(118) Там же, с. 144, 154.
(119) Там же, с. 144, 158.
(120) Там же, с. 140.
(121) Кобзев А. И. Учение о символах и числах в китайской классической философии, с. 24.
(122) См.: Султанов Р. И. К истории становления теологического рационализма. Сравнительный анализ мыслительных схем калама и патристики. - Рационалистическая традиция и современность. Ближний и Средний Восток. М., 1990. с. 43.
(123) Аш-Шахрастани. Книга о религиях и сектах. Ч. 1. М., 1984, с. 55-56.
(124) См.: Fakhn Ma'jid. A History of Islamic Philosophy, c. 210-211.
(125) Роузентал Ф. Торжество знания. Концепция знания в средневековом исламе. М.. 1978, с. 105.
(126) Ал-Газали-Абу Хамид. Воскрешение наук о вере. М., 1980, с. 92-93.
(127) Там же, с. 93.
(128) Там же, с. 94.
(129) Там же.
(130) Там же. с. 89.
(131) Там же.
(132) См.: Фролова Е. А. Проблема веры и знания в арабской философии. М. 1983.
(133) Там же, с. 95.
(134) Macdonald D. B. The Life of al-Ghazali. - Journal of the American Oriental Society. New York-New Haven, 1899, vol. 21, с. 103.
(135) Renan E. Averroes et aven-oisme. P., 1903, с. 74.
(136) Rahaman F. Islam. L.. 1966, с. 145.
(138) Rumi I. Mathnawi. 4, 4286-4289.
(139) Ибн аль-Фарид. Арабская поэзия средних веков. М., 1975, с. 530.
(140) Цит. по: Роузентал Ф. Торжество знания, с. 188-190.
(141) Ибн аль-Фарид. Арабская поэзия средних веков, с. 520-521.
(142) Ибн Араби. Геммы мудрости. - Смирнов А. В. Великий шейх суфизма МL 1993. с. 149-150.
(143) Ибн Сина [Авиценна]. Избранные философские произведения. М.,
1980, с. 60, 62.
(144) Там же, с. 105.
(145) Там же. с. 153.
(146) Там же. с. 221.
(147) Там же, с. 366-371.
(148) Ибн Рушд. Опровержение опровержения (фрагменты). - Избранные
произведения мыслителей стран Ближнего и Среднего Востока IX-XIV вв. М., 1961, с. 510.
(149) Там же, с. 516.
(150) Ибн Рушд. Рассуждение, выносящее решение относительно связи между религией и философией. - Сагадеев А. В. Ибн-Рушд (Аверроэс). М., 1973, с. 171.
(151) Там же, с. 172.
(152) Там же, с. 178.
(153) Там же, с. 175.
(154) Там же, с. 193.
(155) Там же.
(156) Там же, с. 196.
(157) Там же.
(158) Там же, с. 198-199.
(159) См. подробнее: Семенное B. C. Бхагавадгита в традиционной и в современной научной критике. М., 1985, с. 61 и сл.
(160) Цит. по: Ткаченко Г. А. Космос, музыка, ритуал. Миф и эстетика в "Люйши чуньцю". М., 1990, с. 41.
(161) См.: там же, с. 45.
(162) См.: там же. с. 60-61.
(163) Ибн Рушд. Опровержение опровержения, с. 513.
Глава VI
ТРАДИЦИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
В XIX - XX века занимают особое место в истории стран Востока, развитие которых в предшествующий период находилось в большой степени изоляции от внешнего мира. По существу, впервые народы, принадлежавшие к разным цивилизациям, а потому дотоле развивавшиеся каждый в соответствии с логикой эволюции собственной традиции, оказались в ситуации, при которой их судьбы стали неразрывно связанными, а характер общественных тенденций во многом идентичным.
Два фактора явились решающими: внутренний, проявившийся в кризисе традиционных систем, преимущественно представлявших собой феодальные монархии, и внешний - беспрецедентная экспансия с Запада. XIX - начало XX в. нередко характеризуют как эпоху "пробуждения Азии", имея в виду повсеместно наблюдаемую там активизацию общественной мысли, прежде всего социально-политической, экономической и религиозно-философской. Интеллектуальные усилия направлялись на разрешение судьбоносных проблем, которые в совокупности представляли собой поиск одновременно выхода из застойного состояния, обусловленного обремененностью устаревшими традициями, и преодоление вековой отсталости без утраты национальной независимости, культурной идентичности. Общественная мысль в конечном счете работала над формированием доминантной для новейшего времени на Востоке идеологии национализма.
Сравнение исторического опыта преуспевающего Запада с положением дел, сложившимся на Востоке, побуждало к заключению о том, что расцвет и прогресс в Европе, как и в мире в целом, начиная с XVI в. порождены национализмом, понимаемым как "сплочение людей одной расы, одного языка, религии и обычаев, людей-братьев вокруг идеи борьбы за независимость, за самоуправление, за создание совершенного государства с целью добиться общественного благосостояния и могущества, с целью защиты от внешних врагов". (К такому заключению пришел, в частности, ведущий китайский идеолог Лян Цичао, 1873- 1929.)
Осознание необходимости такого сплочения могло быть обеспечено только просвещением народа. Оно, по словам Ахмеда Ризы, видного представителя младо-турецкого движения, является основой культурного прогресса. Просвещение обеспечивает богатство и процветание страны, величие государства и его будущее, права, жизнь и имущество людей.
Просветительские движения стали главной приметой общественной жизни в странах Востока на начальном этапе становления идеологии национализма. Повсеместно создавались просветительские общества, оказывавшие влияние не только на культурную, но и на политическую атмосферу.
Деятельность просветителей ставила целью одновременно возродить интерес соотечественников к национальному духовному наследию и ознакомить их с достижениями западной культуры. В сложившейся исторической ситуации стержневой" для общественного дискурса стала проблема соотношения национальных традиций с западными идеалами и ценностями, отождествляемыми с модернизмом. Участники полемики разделились на два лагеря в соответствии с приверженностью к двум полярным точкам зрения.
В одном случае наблюдалось неприятие всего западного и идеализация собственных традиций. Последние, так же как и базирующееся на них общественное мироустройство, рассматривались как не подлежащие радикальным переменам. Напротив, монархическое (нередко теократическое) государственное правление, докапиталистические (чаще всего феодальные) формы хозяйствования и средневековые моральные установки считались заслуживающими консервации. Идея социального прогресса как поступательного движения в этой связи считалась противоречащей традиционно принятому мировидению, обычно ассоциируемому с тем или иным вероучением.
Так, в странах мусульманского региона сторонники сохранения статус-кво оправдывали свои апологетически-консервативные позиции ссылками на догмат о так называемой конечности пророчества Мухаммеда. Сура Корана, гласящая, что он - "посланник Аллаха и печать пророков" (33: 40), трактовалась ими как свидетельство совершенства проповеди мусульманского пророка, не допускающей каких-либо добавлений, а тем более исправлений. Точно так же не ощущалось потребности в улучшении освящаемого исламом общественного правопорядка: он идеален и универсален.
Идея социального прогресса как следствия коллективных усилий представлялась несовместимой и с фаталистическим настроем ислама - нужно ли говорить об общественном прогрессе, если судьба людей и их поведение предопределены волей Божьей? Абсолютное принятие принципа телеологичности допускало толкование прогресса лишь в качестве процесса реализации заранее установленной Божественной цели.
Ссылками на соответствующие догмы своих вероучений оправдывали оппозицию радикальным общественным переменам и приверженцы других восточных религий. Скажем, для буддистов и индусов, согласно основополагающим для них принципам сансары и кармы, идеалом мыслилась не более высокая стадия социального развития (потому задача совершенствования общества в целом не ставилась), а более высокое положение в следующем рождении, зависящее от индивидуального поведения, поступков - "закона кармы". Идея поступательного развития отвергалась также в соответствии с концепцией движения общества не по восходящей, а по нисходящей линии. Согласно буддийским воззрениям, сформулированным в V в. Буддхагхошей, существует пять стадий деградации с интервалом в тысячу лет между каждой.
Естественно, при подобной трактовке общественный прогресс воспринимался непредусмотренным, более того, иллюзорным, и ему противопоставлялись индивидуальные усилия, направленные на достижение личного спасения, если не нирваны, то по крайней мере более высокого статуса в новом существовании или рождении в "чистой стране", где господствует Будда Амитабха.
Апологетическая аргументация широко использовалась для обоснования так называемой идеологии феодального национализма, выражавшей настроения тех слоев населения, которые выступали против колониализма, возлагая вину за все тяготы жизни исключительно на иноземцев. Монархи и придворные, помещики и феодальная аристократия, крестьяне, страдавшие от земельно-налоговой политики колониальных властей, и ремесленники, разоряемые из-за разрушения кустарных промыслов, местные священнослужители, недовольные деятельностью христианских миссионеров и распространением светских идей, - таков разнородный состав тех, кто готов был разделить идейную платформу феодального национализма.
Полярное отношение к традиции выражалось в отвержении, иногда даже в полном отказе от нее, как абсолютно устаревшей и непригодной в условиях нового времени. Одновременно наблюдалась чрезмерная идеализация западных ценностей и институтов. Подобный подход был проявлен со всей очевидностью представителями егаку - японской школы "западной науки". Один из основателей этого направления, Ямагата Банто (1746-1821), настойчиво убеждал соотечественников: "Нечего сомневаться в мастерстве Запада, надо следовать ему и горячо ему верить", поскольку в познании природы и понимании процессов, происходящих в мироздании, "единственно верной является западная наука, опирающаяся на эксперимент" (164).
В противовес сторонникам кокугаку - так называемой школы национальной науки (в первую очередь такого мыслителя, как Хирата Ацутанэ, 1776-1843) - японские модернисты выдвинули лозунги: "Восточная мораль, западное мастерство" (Сакума Сед-зана, 1811-1864) или "Технику и науку мы возьмем у них, а мораль и преданность есть у нас самих" (Хасимото Санай, казнен в 1859 г.).
Во многом аналогичной была позиция одного из лидеров китайского движения за реформы 1898 г., поэта и философа Тань Сытуна (1865-1898). Он является автором "Жэнь сюэ" ("Учение о гуманности"), выступив радикальным противником традиций, составлявших опору существующего в Китае общественного порядка. Прежде всего, по его словам, необходимо прорвать сети схоластических наук. Затем прорывать сети мировых общественных доктрин, сети монархизма, сети принципов традиционной морали, сети Неба, сети мировой религии, наконец, сети буддийских законов.