Хельмут К., 12 лет, имеет двух младших братьев. Ходить начал в 1,5 года, аккуратно испражняться—лишь с 5 лет. С малых лет очень боязлив, неохотно уходит из дому, контакта со сверстниками наладить не может. Боится матери (мать раздражительна, плохо слышит). Если о чем-либо хочет попросить родителей, подсылает младших братьев. Боится детей, которые часто бьют его, со взрослыми крайне робок. В школе учится хорошо, он один из лучших учеников класса. Весьма аккуратен в одежде, экономно расходует карманные деньги. Говорить начал в два года, но артикуляция многих слов была неправильной. Позже это перешло в заикание, которое особенно усилилось, когда он поступил в школу: его непрерывно дразнили и сделали посмешищем класса. Когда Хельмута журили,— он плакал.
Хельмут поступил в наше детское отделение по поводу заикания. Мы сразу установили, что он весьма боязлив и заторможен. Над предлагаемыми заданиями думал очень долго. При трудностях у него сразу опускались руки. Прошло много времени, пока он привык к нашему персоналу. Мы усиленно следили, чтобы дети не смеялись над Хельмутом. Он всегда искал общения с младшими детьми. Когда Хельмут свыкся с обстановкой, лечение пошло хорошо., В процедуры и тренировки Хельмут вкладывал много рвения.
Перед нами ребенок, с одной стороны, весьма пунктуальный, добросовестный в учебе, аккуратный в одежде, с другой — чрезвычайно тревожно-боязливый. Трудности, испытываемые им при овладении речью, перешли в заикание. Несомненно, в тот период многое тревожило его, например раздражительность матери. Поступление в школу, насмешки детей усугубили заикание. Вероятно, только боязливости, тревожности было недостаточно, чтобы вызвать и поддерживать заикание, но вторая акцентуированная черта Хельмута вела к постоянному контролю за своей речью и усугубляла внутреннее напряжение.
Среди сочетаний застревающих черт характера со свойствами темперамента особенно важна застревающе-гипертимическая комбинация, так как она таит в себе опасность кверуляторного развития. Начало состояния обусловливается застревающими чертами, а гипертимическая жажда деятельности усугубляет его развитие. Если бы мы имели дело только с застревающей акцентуацией, то причины постоянных жалоб в конечном счете исчерпали бы себя, но гипертимический темперамент заставляет изобретать все новые поводы жаловаться. В противоположность паранойяльному развитию, кверуляторное отличается хлопотливостью, суетливой деловитостью. Такие люди никогда не находят покоя, у них все время повышенное настроение.
Привожу наблюдение, описанное ранее Зайге.
Рудольф К., 54 лет, печник. Впервые обратился к нам в 1960 г. по специальному отношению Института судебной медицины, где он настойчиво требовал справки о том, что жена его скончалась из-за отравления угарным газом, причиной которого явилось неудовлетворительное состояние дымохода в квартире. Поскольку в институте К. произвел впечатление человека психически неуравновешенного, он был направлен к нам.
К. начал с того, что устроил скандал в регистратуре. Полился нескончаемый поток обвинений в адрес регистратора («наглая особа!»), домоуправления, пожарного управления, судебной медицины и ряда министерств, что весьма затруднило собирание анамнеза.
К. превосходный работник, обладает веселым, общительным нравом, характеризует себя как «оптимиста» и «борца за справедливость». Женился по любви в 1938 г., брак был удачный, но детей не было.
Все началось с небольших разрушений в доме, причиненных бомбардировкой во время войны, в частности трещин в стене возле дымохода, проходящего в спальне.
С 1954 г. у жены К. появилась сильная одышка, что К. объяснял отравлением угарным газом. По его словам, ремонт в доме после войны был проведен чисто «косметический». Он засыпал жалобами домоуправление, жилищное управление, пожарное управление, но все считали, что дымоход работает нормально. Тогда К. самовольно стал вносить меньшую квартплату, чем положено.
Между тем жене К. становилось все хуже (головокружения, рвота). В 1958 г. у нее был диагностирован порок сердца — тяжелый стеноз митрального клапана. К. продолжал настаивать на отравлении угарным газом. Он подал в суд на городское управление, требуя возмещения жене зарплаты за все время болезни.
Суд привлек в качестве эксперта начальника по очистке дымоходов района, установившего, что если даже попадание ничтожной доли угарного газа возможно, то это не может быть причиной хронических заболеваний сердца у жильцов. Тогда К. подал на начальника жалобу в прокуратуру. Он обвинял его в систематическом отравлении жены, в намерении совершить убийство. Эту жалобу у него не приняли.
На заявления и жалобы К. расходовал четверть своей зарплаты. При отказе обращался во все более высокие инстанции. Между тем домоуправление предприняло весьма солидный ремонт дома.
Однако это не успокоило К. Теперь он уже считал, что отравлен и он. Когда в 1954 г. жену поместили в больницу, он потребовал расследования по установлению хронического отравления угарным газом у жены и у него. Медицинская комиссия экспертов интоксикации не установила.
Вскоре жена умерла. К. продолжал искать все новые пути, «чтобы справедливость восторжествовала». Тогда-то он и попал к нам.
Когда мы попросили его принести всю собранную им по делу документацию, он искренне пришел в ужас: «Бог ты мой, да мне такую тяжесть за один раз не дотащить!» Он принес увесистую папку, в которой, как заявил, содержалось «важнейшее», но оставить ее не захотел: «Ознакомьтесь при мне и верните». Его жалобы пестрели юридическими и медицинскими терминами, усвоенными им во время многолетней тяжбы. Наш врач указал ему на бессмысленность ведения таких судебных процессов, тогда К. заявил, что «врач и они — одна компания», что врач их «покрывает». Лейтмотивом бесед с К. было требование «справедливости». Сам он, по его словам, так основательно отравлен угарным газом, что чувствует себя дурно, с работой в артели уже не справляется и, видимо, «вскоре отправится вслед за женой».
За полгода у нас было 10 собеседований с К. Нам удалось оказать благоприятное воздействие на его психическое состояние и на физическое недомогание. Но от стационарного психотерапевтического лечения К. наотрез отказался. Он продолжал лечение только в своей районной поликлинике и больше у нас не появлялся.
В начале жизни у К. преобладает гипертимический темперамент, но уже в ту пору он был «фанатиком справедливости».
Может быть, тогда защитой от подозрительности и чрезмерной чувствительности ему служил веселый нрав. Но в дальнейшем стали проявляться паранойяльные черты характера. Его опасения, что через трещины в стене проникает угарный газ, подрывающий здоровье жены, были явно безосновательны. Но они служили питательной средой его маниакального сутяжничества. Это усугублялось ухудшением здоровья жены, и он продолжал неутомимо изыскивать всевозможные новые кляузы. Огромный материал, собранный им по «делу», показывает как упорство К., так и его гипоманиакальную «деловитость».
При менее значительной паранойяльной тенденции, когда гипертимические черты одерживают верх, прогрессирующее развитие не наблюдается. Благодаря «текучести» темперамента в поле зрения таких людей всякий раз попадает что-либо новое. Развитие, начинаясь, всякий раз обрывается, вновь приобретая иную паранойяльную направленность.
Привожу наблюдение, описанное Бергман.
Эмиль Р., 54 лет. После школы начал учиться на механика, стал слесарем. В 1923 г. по совету отца решил на длительный срок уйти в армию. Подписал обязательство на 12 лет, но, прослужив 2 года, ушел. Никто его не удерживал, так как он постоянно высказывал претензии и жалобы. Снова стал работать слесарем. Вскоре начались конфликты с начальством. Позднее Р. открыл собственную слесарную мастерскую; дело шло хорошо, так как он работал всегда охотно. Во время войны был мобилизован, служил ревностно, но и здесь отчаянно ссорился с начальством. Дело дошло до судебного разбирательства. Во время процесса его частично оправдали, но перевели служить в другое место. Р. рассказывал, что многие коллеги его защищали. После войны (с 1945 г.) работал в сельском хозяйстве, затем заготовителем древесного угля. Постоянно жаловался, что его не повышают по службе (не повышали Р. из-за его деятельности при фашистском режиме). Наконец, в 1950 г., благодаря содействию шурина, он получил должность бухгалтера. И здесь вскоре начались конфликты, он заявлял о том, что завален «массой работы», требовал помощника, который по штатному расписанию предусмотрен не был. Тогда Р. перестал выполнять положенный объем работы, ссылаясь на заболевание — писчий спазм. Когда с него сняли часть обязанностей, он снова начал преуспевать. Свои обязанности Р. вообще выполнял легко. Здесь, как и везде, у Р. появились друзья, так как он был «компанейским» человеком, лишь бы ему ни в чем не перечили. Однако стоило смениться начальнику, как трудности появились вновь. Р. чувствовал, что «за ним все время следят», а ведь он знает дело лучше, чем «этот новичок». Снова у него появился писчий спазм. Тогда он и был направлен к нам для психотерапевтического лечения.
Мы сразу установили, что нарушения письма как такового не было: писчий спазм был формой проявления протеста. Как только обследуемый успокоился, у него прошел и спазм.
Р. был человеком самоуверенным, весьма подвижным, темпераментным, с оживленной мимикой, выразительными жестами; во время беседы часто горячился, был не в меру многословен. У него установились хорошие отношения с другими больными. Он был способен всех развеселить, позабавить. Когда речь заходила о конфликтах, возникавших на протяжении всей его жизни, вину за <жизненные неудачи» он сваливал на других. Необъективность, отсутствие самокритичности — его отличительная черта. Если Р. на это указывали, он с ожесточением возражал, приводил самые различные факты, якобы свидетельствующие о несправедливом к нему отношении, против которого он не мог не протестовать. В эти моменты в нем пробуждался кверулянт, он осуждал не только лиц, связанных с его конфликтами, но брался судить со своей колокольни и о многом другом. Беспечность и жизнерадостность во время бесед на эти темы покидали Р., но одно шутливое слово способно было вернуть ему хорошее расположение духа.