Западные послы приходят к выводу, что их задачей является свержение Штюрмера. Они еще не представляют себе своего подлинного противника — российскую социал-демократию. А именно в это время оживили свою работу социал-демократы, особенно крайние среди них — большевики. Отмечается организованный характер деятельности русских социалистов, их чрезвычайная вера в свои силы.
«Что в особенности — пишет Палеолог, — поражает меня в петроградском [300] триумвирате, — это практический характер их деятельности. Разочарования 1905 г. принесли плоды. Они не ищут больше соглашения с «кадетами», потому что они буржуа и никогда не поймут пролетариата: нет больше иллюзий насчет немедленного содействия со стороны крестьянских масс. Поэтому ограничиваются тем, что обещают им раздел земли. Прежде всего организуют «вооруженную революцию». Путем тесного контакта между рабочими и солдатами будет установлена «революционная диктатура». Победа будет одержана благодаря единению фабрик и казармы. Керенский — душа этой работы»{499}.
Русские офицеры, которые всегда бравировали перед западными союзниками огромной массой и природной стойкостью русской армии, к концу 1916 г. так же стали подавать признаки усталости Утомление, уныние и раздражение росли с каждым днем 17 октября 1916 г. адъютант великого князя Михаила (брата императора) барон Врангель поделился с французским военным атташе впечатлениями, вынесенными из Галиции:
«Русский фронт обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим».
На Западе признавали исключительные качества германской армии, но такая степень отчаяния была там неведома. Русская откровенная усталость заставляла Запад усомниться в союзнике. Зима 1916/1917 гг. начиналась при самых мрачных предзнаменованиях.
Общество усиленно искало «козла отпущения» русских бед и с легкостью его нашло. Распутин, который в иных условиях никогда бы не вышел на главные подмостки русской истории (и который в текущий момент более других способствовал крушению морального авторитета царствующего дома) высказывал разносившиеся по городу суждения:
«Слишком много мертвых, раненых, вдов, слишком много разорения, слишком много слез... Подумай о всех несчастных, которые более не вернутся, и скажи себе, что каждый из них оставляет за собой пять, шесть, десять человек, которые плачут. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре... А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии, Господи Боже!.. Искалеченные, однорукие, слепые!.. Это ужасно! В течение более двадцати лет на русской земле будут пожинать только горе».
Но при этом даже рациональный ум западных представителей ставил Распутина главным источником бед и сокрушителем союзнической лояльности.
Следует признать, что правительство, при всей посредственности его лидеров, сознавало критический характер сложившегося положения. Посол Палеолог слышал самую пессимистическую оценку внутреннего положения в России от начальника канцелярии премьера Штюрмера Мануйлова.
«В тылу полное разложение. Тыловые части ровно ничего не делают или во всяком случае недостаточно заняты. Вы знаете, что зима самое неудобное время для военного обучения. Но в этом году это обучение проходило в особенно сокращенном и упрощенном виде из-за недостатка ружей, пулеметов, орудий, а главное — из-за недостатка в офицерах. Кроме того, солдаты очень [301] скверно помещены в казармах. Их набивают как сельдей в бочку. В Преображенских казармах, рассчитанных на 1200 человек, помещены 4000 человек. Представьте себе их жизнь в душных и темных помещениях! Они проводят целые ночи в разговорах. Не забывайте, что среди них есть представители всех народностей империи, всех религий и сект, есть даже евреи. Это прекрасный бульон для культуры революционных бактерий. И наши анархисты, конечно, прекрасно это понимают»{500}.
Слыша вместо обычной бравады этот вопль о грядущем несчастье, Палеолог сделал вывод, что падение русского режима не за горами.
Бьюкенен впервые говорит, что крен к нейтрализму в России серьезен и страна охвачена глубоким сомнением. Самым важным британский посол считал падение морального духа армии. Он пишет в Лондон: «Если здесь произойдут волнения, то, как мне передают, армия откажется сражаться». Кто вызовет взрыв? По мнению посла, «волнения будут вызваны скорее экономическими, чем политическими причинами, и начнут их не рабочие на фабриках, но толпы, стоящие на морозе в очередях у продовольственных лавок»{501}.
В ноябре 1916 г. лидер конституционных демократов Милюков со всей силой своего таланта в Государственной думе (вопрошая: «Что это, глупость или измена?») публично заклеймил председателя совета министров Штюрмера как изменника. Успех у общества вознес политика-профессора до небес популярности, но способствовал ли он здравой оптимизации государственного механизма?
Кризис царизма
Опорой Штюрмера оставалась императрица Александра Федоровна. Западные послы, видя это, переносят огонь критики на державную властительницу, с необычайной легкостью обращаясь с основами государственного строения России. Бьюкенен пишет:
«Ее величеством, к несчастью, владела мысль, что ее призвание заключается в спасении России. Она полагала — и, в принципе, как показали последующие события, не без основания — что самодержавие есть единственный режим, который может обеспечить единство империи. Она знала, что император слаб и потому внушала ему твердость. Она неоднократно повторяла, что он должен быть самодержцем не только по имени, но и на деле. Желая помочь и хоть отчасти облегчить ему бремя двойной роли самодержца и верховного главнокомандующего, она приняла активное участие в управлении страной и, защищая политику «напролом», была искренне убеждена, что действует в интересах России»{502}.
В трагическом свете возникает фигура последнего императора. Именно в эти дни Палеолог вспоминает, что говорили о Юлии Цезаре: «У него есть все пороки, но ни одного недостатка». Можно сказать, что у Николая II не было пороков, но у него был наихудший для самодержавного монарха недостаток: фактическое отсутствие характера лидера. Бьюкенен считал, что природой вещей предопределено так — слабый всегда уступит сильному; в данном случае император подпал [302] под влияние более сильной характером императрицы. Та, разумеется, существовала не в вакууме. Относительно небольшая клика авантюристов оказывала влияние на царицу, используя ее практически в качестве бессознательного средства для реализации своих требований.
Огромный корабль не мог потонуть сразу. На капитанском мостике еще видели спасительные маршруты. Один из них предполагал перемену лиц в высшем государственном эшелоне. Ощущая серьезность кризиса, режим пытался выйти из него за счет перемен в правительстве. В десять часов вечера 23 ноября 1916 г. один из осведомителей посла Палеолога передал записку: «Г. Штюрмер ушел в отставку и заменен на посту председателя совета министров г. Треповым». Новость восхитила посла. Свое удовлетворение Палеолог обосновывал несколькими «аксиомами»: Трепов непримиримый противник Германии; он человек деятельный, энергичный, умный и методичный; у него большой практический опыт. Пытаясь скрепить расползающиеся межсоюзнические связи, Палеолог вручил Трепову орден Почетного легиона.
Но золото уже на глазах теряло цену. Наступала пора всеобщей инфляции. Наедине с французским послом накануне речи в Думе премьер Трепов говорил:
«Для России наступил решительный момент. Если мы будем продолжать идти тем же аллюром, немецкая партия возьмет верх. А тогда катастрофа, революция, позор».
Французы предпочли поверить в действенность производимых персональных перемещений. Союзных послов удовлетворила замена на посту начальника генерального штаба генерала Алексеева генералом Гурко. Между тем, в данном случае лихой боевой генерал заменил столь нужного России аналитика.
Англичане оказались не столь легковерными. В отличие от Палеолога Бьюкенен не ожидал ничего особенного от смены Штюрмера Треповым, оказавшимся к тому же неприемлемым для Государственной Думы. Встреченный криками и свистом, он трижды оставлял трибуну, прежде чем получил возможность говорить. Его программа:
1) война до конца, Россия не отступит ни перед какой жертвой;
2) цель — овладение Константинополем и проливами, оказание помощи Румынии;
3) Польша будет восстановлена в своих этнических границах и образует автономное государство;
4) обеспечение сотрудничества с Думой до благополучного конца войны.
Выдержка Трепова произвела определенное впечатление на Бьюкенена.
«Политическая декларация была очень удовлетворительна, и Трепов подчеркивал как необходимость продолжения войны до победного конца, так и борьбы с германцами и на поле сражений и внутри страны. Однако Дума продолжала держаться враждебно, и даже заявление о соглашении относительно Константинополя, которое уполномочили его сделать союзные правительства, было встречено совершенно равнодушно. Дума и общество были до такой степени захвачены внутренним кризисом, что не могли думать ни о чем другом»{503}.
Тем временем патриотически настроенные офицеры организовали убийство человека, олицетворявшего для четы Романовых безбрежную Россию. С точки зрения Бьюкенена, убийство Распутина, хотя и [303] вызванное патриотическими мотивами, было фатальной ошибкой. Оно заставило, по его словам, императрицу решиться быть более твердой, чем когда-либо, и оно было опасным примером, так как побудило народ приняться за осуществление своих идей на деле. Оно сделало более затруднительным для императора вступить на путь уступок, даже если бы он решился на них, так как в этом случае он дал бы возможность подозревать, что он уступил, опасаясь за свою жизнь.