| О, как на склоне наших летНежней мы любим и суеверней...Сияй, сияй, прощальный светЛюбви последней, зари вечерней!. . . . . . . . . . .О ты, последняя любовь!Ты и блаженство и безнадежность. |
Чисто смысловое значение приобретает у Тютчева и такой стихотворный прием, как внутренняя рифма. Не определяя собою строфической формы стихотворения, она лишь подчеркивает тот или иной оттенок содержания. В стихотворений "Cache-cache", например, неожиданное появление внутренней рифмы в последней строке четвертой строфы усиливает беспечно-игривый тон стихотворения:
| Гвоздики недаром лукаво глядят,Недаром, о розы, на ваших листахЖарчее румянец, свежей аромат:Я понял кто скрылся, зарылся в цветах! |
В стихотворении "Слезы людские, о слезы людские...", не ограничиваясь рифмовкой в смежных строках слов "незримые" и "неисчислимые", поэт вводит еще в качестве дополнительной, внутренней рифмы слово "неистощимые". В результате такого повторения подряд трех многосложных рифм стихотворение приобрело отпечаток безысходной грусти:
| Льетесь безвестные, льетесь незримые,Неистощимые, неисчислимые... |
Столь же оправдан у Тютчева внутренним содержанием и такой прием художественной изобразительности, как звукопись. Насколько мастерски пользовался Тютчев языком звуков, можно судить, например, по его знаменитому стихотворению "Весенняя гроза", где сами звуки напоминают читателю о резвых раскатах грома, или по замечательному стихотворению "Как хорошо ты, о море ночное...", весь ритм которого, подчеркнутый аллитерациями и ассонансами, вызывает слуховое ощущение грохочущей и движущейся морской стихии. В названных стихотворениях, которым не уступают по мастерству инструментовки и многие другие, например: "Тени сизые смесились...", "Море и утес"-только нагляднее и резче обнаруживаются те приемы звукописи, которые могут быть прослежены и в некоторых отдельных строках тютчевских стихотворений (например, сочетание взрывного "п" и плавного "л" в строке: "Как пляшут пылинки в полдневных лучах").
Поэзия Тютчева, как и многие другие выдающиеся литературные явления прошлого, далеко не сразу получила всеобщее признание. "О Тютчеве не спорят, - заявлял Тургенев, - кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии"44. Самая запальчивость этого заявления уже была свидетельством того, что о Тютчеве спорили. В высшей степени интересно признание Л. Толстого: "Когда-то Тургенев, Некрасов и К- едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта..." Впоследствии раздавались голоса, относившие Тютчева к числу поэтов-дилетантов и даже "посредственностей". Эти голоса сыграли свою роль. Тютчев в последней трети XIX века оказался основательно забытым поэтом. И не кто иной, как тот же Л. Н. Толстой, говоря однажды о Тютчеве, сетовал: "Его все, вся интеллигенция наша забыла... он, видите, устарел, он не шутит с музой, как мой приятель Фет. И все у него строго: и содержание и форма"45.
Из этого забвения в середине девяностых годов Тютчева извлекли символисты. Они подняли его на щит, как "учителя поэзии для поэтов", стараясь "приблизиться к совершенству им созданных образцов"46.
Однако восприятие тютчевского наследия символистами носило в значительной степени внешний характер, ограничивалось вариациями отдельных и далеко не основных мотивов его лирики и заимствованием у него приемов и форм их выражения. В истолковании поэзии Тютчева символистами было немало субъективного, одностороннего и внеисторичного. Глубоко ложное представление о нем как о родоначальнике декадентов показывало, насколько чужда оставалась символистам основная сущность тютчевского творчества.
Внутренне ближе других Тютчеву был только один представитель символизма, сумевший, однако, преодолеть эстетско-формалистическую ограниченность и политическую реакционность этого течения, крупнейший поэт дореволюционной России - Александр Блок. Ему, как и Тютчеву, свойственна была "безумная любовь" к жизни наряду с трагическим восприятием реальной действительности, "неотступное чувство катастрофы", вызванное ощущением непрочности и обреченности старого мира, постоянная "внутренняя тревога", пронизывающая его творчество и в конечном счете обусловленная "революционными предчувствиями".
Блок утверждал, что историческая эпоха внушает поэту, способному ее чувствовать, даже "ритм и размеры стихов". Поэзия Тютчева оправдывает это тонкое замечание. Ее тревожные тона и оттенки с необыкновенной выразительностью отражают тяготение поэта не только к изображению "стихийных споров" в природе и в истории, но и к воспроизведению их ритмов.
Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании поэзии Тютчева, оправдало оценку, данную его творчеству Некрасовым, Тургеневым, Добролюбовым. Его стихотворное наследие получило широкое и достойное признание.
Еще в 1918 году, в первый год существования молодого Советского государства, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой культуры. В приложенный к этому постановлению и утвержденный В.И.Лениным список имен включено было и имя Тютчева47. Память поэта была ознаменована в 1920 году открытием мемориально-литературного музея его имени в подмосковной усадьбе Тютчевых Муранове.
В наши дни о Тютчеве более "не спорят". Его изучают и - что гораздо важнее - читают. Советский читатель хранит в золотом фонде русской классической литературы лучшие достижения этого лирика-мыслителя, вдохновенного я вдумчивого певца природы, тонкого и проникновенного выразителя человеческих чувств и переживаний. Именно теперь в полной мере подтвердились слова Некрасова, "ручавшегося" за то, что небольшую книгу тютчевских стихов "каждый любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения"48.
Список литературы
"Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников", т. I, Гослитиздат, М., 1955, с. 271-272; "Звенья", кн. 2, М.-Л., 1933, с. 259; Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. IX, М., 1950, с. 205; И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем, т. V, М.-Л., 1963, с. 427.
H.Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. XIV, М., 1949, с. 488; А. М. Горький. Собр. соч., т. 13, М., 1951, с. 357-358.
П.Н. Лепешинский. На повороте, М., 1955, с. 112; В. Д. Бонч-Бруевич. Ленин о художественной литературе. "30 дней", 1934. N 1, с. 15.
И.С. Аксаков. Биография Ф. И. Тютчева, М., 1886, с. 9.
Автобиография Раича. "Русский библиофил", 1913, вып. VIII, с. 24, 25.
Дневник М. П. Погодина. Записи под 9 августа, 6, 13, 15 октября, 1 ноября, 2 и 6 декабря 1820 года. Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина (частично приведены в издании Н. Барсукова "Жизнь и труды М. П. Погодина", кн. I, СПб. 1888). Записки Тютчева к Погодину см. во 2-м томе наст. издания.
См. В.Я. Брюсов. Легенда о Тютчеве. "Новый путь", 1903, ноябрь, с. 16-30.
Heine H. Briefwechsel, В. I. Munchen und Berlin, 1914. S. 508.
"Московский телеграф", 1825, ч. I, с. 75.
"Звенья", кн. 2, М.-Л., 1933, с. 259.
"Литературные прибавления к "Русскому инвалиду", 1838, N 48.
Дневники В.А. Жуковского, СПб. 1903, с. 430.
До 1846 года, числясь чиновником министерства, Тютчев определенной должности не имел. 15 февраля 1846 года он был назначен чиновником особых поручений при государственном канцлере, а 1 февраля 1848 года-старшим цензором при особой канцелярии Министерства иностранных дел.
"Галатея", 1829, ч. 1, N 1, с. 40-43.
Дневник М.П. Погодина. Запись от 20-25 июня 1825 года. Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина (ср. Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. I, СПб., 1888).
Ср. И. С. Аксаков. Биография Ф. И. Тютчева, М., 1886, с. 65.
Перепечатаны в "Сочинениях Ф. И. Тютчева" (СПб., 1886; СПб., 1900) и в Полн. собр. соч. Ф. И. Тютчева, изд. А. Ф. Маркса, СПб., 1912. Наброски к трактату "Россия и Запад" приведены в книге: И. С. Аксаков. Биография Ф. И. Тютчева. М., 1886, с. 199-227.
Письмо от 17 августа 1847 года из Франкфурта-на-Майне. Подлинник по-французски. "Старина и новизна", кн. 18, Пг., 1914, с. 24 (курсив мой.-К. П.).
И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем, т. V, М.-Л., 1963, с. 423.
Н.Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. XVI, М., 1953, с. 28.
В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 173.
Письмо Тютчева к С. С. Уварову от 20 августа 1851 года. См. 2-й том наст. издания.
Письмо Тютчева к жене от 11/23 декабря 1853 года. "Старина и новизна", кн. 18, Пг., 1914, с. 62 (ошибочно соединено с письмом от 24 ноября 1853 года).
Помещена в "Сочинениях Ф. И. Тютчева" (СПб., 1886; СПб., 1890) и в Полн. собр. соч. Ф. И. Тютчева, изд. А. Ф. Маркса. Подлинник по-французски.
Письмо Тютчева к А. И. Георгиевскому (без даты). Центральный государственный архив литературы и искусства.
Отчет Комитета цензуры иностранной за 1866 год. "Литературное наследство", вып. 19-21, 1935, с. 568.
Георгий Чулков. Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева, М.-Л., 1933, стр. 106; "Мурановский сборник", вып. I, 1928, с. 113.
"Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников", т. II, Гослитиздат, М., 1955, с. 221; письмо Э. Ф. Тютчевой к И.С.Аксакову от 20 апреля 1874 года (собр. К. В. Пигарева); письмо Тютчева к жене от 17 июля 1854 года (подлинник по-французски). "Старина и новизна", кн. 19, Пг., 1915, с. 124.