Ночь была нехороша. Больной много бредил. Несколько раз вставал Берсенев с своего диванчика, приближался на цыпочках к постели и печально прислушивался к его несвязному лепетанию. Раз только Инсаров произнес с внезапной ясностью: "Я не хочу, я не хочу, ты не должна..." Берсенев вздрогнул и посмотрел на Инсарова: лицо его, страдальческое и мертвенное в то же время, было неподвижно, и руки лежали бессильно... "Я не хочу", - повторил он едва слышно.
Доктор приехал поутру, покачал головой и прописал новые лекарства.
- Еще далеко до кризиса, - сказал он, надевая шляпу.
- А после кризиса? - спросил Берсенев.
- После кризиса? Исход бывает двоякий: aut Caesar, aut nihil*.
______________
* или - Цезарь, или - ничто (лат.).
Доктор уехал. Берсенев прошелся несколько раз по улице: ему нужен был чистый воздух. Он вернулся и взялся за книгу. Payмера уж он давно кончил: он теперь изучал Грота.
Вдруг дверь тихо скрипнула, и осторожно вдвинулась в комнату головка хозяйской дочери, покрытая, по обыкновению, тяжелым платком.
- Здесь, - заговорила она вполголоса, - та барышня, что тогда мне
гривенничек...
Головка хозяйской дочери внезапно скрылась, и на место ее появилась Елена.
Берсенев вскочил, как ужаленный; но Елена не шевельнулась, не
вскрикнула... Казалось, она все поняла в одно мгновение. Страшная
бледность покрыла ее лицо, она подошла к ширмам, заглянула за них,
всплеснула руками и окаменела. Еще мгновение, и она бы бросилась к
Инсарову, но Берсенев остановил ее.
- Что вы делаете? - проговорил он трепещущим шепотом. - Вы его погубить можете!
Она зашаталась. Он подвел ее к диванчику и посадил ее.
Она посмотрела ему в лицо, потом окинула его взглядом, потом уставилась на пол.
- Он умирает? - спросила она так холодно и спокойно, что Берсенев
испугался.
- Ради бога, Елена Николаевна, - начал он, - что вы это? Он болен, точно, - и довольно опасно... Но мы его спасем; за это я вам ручаюсь.
- Он без памяти? - спросила она так же, как в первый раз.
- Да, он теперь в забытьи... Это всегда бывает в начале этих болезней, но это ничего не значит, ничего, уверяю вас. Выпейте воды.
Она подняла на него глаза, и он понял, что она не слышала его ответов.
- Если он умрет, - проговорила она все тем же голосом, - и я умру.
Инсаров в это мгновение простонал слегка; она затрепетала, схватила себя за голову, потом стала развязывать ленты шляпы.
- Что это вы делаете? - спросил ее Берсенев.
Она не отвечала.
- Что вы делаете? - повторил он.
- Я остаюсь здесь.
- Как... надолго?
- Не знаю, может быть, на весь день, на ночь, навсегда... не знаю.
- Ради бога, Елена Николаевна, придите в себя. Я, конечно, никак не мог ожидать вас здесь увидеть; но я все-таки... предполагаю, что вы зашли сюда на короткое время. Вспомните, вас могут хватиться дома...
- И что же?
- Вас будут искать... Вас найдут...
- И что же?
- Елена Николаевна! Вы видите... Он вас теперь защитить не может.
Она опустила голову, словно задумалась, поднесла платок к губам, и
судорожные рыдания с потрясающею силою внезапно исторглись из ее груди... Она бросилась лицом на диван, старалась заглушить их, но все ее тело поднималось и билось, как только что пойманная птичка.
- Елена Николаевна... ради бога... - твердил над ней Берсенев.
- А? Что такое? - раздался вдруг голос Инсарова.
Елена выпрямилась, а Берсенев так и замер на месте... Погодя немного он подошел к постели... Голова Инсарова по-прежнему бессильно лежала на подушке; глаза были закрыты.
- Он бредит? - прошептала Елена.
- Кажется, - отвечал Берсенев, - но это ничего; это тоже всегда так бывает, особенно если...
- Когда он занемог? - перебила Елена.
- Третьего дня; со вчерашнего дня я здесь. Положитесь на меня, Елена Николаевна. Я не отойду от него; все средства будут употреблены. Если нужно, мы созовем консилиум.
- Он умрет без меня, - воскликнула она, ломая руки.
- Я вам даю слово извещать вас ежедневно о ходе его болезни, и если бы наступила действительная опасность...
- Клянитесь мне, что вы тотчас пошлете за мною, когда бы то ни было, днем, ночью; пишите записку прямо ко мне... Мне все равно теперь. Слышите ли вы? обещаетесь ли вы это сделать?
- Обещаюсь, перед богом.
- Поклянитесь.
- Клянусь.
Она вдруг схватила его руку и, прежде чем он успел ее отдернуть, припала к ней губами.
- Елена Николаевна... что вы это, - пролепетал он.
- Нет... нет... не надо... - произнес невнятно Инсаров и тяжело вздохнул.
Елена подошла к ширмам, стиснула платок зубами и долго, долго глядела на больного. Безмолвные слезы потекли по ее щекам.
- Елена Николаевна, - сказал ей Берсенев, - он может прийти в себя, узнать вас; бог знает, хорошо ли это будет. Притом же я с часу на час жду доктора...
Елена взяла шляпу с диванчика, надела ее и остановилась. Глаза ее печально блуждали по комнате. Казалось, она вспоминала...
- Я не могу уйти, - прошептала она наконец.
Берсенев пожал ей руку.
- Соберитесь с силами, - промолвил он, - успокойтесь; вы оставляете его на моем попечении. Я сегодня же вечером заеду к вам.
Елена взглянула на него, проговорила: "О мой добрый друг!" - зарыдала и бросилась вон.
Берсенев прислонился к двери. Чувство горестное и горькое, не лишенное какой-то странной отрады, сдавило ему сердце. "Мой добрый друг!" - подумал он и повел плечом.
- Кто здесь? - послышался голос Инсарова.
Берсенев подошел к нему.
- Я здесь, Дмитрий Никанорович. Что вам? Как вы себя чувствуете?
- Один? - спросил больной.
- Один.
- А она?
- Кто она? - проговорил почти с испугом Берсенев.
Инсаров помолчал.
- Резеда, - шепнул он, и глаза его опять закрылись.
XXVI
Инсаров целых восемь дней находился между жизнию и смертию. Доктор
приезжал беспрестанно, интересуясь, опять-таки как молодой человек,
трудным больным. Шубин услышал об опасном положении Инсарова и навестил его; явились его соотечественники - болгары; в числе их Берсенев узнал обе странные фигуры, возбудившие его изумление своим нежданным посещением на даче; все изъявляли искреннее участие, некоторые предлагали Берсеневу сменить его у постели больного; но он не соглашался, помня обещание, данное Елене. Он каждый день ее видел и украдкой передавал ей - иногда на словах, иногда в маленькой записочке - все подробности хода болезни. С каким сердечным замиранием она его ожидала, как она его выслушивала и расспрашивала! Она сама все порывалась к Инсарову, но Берсенев умолял ее этого не делать: Инсаров редко бывал один. В первый день, когда она узнала об его болезни, она сама чуть не занемогла; она, как только вернулась, заперлась у себя в комнате; но ее позвали к обеду, и она явилась в столовую с таким лицом, что Анна Васильевна испугалась и хотела непременно уложить ее в постель. Елене, однако, удалось переломить себя. "Если он умрет, - твердила она, - и меня не станет". Эта мысль ее успокоила и дала ей силу казаться равнодушною. Впрочем, никто ее слишком не тревожил: Анна Васильевна возилась с своими флюсами; Шубин работал с остервенением; Зоя предавалась меланхолии и собиралась прочесть "Вертера"; Николай Артемьевич очень был недоволен частыми посещениями "школяра", тем более что его "предначертания" насчет Курнатовского подвигались туго: практический обер-секретарь недоумевал в выжидал. Елена даже не благодарила Берсенева: есть услуги, за которые жутко и стыдно благодарить. Только однажды, в четвертое свое свидание с ним (Инсаров очень плохо провел ночь, доктор намекнул на консилиум), только в это свидание она напомнила ему об его клятве. "Ну, в таком случае пойдемте", - сказал он ей. Она встала и пошла было одеваться. "Нет, - промолвил он, - подождемте еще до завтра". К вечеру Инсарову полегчило.
Восемь дней продолжалась эта пытка. Елена казалась покойной, но ничего не могла есть, не спала по ночам. Тупая боль стояла во всех ее членах; какой-то сухой, горячий дым, казалось, наполнял ее голову. "Наша барышня как свечка тает", - говорила о ней ее горничная.
Наконец, на девятый день, перелом совершился. Елена сидела в гостиной подле Анны Васильевны и, сама не понимая, что делала, читала ей "Московские ведомости"; Берсенев вошел. Елена взглянула на него (как быстр, и робок, и проницателен, и тревожен был первый взгляд, который она на него всякий раз бросала!) и тотчас же догадалась, что он принес добрую весть. Он улыбался; он слегка кивал ей: она приподнялась ему навстречу.
- Он пришел в себя, он спасен, он через неделю будет совсем здоров, - шепнул он ей.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить бога... Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову на подушку, шепнула: "Бедный Андрей Петрович!" - и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
XXVII
Слова Берсенева сбылись только отчасти: опасность миновалась, но силы Инсарова восстановлялись медленно, и доктор поговаривал о глубоком и общем потрясении всего организма. Со всем тем больной оставил постель и начал ходить по комнате; Берсенев переехал к себе на квартиру; но он каждый день заходил к своему, все еще слабому, приятелю и каждый день по-прежнему уведомлял Елену о состоянии его здоровья. Инсаров не смел писать к ней и только косвенно, в разговорах с Берсеневым, намекал на нее; а Берсенев, с притворным равнодушием, рассказывал ему о своих посещениях у Стаховых, стараясь, однако, дать ему понять, что Елена была очень огорчена и что теперь она успокоилась. Елена тоже не писала Инсарову; у ней иное было в голове.