287]

Труд детей на производстве.

Впрочем, эта сторона учения (при всей ее злободневности и актуальности) кажется нам не единственной. Наибольший интерес представляют другие обобщения. Так, он говорит о том, что все живые существа на Земле склонны размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи. На это же обстоятельство указал доктор Франклин, отмечая, что пределом росту растений является их способность получить питание из почвы. Так же и с людьми… Если бы на Земле не было других обитателей, «достаточно было бы одного народа, например, английского, чтобы в несколько веков заселить ее». Человек подчиняется тем же законам, что животные и растения. Природа бережлива и скупа. Она не может нести на себе безмерно тяжкого груза человеческой «биомассы». Но если растения и животные не думают о пределах роста, и природа просто лишает их средств к существованию, то с людьми – сложнее. Не встреть размножение населения препятствий, оно удваивалось бы каждые 25 лет. Понятно, что такие темпы должны были бы привести катастрофе. Мальтус высказывает сомнения в отношении способности почв бесконечно обеспечивать людей более высокими урожаями и питанием. Что же делать? Остается уповать на достижения цивилизации, хотя тут есть свои пределы.

Понимая, что вольно или невольно он возрождает тезис Гоббса «Человек человеку волк», а это попросту говоря означает, что надо «перегрызть горло» сопернику, он заклинал, устрашившись «логического вывода»: «ни на одну минуту нельзя допустить в голову мысль об уничтожении и истреблении большей части жителей Азии и Африки». Но слова словами, а жизнь жизнью (с ее суровыми безжалостными законами). И тут у него вырывается убийственный вердикт в отношении иных «неполноценных рас». Поэтому Он говорит о том, что в Америке, где население будет несомненно расти, эта часть нового населения неминуемо должна будет оттеснить коренных жителей в глубь страны, пока наконец «раса их не исчезнет совершенно». Если бы Мальтус жил сегодня, он наверняка бы заявил, что «золотой миллиард» должен убрать с поверхности Земли все остальные расы. Мальтус ничуть не стесняясь заявляет: «Цивилизовать же различные племена татар и негров, и руководить их трудом, без сомнения, представляется делом долгим и трудным, успех которого, к тому же, изменчив и сомнителен».^[288] Так что татарам России (и г-ну Шаймиеву) нужно очень крепко подумать над тем, с кем и как его народ пойдет в будущее (учитывая опыт решения проблем в Косово «цивилизаторами» из НАТО, равно как и «светлый путь» Чечни Дудаева).

Англичане на словах провозглашали: «Где кончаются законы, там начинается тирания» (Питт). Но при взгляде на Англию видишь повсеместные их нарушения. Новые порядки шли на смену старым. Патерналистский стиль хозяйствования сменялся капиталистическим. В статье «Моральная экономия» низших слоев английского населения в XVIII в.» Э. Томпсон решительно спорил с теми, кто обвинял бедняков в их неспособности «встроиться в рынок». У народа, вопреки клевете знати и их клевретов, есть мораль и своя теория справедливости. Восстания и бунты народа – это не слепая реакция на повышение цен, безработицу, голод. Простые люди понимают «ход истории». Они готовы даже терпеть и страдать, но только в случае, если их представления о положении в стране соотносятся с поступками властей предержащих. Иначе говоря, они ставят перед элитой вопрос: «Что законно, а что незаконно из тех мер и шагов, что были предприняты властью». Томпсон рассмотрел «прямые акции» толпы (в 1740, 1756, 1766, 1795, 1800 гг.), в которых участвовали угольщики, ткачи, рабочие оловянных рудников, чулочники и др. В действиях восставших заметна строгая дисциплина, устойчивая модель поведения. Никаких краж, дележки зерна и муки, никакого ограбления амбаров (в голодные годы!) не было и в помине. Но был призыв к установлению твердых цен. Простые люди требовали от власти вернуться к прошлым законам, восстановить справедливость. В высшей степени знаменательный факт. «Элиты» ряда стран лезут из кожи вон, чтобы доказать обществу, что у восставшей толпы превалируют инстинкты грабежа и разбоя. И только когда выясняется, отмечает С. В. Оболенская, что одних лишь экономических требований масс недостаточно для просветления голов знати, те решают действовать. После того как во Франции разразилась революция, подметные письма и листовки появились и в Британии. В 1800 году в г. Ромсбери на дереве кто-то вывесил листовку, содержащую откровенный призыв к народу: «Долой правительство, купающееся в роскоши, светское и церковное, или же вы умрете с голоду. Вы наворовали себе хлеба, мяса и сыра… и забираете тысячи жизней для участия в ваших войнах. Пусть Бурбоны сами решают свои дела, дайте нам, британцам, заняться своими. Долой вашу конституцию. Провозгласите республику, иначе и вам, и вашим детям суждено голодать. Господи, помоги беднягам и долой Георга III!» Позже мотивы «моральной экономии бедноты» подхвачены и некоторыми социалистами, последователями Р. Оуэна.^[289]

В слове «революция» слышен шум народной вольницы, рокот яростного народного гнева, грозящего перерасти в рев штурмующих «дворцы» толп. В нем, как писал социолог М. Ласки (США), слились «космический огонь и кровь человеческой доли» (тяжкой и кровавой народной доли). Чем вызван такой поворот? Рост неправедных богатств в мире обнажил колоссальную безнравственность и эгоизм властвующих элит. А власть в их руках, хваленое «разделение властей» – чистая фикция. Короли, парламенты, банкиры, как правило, «играют вместе», в одной команде, выполняя откровенно (или скрытно) реакционную и антинародную роль. Тогда и возникает необходимость вмешательства экстрапарламентарной силы – улиц, масс, Трудового народа. Чтобы произошел качественный сдвиг, должен заговорить во весь голос Его Величество Парламент Улиц! В чем-то радикалы правы: в борьбе с такой властью умеренность в принципе преступна. Хотя парламент может стать выразителем воли народа.^[290]

Один из характерных «продуктов» английской системы – знаменитый Уинстон Черчилль (1874–1965). Потомок герцога Мальборо (Джона Черчилля – первого герцога Мальборо) родился в раздевалке во время гуляний и развесёлого бала. Видимо, оттого он приобрел привычку работать и думать, расхаживая раздетым по кабинету, поглощая в солидных дозах коньяк и виски. Думаю, что над его жизнью всегда висела в виде дамоклова меча судьба его экстравагантного отца – Р. Черчилля. В Англии он занимал посты министра финансов и министра по делам Индии. Побывал сэр Рендолф и в Африке, где встречался с уже упомянутым С. Родсом, составив себе там состояние. Отец У. Черчилля кончил плохо. Последствием сифилиса станут полный паралич и смерть. Отец Уинстона был аристократом, но по материнской линии в его роду потомки семейства пирата Фрэнсиса Дрейка. Так что характерец у Уинстона Черчилля был тот ещё. Когда его отправили учиться в привилегированную закрытую школу Хэрроу, «дите» на письменном экзамене по латыни сумело за пару часов лишь поставить единицу и рядом жирную черную кляксу. Но деньги и родовитость решали очень многое. Глава школы Вэлдон готов был принять кого угодно, лишь бы Харроу отвалили жирный кусок. Так вот буржуазия и аристократы пестуют своих избранников и любимцев. Впрочем, то обстоятельство, что Черчилль, как сообщал историк, «был самым последним учеником последнего класса школы», не помешала ему стать одним из лучших премьеров Англии.