Подобная «перевернутость» смерти в наши дни формирует неспособность чуствовать, апатию, отчуждение, боязнь любви и «миф о власти» – словом, все то, что можно описать как «шизоидность».
1. 2 Основные направления в изучении феномена смерти.
В древние времена, когда познание еще не расщепилось на специализированные дисциплины, философия по совместительству выполняла роль целого ряда наук, в том числе и психологии. В античной философии отношение к смерти определялось несколькими факторами, в том числе природой, характером смерти. Например, Платон в диалоге "Тимей" говорит, что "естественная смерть безболезненна и сопровождается скорее удовольствием, чем страданием".(34). Тело умирает, это ясно. В этом не сомневался даже создатель учения об идеях. А что происходит с душой?
Последователи Платона искали истину о смертности или бессмертии души между двумя доводами: или знание (сознание) - это припоминание жизненного опыта, или душа - гармония, существующая спокон века. Последователи Аристотеля держались веры в божественное начало мира, дозволившее формам бытия развиваться и умирать по собственным законам. Киники плевали на тех и других, ибо мысль (идея) была для них средством, а целью - сама жизнь (вернее, образ жизни). По той же причине образ смерти киникам был интереснее самой смерти. Киники породили стоиков с их нарочитым презрением к смерти и в какой-то степени повлияли на возникновение таких институтов христианства, как юродство, отшельничество и странничество. Прабабушкой христианских скитов была бочка Диогена. Если жизненные отношения складывались так, что невозможно было их упорядочить (т.е. честно и посильно выполнять долг), стоики предпочитали покончить самоубийством, нежели добавлять в мир лишний хаос. Так, например, поступили Зенон из Китиона и Клеанф.
"Прожигатель жизни" Эпикур боролся со страхом смерти такими рассуждениями: "Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого
отношения... Все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, - не потому, чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что отнимает жажду бессмертия... Глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причиняет страдания, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют".(32).
Впрочем, независимо от веры и философских убеждений, Рим и Греция возвели смерть на мраморный пьедестал. Хорошей смертью была смерть героя или свергнутого императора, который бросается на меч или бьет себя в грудь кинжалом. Цезарь под ножами заговорщиков заботился не о спасении, а о том, чтобы в момент смерти принять достойную позу. Нерон, напротив, в час смертельной опасности струсил (его раб вынужден был самоубийством напомнить хозяину о чести императора) и стал объектом насмешек для современников.(17С.52).
Христианская философия, переняв у античности блестяще отработанный аппарат формальной логики, разошлась с ней в остальном. Ранние отцы церкви (св. Игнатий Богоносец, св. Иустин философ, Татиан, Муниций Феликс и другие) смерть активно противопоставляли жизни, причем отнюдь не в пользу второй. В послании св. Игнатия Богоносца сами названия глав говорят за себя: "Не устраняйте от меня мученичества", "Желаю умереть", "Через смерть я достигну истинной жизни", "Желаю умереть, ибо любовь моя распялась" и т.д. Желая смерти, христианин тем не менее не должен был относиться к ней
свысока. Блаженный Августин нападал на стоиков за их пренебрежение к страху перед смертью, за то, что они за своей моральной "выпрямленностью" не увидели сжимающей их Божьей горсти. Христианство не отрицало необходимости избавляться от страха перед смертью, но этот страх должен был не растворяться в воздухе, как лютеровский черт после броска чернильницей, а трансформироваться в торжественный ужас перед Божьим судом.(29С.2).
Позднее, в XVII веке, рационализм погнал европейцев поверять алгеброй гармонию - преодолевать страх смерти, страх загробного небытия с помощью математики. Голая вера, даже подпертая костылями Аристотелевой логики, хромала, оставляя чувство неудовлетворенности. Чем быстрее развивались естественные науки, чем больше был их успех в областях практической деятельности, тем сильнее хотелось использовать их для бегства от страха смерти. Символом такой философии может служить Спиноза, доказывающий существование Бога и совершенного добра при помощи математических аргументов.(17С.127).
Еще позднее, в эпоху Просвещения, человеческое сознание изображали как пустой сосуд, в который опыт вливает содержание жизни, в том числе и осмысление смерти. Психологические нюансы, естественно, зависели от мировоззренческой ориентации. Деисты, в отличие от христиан, отрицали изначальный грех (зло) человеческой природы, за который и следует расплата - смерть. Напротив, считали они, человек от природы добр и только среда обитания, несовершенные общественные отношения толкают его в объятия знаменитой латинской пословицы "Человек человеку волк". А значит, смерть не является возмездием, можно не бояться ни смерти, ни адских мук, поскольку и Бог - это не персонифицированное существо в ветхозаветном понимании, а, скорее, часовщик, который некогда соорудил часы-Вселенную, завел пружину нашего мира и, закончив работу... забыл о ней. Так же бесцеремонно отрицали святую Троицу и пантеисты, для которых Бог был растворен в каждой частице мира. Добавим сюда еще философский идеализм XVIII века - и перед нами
возникнет пестрая картина новой философии бытия и смерти. Философии, где, с одной стороны, человеку напоминали о том, что он является лишь "пищеводной трубой", так же как его меньшие братья, лишь "бесконечно более облагороженной" (Гердер), - а с другой стороны, возводили "моральный закон во мне" в абсолют (Кант).(30).
XIX век. Тут вам и Дарвин, и Карл Маркс, и Шопенгауэр, и Ницше.(28). Господи, да кого только нет! А если добавить еще похмелье от Великой французской революции и наполеоновских войн, поневоле закружится голова. А если вспомнить, что последнюю ведьму сожгли в Испании в 1826 году, а в Мексике - аж в 1860-м, то станет понятной фантастическая амплитуда века. Одни, подобно православному святому старцу Серафиму Саровскому, заранее изготовившему себе гроб собственными руками, относились к смерти как к привычному и даже радостному делу. Другие (французская актриса Сара Бернар) спали в гробу - не из желания эпатировать публику, а просто так, не придавая этому особого значения. И в то же время философы эмоционального типа (неоэмпирики, точнее, психоэмпирики) не говорили - вопили о смерти.
Среди этих воплей самый громкий принадлежал Артуру Шопенгауэру. Он полагал, что мир, основанный на стихийной, неведомо откуда взявшейся "воле к жизни", не достоин самого себя, ибо раздроблен на множество "маленьких воль", каждая из которых претендует на самообожествление. Так не честнее ли признаться в абсурде "войны всех против всех", в том, что наш мир - не наилучший, а наихудший из возможных? Отсюда - один шаг до идеи самоуничтожения.
Один из наследников Шопенгауэра, Фридрих Ницше, мысли о смерти сжал в своих книгах, как пружину (она раскручивается до сих пор). Заменив волю к жизни волей к власти, он пытался таким образом преодолеть страх перед ватной стеной, отсекающей шум и ярость жизни. Смерть для него - не аморфное существо, а катализатор действия, гениальный спарринг-партнер на
ристалище мира, побуждающий человека напрягать все жизненные силы.(2С.612).
Хайдеггер считал смерть куда более важным явлением, чем жизнь, ибо она, смерть, и делает жизнь - жизнью, персонифицирует ее. Наше бытие, по Хайдеггеру, - это есть "бытие-к-смерти" (сравним с Кьеркегором: "болезнь к смерти"). Мысль глубокая и мелкая одновременно. Однако куда больше констатации нас интересует преодоление. А вот преодоления смерти Хайдеггер нам не обещает. Ибо если есть преодоление, то нет "самости" бытия, а есть только "несобственное", анонимное существование - то, что христианин назвал бы "богорастворенностью", а буддист - уходом в нирвану. Сие же никак не может устраивать самоосознающую личность с ее маниакальным антропоцентризмом. (9С.149).
Вообще, философы XX века страдали невероятным "ячеством". Они с мальчишеским азартом разрушали замки на песке, возведенные их предшественниками, и строили свои - воздушные замки. Воздушные - в том смысле, что терминология Хайдеггера, Ясперса, Сартра, Камю, Маркузе, Адорно и других построена на смысловых структурах, работающих на самое себя, не обеспеченных внеличностной семантикой.
Философские школы и течения XX века понятие смерти намертво увязали с понятием времени. Впрочем, о подобном говорили - правда, в ином, моральном плане - и писатели. "Mementomori" - великое слово, - размышлял Лев Толстой. - Если бы мы помнили то, что мы умрем, вся жизнь наша получила бы совсем другое назначение. Человек, зная, что он умрет через полчаса, не будет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от смерти, разве не то же, что полчаса? Перед смертью и перед настоящим времени нет".(35).
Конечно, для конкретного человека время - это, скорее, психологическая, чем физическая категория. В этом смысле главное свойство времени парадоксально - оно (время) обладает бесконечным количеством конечных отрезков (здесь