И вот нынче, в этот вечер, перед ним стоял человек с гордым челом, равнодушно и беспечно терявший тысячи за карточным столом, смелый, надменный, презиравший свободно все, что стояло с ним не в уровень.
То был идеал, тревоживший его юность, то был тип, который когда-то, еще юношей, он имел возможность хотя корчить - он, теперь друг, и наперсник, и подлейший раб презираемого им Сапогова.
В эту минуту Антоша без малейшего колебания продал бы душу черту, если бы черт не был слишком скуп в наше время.
Боже, боже! была пора, когда его могли спасти только полтораста рублей, только уплата первого, запутавшего его долга, и он жил бы, жил себе, скромный, грустный, отрекшийся от жажды необычной участи, но гордый, но не имеющий нужды ни в ком, и было бы своего роду величие в этом ограниченном положении. И он пошел тогда к своим друзьям, и он рассказывал им свое положение со всею искренностию, со всею чистотой благородной души, которая считает всякого способным к человеческому поступку; но его друзья удивлялись только, что его может запутывать такая безделица, снабжали его советами вдоволь и угощали у Излера.
И потом, потом, когда его спасла бы какая-нибудь тысяча рублей, он даже и не пошел искать этой тысячи. Он знал уже людей, он был уверен, что это сумма невероятная.
Но еще недавно, в порыве безумной мечтательности, ему, истощенному болезнию, страданием и развратом, вздумалось, что люди, владеющие миллионами, должны менее других ценить деньги. Он рассуждал очень просто, что сам он, если бы имел миллионы, то способен был бы бросать тысячи. Бедный безумец! к одному из миллионеров писал он письмо, странное, нелепое, просительное и вместе гордое, которого смысл был почти таков: "Вы богаты - я беден, у меня есть способности, но нет ни одного дня спокойствия. Вы можете дать мне год спокойствия, и я заплачу вам потом за это".
Разумеется, ответа он не получил, да, вероятно, письмо и не дошло до самого миллионера.
Перед ним все рисовался этот величавый образ, повелительный, прекрасный.
Боже! он так же, как и этот человек, мог быть выше многих, как и этот человек, он мог так же свободно и равнодушно требовать любви от прекрасной девочки.
И опять безумная мысль озарила голову Антоши.
Утро сияло... Было восемь часов.
Антоша порылся в кармане, но не нашел там ничего.
Тем не менее, дошедши до Васильевского острова, он кликнул извозчика и, садясь на него, сказал ему:
- В Большую Мещанскую!
-----
Званинцев проснулся, но лежал еще в постели.
Комнаты его были убраны со строгой простотой и изяществом, но, по особенной странности, спальня была обита пламенно-красным штофом.
Перед спальнею был кабинет, в средине которого стоял огромный письменный стол, а по стенам шкафы с книгами.
Званинцев курил сигару и пил чай.
- Не принимать сегодня никого, кроме Воловского, - сказал он своему слуге.
- Слушаю-с, - отвечал тот и хотел выйти, но Званинцев остановил его.
- Сходи сегодня к Мензбиру, снеси туда книги, которые я приготовил на столе, и отдай кому-нибудь, сказавши, что это от меня барышне; ступай сейчас и пошли Ивана.
- Слушаю-с, - сказал опять лакей и вышел. Через полчаса раздался звон колокольчика.
- Кто был? - спросил Званинцев другого вошедшего лакея,
- Какой-то чиновник, - отвечал тот, ибо в Петербурге слово "чиновник" заменяет московское слово "барин" для обозначения каждого, кто одет не в длиннополый сюртук.
- Кто такой?
- Не знаю-с, фамилии не сказал, и оставил вам записку.
- Подай!
Званинцев пробежал записку и спросил опять:
- Что? он ушел?
- Ушел-с!
- Нельзя ли его воротить? Лакей побежал в переднюю.
- Что за странность! - подумал Званинцев, перечитывая опять записку: "Человек, видевший вас только раз, имеет нужду вас видеть". - Это любопытно.
Вошел Антоша.
Званинцев поклонился ему без всякого удивления, но спросил его довольно сухо:
- Что вам угодно?
- Мне нужно говорить с вами, - отвечал тот, невольно потупляя глаза перед строгим взглядом Званинцева, и дрожащим голосом.
- Ну-с, я вас слушаю... - сказал тот, опираясь подбородком на руку и не спуская с Антоши глаз.
- То, о чем я буду говорить с вами, так странно...
- Нужды нет.
- Вы богаты...
- Гм! вам, верно, нужны деньги?
- Вы бросаете тысячи.
- Прямо к делу. Вам нужны деньги?
- Да, - сказал Антоша, с твердостию встречая взгляд Званинцева насмешливый и суровый.
- Хорошо, я не стану вас спрашивать даже, на что вам нужны деньги, деньги вещь очень важная, но сегодня я еще могу их бросить. Много ль вам?.. тысячи три, четыре?
- Две, - спокойно сказал Антоша, - но так я не возьму ваших денег, вы должны меня выслушать.
- К чему?
- Вы должны меня узнать, - настойчиво сказал Антоша.
- Я вас знаю, - спокойно отвечал Званинцев.
- Как паразита Сапогова?
- На что вам? не все ли вам равно?
- Нет, я не возьму ваших денег, - проговорил твердо Антоша, вставая со стула, на который он сел без приглашения.
- Безумец! - заметил с грустной улыбкой Званинцев. - Безумец! - повторил он. - Ну, утешьтесь, я знаю вас, как безумца.
Несмотря на язвительную несмешливость тона, Антоша понял, что Званинцев глубоко заглянул в его душу.
- Отоприте этот ящик, - начал ласково Званинцев, подавая Антоше ключ и указывая на ящик, стоявший на столе подле постели.
Антоша отпер.
- На левой стороне депозитки, {18} берите ими, да берите уж тысячу серебром, что за глупое жеманство?
Антоша отсчитал молча. Званинцев внимательно глядел на его лицо, но не заметил на нем и признака радости. Казалось, молодой человек совершал какую-то тяжелую обязанность.
- Вам тяжело, я вижу, - сказал Званинцев важно, - ну, что же делать, сами виноваты. Помните, что деньги - все.
И потом, подумав немного:
- Мне надобно вас взять в руки, - сказал он с улыбкою.
Антоша взглянул на него, и в его взгляде было много благодарности, хотя нисколько не унижающейся.
- Переезжайте ко мне, - опять начал Званинцев.
Антоша схватил его руку.
- Вы еще молоды, но в вас много благородства, много силы, много свободы, - говорил Званинцев. - Садитесь и пейте чай.
И через час беседы, в которой молодой человек передавал впервые другому человеку исповедь своих мук, своего унижения, казня беспощадно самого себя, - он был уже чист, светел и горд, как за пять лет назад, - он был уже почти равен своему идеалу.
Антоша уехал с тем, чтобы воротиться через два часа.
Лакей, которого Званинцев посылал к Мензбиру, возвратился и донес, что встретил барышню у ворот, выезжавшую в коляске с какой-то дамой.
- Куда?.. не знаешь? - спросил Званинцев.
- Не знаю, говорили только, что ужо в Кушелевом будут.
Через полчаса Званинцев оделся и вышел, оставив на имя Позвонцова записку, в которой просил его распоряжаться как дома в свое отсутствие.
-----
В Кушелевском саду опять раздавалось новое оглушительное попурри Германа. На скамьях против оркестра сидело много дам, жительниц дач большею частию, одетых в неглиже, требовавшее, кажется, не менее трех с половиною часов времени. За ними стояли гвардейцы и говорили очень громко, разумеется по-французски. Было еще семь часов.
Налево сидела Лидия Мензбир, с какою-то дамою средних лет, очень незамечательной наружности. Она, видимо, скучала, потому что не было никого из ее поклонников, к пошлостям которых она привыкла. Ей было досадно, что кругом ее раздавались любезности, которых предметом была не она, и притом на языке, вовсе ей непонятном. Ее родственница молчала, она молчала также.
Но вот мимо ее прошел и Званинцев, прошел и едва заметно кивнул головой.
В эту минуту она его ненавидела...
- Скучно, тетенька, - сказала она вставая, - поедемте.
Флегматическая тетушка машинально последовала ее примеру.
И они пошли. Обыкновенные посетители сада осматривали их с наглым любопытством.
- Как вы тихо идете, тетушка, - сказала Лидия, выставив вперед нижнюю губку, с нетерпением и досадою.
Но в эту минуту чья-то рука коснулась ее левой руки и без церемонии взяла эту руку.
- Куда вы спешите, Лиди?.. - раздался звучный голос Званинцева.
- Ах, это вы! где вы были, я вас не видала здесь, - сказала Лиди с худо скрываемой злостью.
- Я вам кланялся, - сказал Званинцев.
- Я не заметила.
- Я знал, что вы сегодня будете здесь.
- Ах, да!.. благодарю вас за книги...
- А где же Севский? - спросил равнодушно Званинцев. - Странно, что его здесь нет.
- Отчего же странно?
- Полноте скрытничать, Лиди, я знаю, что вы вчера приняли его письмо.
Взгляд Званинцева был так холодно насмешлив, что Лидия потупила глаза, несмотря на свою досаду.
- Ну, что же? очень страстно это послание? - продолжал Званинцев: - как оно начинается? вероятно - Lydie! и, вероятно, это слово написано по-французски, хотя Севский очень хорошо знает, что вы знаете только по-русски.
Эта наглая дерзость могла взбесить даже и не девочку. Лидия кусала губы от досады.