1) высший политический законодательный орган избирается народом;
2) наряду с ним существуют избираемые органы власти и управления менее высоких уровней вплоть до самоуправления;
3) избиратели имеют равные права, а избирательное право должно быть всеобщим;
4) все избиратели имеют равное право голоса;
5) голосование должно быть свободным;
6) выбор из ряда альтернатив должен исключать голосование списком;
7) выборы совершаются на всех уровнях большинством голосов, хотя значение этого большинства может определяться различным способом;
8) решение большинства ограничивает права меньшинства;
9) орган власти должен пользоваться доверием других органов власти, прежде всего важных по отношению к нему и сотрудничающих с ним;
10) отношения общества и избираемых им органов власти должны быть взаимными и симметричными с гарантированными законом и реакцией избирателей ответственностью делегированных им носителей власти;
11) демократия существует под непрерывным и пристальным общественным контролем;
12) государство и общество вырабатывают действенные механизмы предотвращения и изживания конфликтов между большинством и меньшинством, социальными группами, нациями, городом и деревней и т.д.
Политический контекст проблемы
Как видим, демократия — это более сложная, чем авторитаризм, форма не только институтов, но и процедур правления, т.е. правил политической игры. Если попытаться вывести некие всеобщие правила демократического правления, то скорее всего нас постигнет разочарование, так как невозможно отвлечься как от культурно-исторического своеобразия каждой нации или региона, в которые эти правила вписываются с учетом региональных, национальных и локальных особенностей, так и от множественности самих моделей демократии. Так, представления о демократии даже в одной стране, скажем, в Германии, будут резко различаться у «зеленых», сторонников Геншера или сторонников Шредера. Западные политики (в меньшей степени это относится к политологам) в первые годы трансформации, происходящей в странах Восточной Европы и особенно в России, предложили следовать лишь одной из форм демократии — либеральной. Во всяком случае именно эту модель взяли на вооружение наши отечественные реформаторы. За 10 лет реформ стало совершенно очевидно, что она в наименьшей степени соответствует российским национальным особенностям.
Проблематика перехода от авторитаризма к демократии (а было, как минимум, три такие волны) поставила вопрос о соотношении ценностей демократии (ценностей либеральных и партиципаторных), национальных институтов и политических культур. Исследования ценностной динамики как в обществах стабильной демократии, так и в переходных обществах (X. Линц, Р. Инглхарт, Х.-Д. Клингеманн*) приводят к выводу о том, что для понимания обеих форм правления недостаточно учитывать только жесткие институциональные факторы — необходимо учитывать также поведенческие и социо-культурные компоненты политических систем.
* Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore, 1996; Fuchs D., Klingemann H.-D.Citizens and the State: A Changing Relationship? // Studies of Democratic Government, Berlin. WZB, 1998. P. 3 — 29; Inglehart R. Modernization and Postmodernization. — Princeton: Princeton University Press, 1997.
Таким образом, среди факторов можно выделить:
• собственно политические институты (см. выше);
• политические элиты;
• рядовых граждан.
Практика демократизации в России выявила ряд факторов, как препятствующих, так и способствующих укоренению демократических ценностей. Среди первых следует отметить, например, насаждение этих ценностей в нашей стране извне (со стороны Запада) и сверху (со стороны элит). При этом российские политические элиты за 10 лет так и не сумели консолидироваться. Старая система рекрутирования элит разрушена, а новая складывается медленно и стихийно. Гражданское общество в России, как и в странах бывшего СССР, находится на низкой ступени организации. Этим Россия отличается от ряда восточно-европейских стран.
К факторам, способствующим демократическим преобразованиям, следует отнести достаточно высокий к моменту начала преобразований в России экономический и образовательный уровень населения (особенно по сравнению со странами Латинской Америки или Азии), наличие в начале процесса преобразований готовности населения к этим реформам и его активная их политическая поддержка (которая быстро была растрачена российскими политическими элитами). Представляется, что последний фактор может рассматриваться как наиболее важный: в конечном счете демократизм преобразований определяется именно тем, как они проводятся: с участием граждан или без.
Возникает здесь и серьезный теоретический вопрос, касающийся того, как на личностном уровне происходит преобразование политических ценностей и формирование типа, аналога противоположного «авторитарной личности», только с противоположным политическим знаком, т.е. есть личности демократического типа. Много неясного пока и в том, какими должны быть доминирующие политические установки и ценности, составляющие ядро «демократической личности». Можно предположить, что психологически такой тип личности характеризуется терпимостью, незаинтересованностью в вопросах власти, гибкостью и нюансностью мышления, высоким уровнем локус-контроля и неконвенциальностью. По существу это описание подходит к самоактуализирующейся личности А. Маслоу. Р. Инглхарт примерно так же описывает тенденции постматериализма, которые он пытается разглядеть в 43 странах мира.
Так же, как применительно к авторитарной личности, следует выяснить и степень распространенности демократических ценностей в массовом сознании, что должно обеспечить поддержку демократических реформ в обществе. Трудно представить успешное становление демократических институтов в среде, где доминируют авторитарные модели поведения, а демократические ценности выглядят как чужеродные заимствования.
Именно акцент на сознании и поведении рядовых граждан отличает подход к исследованию демократии и авторитаризма, который утвердился в политической науке в результате «поведенческой революции»*. Для него характерно, во-первых, изучение ценностей, установок, мотивов граждан по отношению к власти; во-вторых, анализ поведенческих элементов, таких, как политическое участие, особенности электорального поведения; в-третьих, постановка вопроса о поиске личностью своей демократической идентичности. Последнее особенно характерно для политикопсихологических работ, в которых понятие авторитарности и демократичности переводится на уровень поведения и сознания конкретных индивидов, которые делают выбор, осваивая различные наборы политических ценностей.
* Eckhardt W. Authoritarianism // Political Psychology, 1991. Vol. 12. № 1. P. 100.
5.3. Можно ли отменить авторитаризм, или кое-что о политической терпимости
Если заглянуть в толковые словари, то мы узнаем, что толерантность, или терпимость, близка к таким человеческим качествам, как смирение, кротость, снисходительность и великодушие. Напротив, нетерпимость проявляется в запальчивости, опрометчивости, требовательности, непостоянстве и других действиях, которые имеют оттенок неяродуманности, импульсивности и незрелости. В. Даль объясняет, что такое терпимость, на примерах терпимости к личным убеждениям, терпимости к иной вере.
Поразительно, но в справочниках, словарях и энциклопедиях понятие толерантности в его политическом значении практически отсутствует. Зато о политической и иной нетерпимости написаны десятки трудов. Это можно объяснить только тем, что с нетерпимостью мы сталкиваемся значительно чаще, чем с проявлениями кротости и смирения, великодушия и снисходительности.
От нетерпимости страдают и конкретные люди, и целые народы. Даже наша совсем недавняя история полна примерами политической нетерпимости, которая приводит к серьезным конфликтам и даже войнам. Распад Советского Союза дал толчок проявлению национальной нетерпимости. Межэтнические конфликты азербайджанцев с армянами, грузин с абхазами, русских с чеченцами и множество других мелких и крупных столкновений между этническими группами формируют образ врага, терпимость к которому общество осуждает. Религиозная нетерпимость к представителям иной конфессии приводит к столь же страшным последствиям, о чем дает представление жестокость исламских фундаменталистов по отношению к «неверным».
И национальная, и религиозная нетерпимость, т.е. нежелание признавать право другого человека или народа на иные убеждения, имеет политические последствия. Однако в последние годы мы на каждом шагу сталкивались и с проявлением политической нетерпимости. Противостояние «демократов» и «патриотов» в 1992 — 1993 гг., приведшее к обстрелу Белого дома, было бы невозможным, если бы не существовало жесткого деления на «наших» и «не наших», неумения и нежелания, прежде всего, самих политиков договариваться между собой.
На памяти у всех ряд конфликтов между ветвями власти, причинами которых стали психологическая несовместимость Президента России и Председателя Верховного Совета, неадекватность восприятия представителей разных ветвей власти, основу которых составляет психологическая нетерпимость к политическим оппонентам.
Нетерпимость проявляется, прежде всего, на уровне межличностных отношений. Так, личная неприязнь Б. Ельцина и Р. Хасбулатова оказалась неотделима от конфликта между их ролями соответственно Президента и Председателя Верховного Совета. Но самое примечательное, что вслед за этим началась миграция сторонников Б. Ельцина из парламентских структур в структуры исполнительной власти: уходя из Верховного Совета, Б. Ельцин увел за собой своих сторонников. Оставшиеся в парламенте депутаты еще более консолидировались на антипрезидентской основе. Можно сказать, что создание из парламента образа «врага» было во многом делом рук самой исполнительной власти, которая не всегда сознавала это.