- Гм, гм... ты... Да брось меня мучить, Рокси! Говори быстрее! Я понимаю: ты где-то разузнала, в какую я влип историю по глупости своей и беспутству.
- Как вы сказали? По глупости? По беспутству? Нет, сэр, не в этом дело! Это все пустяки по сравнению с тем, что знаю я!
Том недоуменно воззрился на нее.
- Не понимаю, Рокси, что ты имеешь в виду?
Она встала и мрачно и торжественно, точно судьба, поглядела на него сверху вниз.
- А вот что - и это правда, клянусь богом! Ты не ближе по крови старому мистеру Дрисколлу, чем я, - вот что я имею в виду! - И в ее глазах вспыхнуло торжество.
- Что???
- Да, сэр! И погоди, это еще не все! Ты - черномазый! Черномазый, и к тому же раб. Родился негром и рабом - и рабом остался, и стоит мне об этом заикнуться, двух дней не пройдет, как старый мистер Дрисколл продаст тебя в низовья реки.
- Врешь ты все, несчастная пустомеля!
- Ничуть не вру! Это правда, чистейшая правда, бог свидетель! Да, ты - мой сын...
- Ах ты чертовка!
- А тот бедный малый, которого ты колотишь и обижаешь: он сын Перси Дрисколла и твой господин...
- Ах ты скотина!
- И это он - Том Дрисколл; а ты - Вале де Шамбр, без фамилии, потому что у рабов нет фамилий.
Том вскочил, схватил полено и замахнулся, но его мать лишь усмехнулась и сказала:
- Садись, щенок! Ты что, напугать меня хочешь?! Таких, как ты, никто не боится. Небось рад бы выстрелить мне в спину, - вот это на тебя похоже, я вижу тебя насквозь! Да я не боюсь, можешь убивать: все, что я тебе рассказала, записано на бумаге, и бумага эта хранится в верных руках; и тот человек, у которого она спрятана, знает, что ему делать, если меня убьют. Коли думаешь, что мать твоя такая же дура набитая, как ты, так ты здорово ошибся, голубчик! Стало быть, сиди тихо и веди себя как следует и не смей вставать, пока я не скажу: "Встань!"
Охваченный бурей беспорядочных мыслей и чувств, полный злобы и ярости, Том все же нашел в себе достаточно самоуверенности, чтобы сказать:
- Все это враки! Убирайся и поступай, как хочешь, мне до тебя дела нет!
Рокси не ответила. Она взяла фонарь и пошла к выходу. Том мгновенно застыл от ужаса.
- Воротись! Эй, воротись! - завопил он. - Я пошутил, Рокси, я беру назад свои слова, я никогда так не буду говорить! Воротись, пожалуйста, Рокси!
Рокси постояла с минуту не двигаясь, потом веско произнесла:
- Слушай, Вале де Шамбр, тебе придется бросить эту привычку: ты не смеешь называть меня Рокси - ты мне не ровня. Дети так не разговаривают с матерью. Ты будешь называть меня мама или маменька - слышишь ты! - хотя бы когда мы одни. Ну-ка, повтори!
Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдавить из себя это слово.
- Вот и молодец! И заруби себе это на носу, если не хочешь нажить беды. Ты мне сейчас обещал, что больше не станешь говорить: "Басни! Враки!" Так вот помни, скажешь так еще хоть раз - и конец: я тут же пойду к судье и расскажу ему, кто ты, и докажу это. Можешь не сомневаться!
- Еще бы! - простонал Том. - Я и не сомневаюсь, я тебя знаю.
Рокси поняла, что это полная победа. Доказать она ничего не могла и лгала, будто все где-то записано, но она знала, с кем имеет дело, а потому угрожала, уверенная, что добьется своего.
Она опять подошла к сыну и опустилась с видом победительницы на ящик из-под свечей; и она восседала на нем с таким горделивым и важным видом, словно это был не ящик, а трон.
- Ну, Чемберс, - сказала она, - давай поговорим с тобой всерьез, и больше не дури! Во-первых, ты получаешь пятьдесят долларов в месяц. Так вот, половину будешь отдавать теперь матери. Ну-ка, выгребай все из карманов!
Но у Тома за душой было только шесть долларов. Он отдал их матери, пообещав начать честный дележ со следующего месяца.
- А много ты должен, Чемберс?
Том вздрогнул и ответил:
- Почти триста долларов.
- Как ты собираешься их отдавать?
- Ох, сам не знаю, - простонал Том, - не задавай мне таких страшных вопросов.
Но она не отставала от него, пока не добилась признания. Оказалось, что он, переодевшись, совершает мелкие кражи в домах у местных жителей и успел изрядно поживиться за их счет еще две недели назад, когда все считали, что он в Сент-Луисе. Все же для расплаты с кредиторами ему не хватает денег, а он боится продолжать это занятие, так как город и без того сейчас взбудоражен. Мать похвалила его и предложила свою помощь, но это привело его в ужас. Весь дрожа, он пролепетал, что лучше бы она уехала, тогда ему было бы спокойнее. Как ни странно, ее не пришлось уговаривать, - Рокси заявила, что она сделает это с удовольствием: ей-то все равно, где жить, лишь бы, как договорились, получать свое содержание. Она согласна поселиться за городом и раз в месяц являться в дом с привидениями за деньгами. В заключение она сказала:
- Теперь я тебя уж не так ненавижу, как раньше. Да ведь было за что: подумать только, я тебя так удачно подменила, дала тебе хорошую семью, хорошее имя, сделала тебя богатым белым джентльменом. Ты теперь носишь вещи из магазина, а мне за это какая благодарность? Ты меня всю жизнь унижал, грубил мне при людях, не давал никогда забыть, что я черномазая и... и...
Тут она разрыдалась.
- Позволь, - сказал Том, - но я ведь даже понятия не имел, что ты моя мать, и к тому же...
- Ладно, не будем вспоминать прошлое, бог с ним. Я хочу все это забыть. - И она добавила с новой вспышкой гнева: - Только не вздумай сам никогда мне об этом напоминать, не то пожалеешь, так и знай!
Когда они прощались, Том спросил самым вкрадчивым тоном, на какой был способен:
- Мама, не скажешь ли ты мне, кто был мой отец?
Он боялся, что этот вопрос сконфузит Рокси, но он ошибся. Она выпрямилась, гордо тряхнула головой и ответила:
- Почему ж не сказать, скажу! И уж поверь, тебе нечего стыдиться твоего отца! Он был из старинной фамилии, из самой высшей знати нашего города. Его предки были первыми поселенцами Виргинии. Не хуже, чем Дрисколлы и Говарды, как бы они ни задавались! - Рокси еще больше выпятила грудь и внушительно проговорила: - Ты помнишь полковника Сесиля Барли Эссекса, который умер в один год с папашей твоего хозяина, Тома Дрисколла? Помнишь, какие ему устроили похороны все эти масоны, тайные братства и все наши церкви? Такие шикарные похороны нашему городу никогда и не снились! Вот кто был твой отец!
Это воспоминание вызвало у Рокси такой прилив гордости, что она вдруг будто помолодела и приобрела благородную торжественность в осанке, которую можно было бы назвать даже царственной, если бы окружающая обстановка чуть больше соответствовала этому.
- Во всем нашем городе нет раба такого знатного происхождения. А теперь ступай! И можешь задирать нос как тебе угодно, - чтоб мне пропасть, если ты не имеешь на это права! ГЛАВА X
КРАСОТКА ОБНАРУЖЕНА
Все говорят. "Как тяжко, что мы должны
умереть". Не странно ли слышать это из уст тех, кто
испытал тяготы жизни?
Календарь Простофили Вильсона
Когда рассердишься, сосчитай до трех; когда
очень рассердишься, выругайся!
Календарь Простофили Вильсона
Том улегся спать, но то и дело просыпался, и первой мыслью его было: "Слава богу, что это только сон!" А в следующий миг он со стоном валился снова на подушки и бормотал:
- Черномазый! Я - черномазый! Ох, лучше бы мне умереть!
Когда на рассвете Том проснулся и снова пережил весь этот ужас, он решил, что сон - коварная штука. Он принялся думать, и мысли его были отнюдь не веселы. Вот примерно что он думал:
"Для чего понадобилось создавать черномазых и белых? Какое преступление совершил тот первый черномазый еще в утробе матери, что на него легла печать проклятия уже при рождении? И почему существует эта ужасная разница между белыми и черными?.. Какой страшной кажется мне судьба негров с нынешнего утра! А ведь до вчерашнего вечера эта мысль даже не приходила мне в голову!"
Так, во вздохах и стенаниях, прошел у него целый час.
Потом в комнату робко вошел "Чемберс" и доложил, что завтрак сейчас будет подан. "Том" багрово покраснел при мысли, что этот белый аристократ раболепствует перед ним, негром, и называет его "молодой хозяин".
- Убирайся прочь! - сказал он грубо и, когда юноша вышел, пробормотал: - Он-то, бедняга, ни в чем не виноват, но пусть сейчас не мозолит мне глаза: ведь это он - Дрисколл, молодой джентльмен, а я... Ох, лучше бы я умер!
Гигантское извержение вулкана, подобное недавнему извержению Кракатау{359}, сопровождаемое землетрясениями, огромной приливной волной и тучами вулканической пыли, меняет ландшафт до неузнаваемости, срезая холмы, вздымая низменности, образуя дивные озера там, где была пустыня, и пустыни - там, где весело зеленели луга. Так и чудовищная катастрофа, постигшая Тома, изменила его нравственный ландшафт. Все, что казалось ему низменным и ничтожным, поднялось в его глазах до идеала, а то, что он возвеличивал, рухнуло в пропасть и лежало во прахе, среди руин и пепла.
Том провел несколько дней, бродя по глухим местам, и все думал, думал, стараясь решить, как он должен теперь себя вести. Для него это усилие было непривычным. Встречая какого-нибудь приятеля, Том замечал, что прежние его привычки куда-то таинственным образом исчезли: прежде он всегда первым протягивал руку, теперь же она у него невольно повисала, словно плеть, - это давал себя знать рабский дух "черномазого", - и Том краснел и конфузился. И "черномазый" в нем замирал от удивления, когда белый приятель протягивал ему руку. Так же невольно "черномазый" в нем заставлял его уступать дорогу белым гулякам и буянам. Когда Ровена - самое драгоценное для него существо на свете, идол, которому он втайне поклонялся, - пригласила его зайти к ней, "черномазый" в нем пролепетал какую-то неловкую отговорку, побоявшись переступить порог дома и сесть на правах равного рядом со страшными белыми. И этот "черномазый" в нем старался сделаться незаметным и прятался за чужую спину при всяком удобном случае, ибо ему стало казаться, что на лицах людей, в их тоне и жестах проскальзывает подозрение и, пожалуй, даже догадка. Поведение Тома было настолько странным и необычным, что люди это замечали и, встречаясь с ним на улице, останавливались и глядели ему вслед; а он тоже оглядывался не в силах удержаться и, поймав в их глазах удивление, холодел от страха и спешил унести подальше ноги. Он чувствовал себя затравленным, и вид у него был затравленный; он стал искать уединения на вершинах холмов, говоря себе, что над ним нависло проклятие Хама{360}.