С другой стороны, и у Паскаля и у Достоевского сердце является своеобразным органом познания тех уровней и сторон бытия, которые неподвластны разуму. "Познать природу, душу, Бога, любовь, - пишет Достоевский, - это познаётся сердцем, а не умом… Ежели цель познания будет любовь и природа, тут оказывается чистое поле сердцу". А вот что читаем у Паскаля: "Сердце чувствует Бога, а не разум. Вся суть веры в том, что Бог постигается сердцем, а не разумом. Сердце держится своего порядка, а разум своего…"
Вместе с тем в порядке сердца происходит коренное иррациональное раздвоение, определяющее разные, инстинктивно руководящие поведенческой мотивацией людей, изначальные ценности. Сердце так же любит своевольные желания и отворачивается от Бога, подчёркивает Паскаль, как и наоборот - любит Бога и охладевает к удовлетворению эгоистических устремлений: "Вы отбросили одно и сохранили другое - разве с помощью разума вы любите?" По его убеждению, только в чистом сердце, преображённом благодатью и смиренномудрым подвигом веры, пробуждается истинная любовь к Богу и ближнему, органически переживается необходимость следовать не своекорыстной, а высшей воле. Тогда и ум, постоянно имея в виду главную цель любви и милосердия, направлен в первую очередь не на внешнее "образование", а на внутреннее "воспитание", не на умножение рациональных знаний, а на очищение душевных желаний.
Если же в сердце человека не происходит встреча с Богом, ставит Паскаль проблему в противоположную плоскость, то его воля естественно склоняется к самолюбивому поиску "идолов" счастья, другими словами, к удовлетворению упомянутых выше страстей. "Все люди, без исключенья, ищут счастья; какие бы различные способы они не употребляли, все стремятся к этой цели. А что один идёт на войну, другой не идёт - это зависит от одного и того же стремленья, которое присуще им обоим, но сопровождается различными взглядами на счастье. Воля никогда не делает ни малейшего шага иначе, как по направлению к этому предмету". Причём подмена абсолютного и подлинного блага относительным и мнимым, а также вечная ненасыщаемость искомыми удовольствиями, познавательным любопытством, тщеславными претензиями, горделивым властолюбием привязанной к какой-то "части" бытия натуры (с-часть-е на французском языке выражает временной оттенок части - буквально означает хороший час или хорошее гадание) вызывают постоянную завистливую неудовлетворённость. "Принцы, дворяне, ремесленники, больные, здоровые, старые, молодые - все, пишет Паскаль, все жалуются в любое время на своё положение. Но опыт ничему их не научает, и, замечая разницу в наблюдаемых примерах и присоединяя к имеющемуся счастью картины новых возможных благ, они опять и опять стремятся к обладанию всё лучшей и лучшей частью бытия". Эта бесконечная и всеобщая жажда счастья и невозможность её насыщения свидетельствуют, по мнению Паскаля, о том, что у человека когда-то было подлинное благо соединённости с бесконечным и всеблагим Богом, которое не зависит ни от власти, ни от знания, ни от удовлетворённой похоти, но от которого сейчас осталась лишь отметина и пустой след, заполняемый любыми частными предметами и окружающими вещами. После потери истинного счастья всё может стать его заменителем: "звёзды, небо, земля, растения, животные, чума, лихорадка, война, голод, пороки, супружеская измена, кровосмешение… - вплоть до собственного разрушения, хотя это и противоречит разуму и природе вместе взятым".
Одна из заслуг антропологии Паскаля заключается в том, что он в числе первых обратил внимание на способность сердца "грезить" как бы против самого себя, против собственной пользы и выгоды, на прихотливую изменчивость человеческого волеизъявления. Каждый, подчёркивает он, имеет свои фантазии, противные его собственному благу и ставящие в тупик окружающих. Пристальное изучение подобных отступлений и зигзагов в пожеланиях людей связано у Достоевского с темой "подпольного человека". "Своё собственное вольное и свободное хотение, - писал он в "Записках из подполья", - свой собственный, хотя бы и самый дикий каприз, своя фантазия, раздражённая иногда хоть бы даже до сумасшествия, - вот это-то всё и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чёрту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотения?" Протестуя против законов науки, здравого смысла, утопических фаланстеров, хрустальных дворцов и т.д. и т.п., "подпольный человек" вопрошает: "А что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного раза, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к чёрту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить".
С точки зрения Паскаля, всегдашние импульсы испорченной человеческой воли и неочищенного сердца образуют замкнутый круг несовершенных желаний, у которых ум всегда оказывается "в дураках" и которые в своём предельном выражении подспудно противопоставляют самолюбие боголюбию, человекобога Богочеловеку. У людей, настаивает Паскаль, нет иного врага, кроме эгоистических похотей, отделяющих и отвращающих их от Бога. Следовательно, главная задача и единственная добродетель заключается в борьбе с ними и очищении сердца, чтобы соединиться с божественной волей и обрести подлинный покой и нерушимое счастье.
Именно так в конечном итоге с гораздо большей остротой ставится вопрос и у Достоевского, исследовавшего коренное раздвоение и логическое завершение сердечных "грёз", подчиняющих себе "машину ума". "Всяк ходи около сердца своего", - призывает старец Зосима в "Братьях Карамазовых" вглядываться в "начала" и "концы" многообразных человеческих желаний, стремлений, побуждений, различать в них ещё в зародыше хорошее от дурного, растить первое и искоренять второе. Достоевского интересовали прежде всего сложные взаимоотношения доброй и злой воли в сердечной глубине человека.
По его представлениям, они подчиняются двум законам - "закону Я" и "закону любви". Первый закон по-своему иллюстрируется в повести "Сон смешного человека", герой которой внес в безгрешную среду "скверную трихину", высушившую любовь в сердцах людей и заставившую их потянуть мир на себя, перенести точку опоры в автономное Я: "каждый возлюбил себя больше всех, да и не могли они иначе сделать. Каждый стал столь ревнив к своей личности, что изо всех сил старался лишь унизить и умалить её в других, и в том жизнь свою полагал…" И началась "борьба за разъединение, за обособление, за личность, за моё и твоё", борьба, возбудившая зависть и сладострастие, породившая "сознание жизни" вместо "живой жизни" и взаимную тиранию. Короче говоря, нарушились целостные связи человека с Богом, природой и другими людьми, превратившись из любовно-дружественных во враждебно-господственные.
Ненасыщаемая гордость и стремление к неограниченному господству эгоистической чувственной личности через отторгнутое от живой жизни знание - таковы, по Достоевскому, скрытые мощные пружины "закона Я", препятствующие движению к идеалу, достижению "закона любви" и вбирающие в себя последствия первородного греха. Согласно библейскому преданию, в основе первородного преступления лежала эгоистическая гигантомания Адама, выразившаяся в желании его свободной воли соперничать с Творцом и стать "как боги". Соответствующей питательной средой для такого желания оказалось чувственное начало, удовлетворение которого открыло возможность самопознания и познания окружающего мира (древо познания "хорошо для пищи", "оно приятно для глаз и вожделенно, потому что даёт знание"). Соединение в своевольном жесте первочеловека зависти, гордости, эгоизма и основанного на нём, служащего ему знания как бы наметило вневременные "точки, о которых грезит сердце", задало ритм, структуру и содержательные следствия развития "закона Я", последовательно раскрываемые в творчестве Достоевского.
Анализ пределов и следствий развития гордости, берущей начало в таинственных глубинах человеческого сердца и питающей различные типы проявления эгоистического сознания, становится важной темой его центральных произведений. Эгоистическая гордость, в представлении писателя, есть существенное духовно-психологическое свойство, которое эластично входит в живую конкретность человеческого бытия, бессознательно-органически сказывается в складе восприятия и жизненных установках личности, незаметно лепит её мысли и действия и тем самым оказывается "дальней" причиной многообразных недоумений в человеческих взаимоотношениях, не всегда заметной на поверхности ближайших и зачастую второстепенных зависимостей и связей.
Эгоистическая гордость как одно "из самых сильных чувств и движений природы" человека заставляет многих героев Достоевского прежде всего разрывать связи, отпадать от традиционно-ценностной, социальной, семейной целостности и выделять себя в самоутверждающейся отдельности. И чем выше ущемлённая или тщеславная претензия, тем выхолощеннее собственная личность и слабее способность жить с окружающими людьми, настоятельнее потребность стать над ними, превратив их в материал и средство для самоутверждения - будь то в форме прямого господства или обманной любви. "Всякий-то теперь стремиться отделить своё лицо наиболее, - отмечает "таинственный посетитель" в "Братьях Карамазовых", - хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство…" И убийство, мог бы добавить Достоевский (оно является важнейшим смысловым элементом всех его крупных произведений), которое представляет собой полноту крайнего выражения самоутверждающегося человекобога в его наибольшей отделённости от Бога, ближнего и "закона любви".