Наследием тех веков, когда латинский язык играл первенствующую роль в культурной жизни, является не только огромное количество латинских слов, вошедших в новые языки, так называемых международных слов (например, «литература», «коллекция», «республика», «прогресс»), и не только традиция использования латинского корнеслова — наряду с греческим — для создания во всех областях науки и техники новых терминов, количество которых с каждым годом прогрессивно возрастает, но большое количество латинских слов и выражений, употребляемых в европейских языках в их латинской форме без перевода и составляющих международный фонд крылатых слов.
Объяснение таких слов и выражений, употребляемых в русской литературе, в произведениях классиков марксизма-ленинизма и в переводах на русский язык произведений мировой литературы, и составляет задачу предлагаемой книги. Основную часть рассматриваемого латинского материала составляют крылатые слова в указанном выше терминологическом смысле этого обозначения. Однако практические соображения заставили включить в книгу и некоторые материалы, выходящие за пределы этой основной группы. Сюда относятся: 1) общепринятые латинские выражения, употребляющиеся в библиографических описаниях, библиографических ссылках и т. п., например, sine anno, loco citato,loco laudato, ibidem, nota bene 2) философские и юридические термины и выражения, употребляющиеся обычно в латинской форме, например, argumentum ad hominem, circulus vitiosus,cui bono и т. п.; 3) латинские поговорочные выражения, имеющие точное соответствие в русских поговорочных выражениях, например,manus manum lavat «рука руку моет» допускать в подобных случаях генетическую зависимость нет необходимости, но и помимо того самый факт совпадения представляет несомненный интерес.
Особую, немногочисленную, но важную группу латинских выражений, вошедших в русскую литературу, составляют выражения, не имеющие цитатного характера у того русского автора, у которого мы их впервые находим, а всецело ему принадлежащие. Обязанность комментатора в этом случае — раскрыть смысл самого обращения автора к латинскому языку. Так, давая своему стихотворению «Молчи, скрывайся и таи...» латинское заглавие «Silentium», Тютчев преследует цель возвысить «молчание» над кругом привычных, обыденных ассоциаций, которые вызывало бы равнозначное русское слово. В то же время само слово silentium становится крылатым, обогащаясь связью с содержанием этого стихотворения.
Замечательный пример создания латинского крылатого слова представляет собой заглавие стихотворения Леси Украинки contra spem spero(см. объяснение в тексте, с. 141). Обращение автора к латинскому языку здесь вполне оправдано невозможностью сохранить в переводе остроту заключенной в этих словах антитезы, обусловленную многоплановостью значения латинского слова врез.
Давая в VI главе «Евгения Онегина» характеристику незадачливого участника кампании двенадцатого года Зарецкого, Пушкин вводит строки, в которых говорится об его превращении из буяна и кутилы в добродетельного сельского хозяина, словами Sed alia tempora. Здесь торжественная латынь имеет шуточный и даже насмешливый характер, отчасти усиленный и тем, что «латынь из моды вышла ныне». И с тем же оттенком мы находим АНа 1етрога во «Временнике Пушкинской комиссии» за 1970 г., с. 75, где это воспринимается уже как цитата из Пушкина.
Очень близок к приведенным примерам использования латинского языка с определенной художественной целью вне связи с каким-либо готовым латинским образцом тот случай создания латинского крылатого слова, который представлен заглавием
Oceano nox, избранным Гюго для своего стихотворения о моряках, нашедших гибель в океанских глубинах. Эти слова почерпнуты из стиха Вергилия Vertitur interea caelum Oceano nox, но, выведенные из своих синтаксических связей в исходном контексте, они вступают в новую, внеграмматическую связь (даваемый в соответствующей статье на с. 541 перевод имеет только условный характер) и создают мрачновеличавый образ «ночи-океана», гармонирующий с основным образом стихотворения, отныне Oceano nox крылатое слово, и как таковое его повторяет Герцен в «Былом и думах».
Особый случай использования экспрессивной силы латинских слов мы находим в стихотворении Брюсова Шита ТЬи1е. Заглавие здесь повторяется как рефрен в последней строке каждой из шести строф стихотворения. И своей иноязычностью, создающей впечатление отчужденности и загадочности, и самим своим унылым звучанием эти два слова дополняют образ легендарного острова, как бы лежащего на грани реальности и потустороннего мира (см. объяснение в тексте, с. 816).
Весьма многочисленны примеры парафразирования общеизвестных латинских текстов или поговорочных выражений. Так, Пушкин, называя артистку Колосову-старшуюfilae pulchrae mater pulchrior («Мои замечания об русском театре»), имеет в виду первую строку оды Горация I, 16 (см. с. 278).
Подобным же образом парафразирует молодой Чехов известную поговоркуQuod licet Jovi, non licet bovi в письме к А. Н. Плещееву. Шутливо упрекая почтенного адресата в том, что он поддался заболеванию бронхитом, что приличествовало бы разве только какому-нибудь дохленькому литератору, а не ему, обладателю широких плеч, Чехов меняет в этой поговорке местами Юпитера, т. е. Плещеева, и быка и пишет ему Quod licet bovi, non licet Jovi
Парафрастическому способу использования латинских крылатых слов — как и поговорочных выражений вообще — противостоит способ, который можно назвать эмфатическим от греческого слова «эмфасис» («скрытое указание», «намек»).
Цитирующий приводит не полностью то или иное определенное крылатое выражение, а только одно или несколько слов из него, иногда даже не представляющих собой законченной грамматической конструкции и не имеющих законченного смысла, в том предположении, что этого достаточно, чтобы вызвать у собеседника или читателя по ассоциации представление о том общеизвестном, витающем у всех на устах выражении, откуда эти слова почерпнуты.
Ярким примером такой эмфатической цитаты является гш1 у Тургенева в письме, где он говорит о смерти А. К. Толстого. Весь пафос этого слова заключен в напоминании о вполне определенном стихе Вергилия — «Энеида», II, 325.
Цитируемые у В. Скотта (СС, т 11, с. 321) слова furens quid femina (см. с. 290) сами по себе ничего означать не могут. Но в соотнесении с началом V книги «Энеиды», откуда они извлечены, они должны воссоздать для читателя нарисованную там картину: Эней, уходящий на корабле от покинутого им Карфагена, видит далекое зарево погребального костра Дидоны и смутно догадывается об ее самоубийстве.
Такой же загадкой явятся у Вальтера Скотта бессвязные слова cantabit vacuus для каждого, кто не припомнит их источника. Но для читателя эпохи Вальтера Скотта, получившего приличное латинское образование, это не составляло затруднения: имеется в виду стих Ювеналаcantabit vacuus coram latrine viator — «путник, идущий налегке, может распевать при встрече с грабителем» (см. с. 106).
Независимо от намеченных здесь разновидностей в употреблении латинских цитат, они получают различные смысловые и стилистические оттенки по характеру их связи с контекстом, в котором они приводятся.
Выше мы привели пример, показывающий, как латинское слово silentium, употребленное Тютчевым как заглавие одного из наиболее проникновенных стихотворений, отражающих то, что переживает поэт в «час тоски невыразимой», не только служит раскрытию лирической идеи стихотворения, но и в известном смысле повышает его стилистическую тональность.
Иной характер получает это латинское включение в том контексте, в котором мы его находим у Ибсена (см. цитату, с. 734). Здесь оно представляет собой иронический призыв в почтительном молчании прислушаться к разглагольствованиям самодовольного пошляка Стювера о том, каким неиссякаемым источником поэтического вдохновения была для него любовь к фрекен Шэре вплоть до самой помолвки. Полную ясность в авторские намерения Ибсена здесь вносят уже сами «говорящие имена» жениха и невесты: Стювер — «медный грош» и Шэре — «сорока».
Но ироническими оттенками различной интенсивности не ограничены возможности смыслового варьирования крылатых слов. По самому своему определению они заключают в себе художественный образ, и именно это придает им семантическую емкость, позволяющую им органически включаться в тексты самого различного содержания. Более того, стилистическая ценность всякого крылатого слова, всякого эпиграфа, всякой цитаты в том и состоит, что в каждом конкретном случае своего использования они в той или иной мере обогащаются новым смыслом, почерпнутым из сочетания с данным контекстом и лежащей в его основе ситуацией.
Показательным примером наполнения латинской цитаты новым смыслом, с очевидностью вытекающим из контекста, в который вплетает ее цитирующий автор, может послужить использование стихов Вергилия