2.3 Взаимоотношения России и США в контексте террористической опасности
Окончание эпохи биполярности, разрушившее систему ставших привычными за последние пять десятилетий глобальных геополитических балансов, привело к беспрецедентному усилению трансатлантического “полюса”. Ввиду отсутствия “контрполюса” в течение последнего десятилетия ХХ века постепенно оформился концепт монополярного мира. Но утеря общей консолидирующей угрозы практически сразу же обозначила разницу в приоритетах по разные берега Атлантики.
Европейцы отказались от экстремальной “шоковой” геополитики еще после второй мировой войны, распад же соцлагеря привел к окончательной ставке Европы на несиловую интеграцию, сохранение постялтинской секьюритарной системы (позволявшей решать проблемы европейской безопасности во многом за счет США) и параллельное освобождение от американского геополитического патроната. Вашингтон же переориентировал высвободившиеся из биполярного противостояния ресурсы на усиление своей геополитической роли и утверждение глобального лидерства.
В конце ХХ века это выражалось в форме инициатив США, которые поддерживались старыми европейскими партнерами, а геополитические акции проводились в формате постялтинской коллективности. Но уже тогда все четче просматривалась и новая тенденция – Вашингтон тяготился символическим участием Европы и утомительной ооновской процедурой. Кроме того, все чаще американские инициативы шли в разрез со старыми механизмами международной безопасности. Но разорвать это “кольцо легитимности” на тот момент не представлялось возможным.
Ситуация кардинально изменилась с началом геополитического ХХІ века- то есть после “черного вторника” 11 сентября. Американская имперская инициатива переформатирования поля глобальной безопасности сделала ставку на реконструкцию Ближнего Востока в целом и, в частности, современный акцент был поставлен на силовую критику саддамовского режима. Это предоставило Соединенным Штатам беспрецедентный со времен ялтинского баланса мировых сил карт-бланш, который во многом изменил роль ООН, как единственно супер-конвенционального и легитимного субъекта глобальной безопасности.
Не секрет, что, в мире и в Европе, в частности, НАТО стала монополистом по предоставлению услуг военной безопасности. Несмотря на то, что НАТО юридически охватывает север Атлантики, на самом деле система предглобальна. Пока, от ее услуг отказываются ядерные Россия, Китай, в определенной мере Индия, т.е. те геополитические гиганты, которые хотели бы видеть систему глобальной безопасности несколько иной, чем презентуемая Трансатлантикой. Но, например, ядерный Пакистан уже стал стратегическим партнером США (с оговоркой “вне НАТО”), хотя, вероятно, эта оговорка носит временный характер.
В этом контексте, Соединенным Штатам было бы невыгодно и дальше проецировать свою демократическую идею в старой логике “холодной войны”. Исчезла актуальность “внешней опасности”, опасности крупномасштабных сражений, с вовлечением массовых армий, при крупнейших сосредоточениях боевой техники. Но вряд ли было бы возможно при этом избежать актуальности “опасности внутренней”, т.е. того, что в последствии стало основным признаком террористической войны. Такая война с точки зрения методов крайне демонстративна, и является прекрасным негативно окрашенным идеологически фактором. Террористический акт не требует специальной подготовки для того, кто бы попытался его оценить эмоционально и понять насколько он опасен и вредоносен. Падение 11 сентября 2001 года двух башен ВТЦ в Нью-Йорке и гибель 5 тысяч мирных, невооруженных, неподготовленных людей – потрясающая демонстрация террористического зла, которое не имеет права на оправдание. После этого Соединенные Штаты не могли уже менять антитеррористическую логику своей новой теории безопасности. Хотя и пытались ее модифицировать, выстраивая “оси зла” или выделяя “режимы-изгои”.
В этом смысле очень показателен своеобразный американо-российский антитеррористический союз, в котором обе стороны начинают получать массу преимуществ. Например, преимущества повышения уровня международной легитимности в ведении компаний подобных иракской или чеченской, или же в занятии особых ниш во внутреннем политическом поле элементами и представителями госбезопасности. Таким образом, 11 сентября стали датой, которая задала совершенно новую глубину проблемы глобальной безопасности.
11 сентября 2001 года стало отправной точкой в формировании новой геополитической реальности, явно обозначив антитеррористический формат новой системы глобальной безопасности. Старая же система неизбежно должна была измениться после “черного вторника”. Соединенные Штаты получили беспрецедентный карт-бланш со стороны международных структур (ООН, НАТО) и колоссальный кредит международной легитимности своих антитеррористических действий. В итоге американская “акция возмездия” в Афганистане стала скоординированной акцией западного мира в целом. Новая антитеррористическая платформа позволила задать иной, более комфортный для Вашингтона формат геополитических конфигураций, сделала возможным включение в формирование новых коалиций России, до этого принципиально дистанцировавшейся от западных геополитических проектов. На определенный период именно Москва обозначивалась в качестве ключевого (наряду с Европой) глобального партнера США в новых постманхеттенских условиях.
Начало иракской войны поставило под сомнение цементирующий потенциал глобальной террористической угрозы и актуальность старых схем безопасности в смысле решения геополитических задач нового порядка, ставших приоритетами Белого Дома. Антитеррористическая консолидация постепенно нивелировалась самим ходом иракской операции. В то же время вырисовывалась совершенно иная мотивация миротворческой деятельности, которая уже не умещалась в антитеррористическую логику.
Наряду с контентом этой деятельности претерпели существенные изменения ее приоритеты и конечные цели. Формат иракской акции, заданный американцами, изначально предполагал достижение более масштабных (чем обладание энергетическими ресурсами Ирака) успехов и более глубинных (чем локальные победы в борьбе с глобальным терроризмом) геополитических сдвигов. В то же время, американская операция в Ираке поставила перед евроатлантическими партнерами США вопрос о дальнейшей судьбе НАТО, пересмотре существовавших схем безопасности и выработке собственных механизмов активного глобального геополитического участия.
В преодолении наметившегося евроатлантического раскола решающую роль сыграл ряд объективных тенденций, которые начали просматриваться во время иракской операции американцев. Первой из них, безусловно, стало непрогнозируемое американской администрацией развитие иракского сценария, вылившееся в ослабление ресурсных позиций Соединенных Штатов и кризис внутренней и международной легитимности. Второй является осознание Европой собственной невключенности в заданный американцами новый глобальный формат. Европейцы были вынуждены искать и новые схемы взаимодействия с США, и новые механизмы глобального участия.
Североатлантический альянс, являющийся военно-политической “оболочкой” Старого Света, в ближайшем будущем не сможет быть заменен европейским военно-политическим блокированием. Принцип европейской консолидации был другим - экономическим и культурно-гуманитарным, однако, сама возможность такой гармоничной интеграции обеспечивалась делегированием секьюритарных полномочий Соединенным Штатам. Собственные же проекты, такие как расширение Евросоюза, вовлечение постсоветского пространства в свою культурно-гуманитарную орбиту в постиракских условиях будут иметь региональный (континентальный) характер. В свою очередь НАТО остается пока единственным более-менее эффективным инструментом глобального участия Европы. Поэтому в обозримой перспективе геополитическая игра Евросоюза не станет глобальной без участия в американских геополитических проектах.
США осознали на данном этапе свою неспособность решать проблемы глобального масштаба в одностороннем порядке и пошли на реализацию коллективного сценария. Но эта неспособность носит ситуативный (ресурсный) а не концептуальный характер. Признание же новой глобальной реальности, ставшей креатурой Соединенных Штатов, уже состоялось.
Ключевым моментом в судьбе постиракского мира стала юридическая легитимация постфактум состоявшейся де-факто ликвидации потенциально опасного, дестабилизирующего ближневосточный регион режима. Поэтому новый коллективный иракский сценарий не изменит в корне глобального баланса сил, складывающегося пока в пользу США. Миротворческие инициативы американцев вполне могут сочетаться со старым форматом коллективной безопасности, однако функциональная роль этих структур будет постепенно трансформироваться. Выработка постиракских правил игры потребует решения дилеммы ООН – НАТО в смысле формата новой “коллективности”. Стоит предполагать, что функциональным военно-политическим инструментом будет оставаться НАТО, в то время как ООН станет главным легитимирующим инструментом. Поэтому подвижки в сфере евроатлантической кооперации в сторону возобновления коллективной безопасности и ответственности в институциональном контексте стоит рассматривать не как возврат к ООН, а как “полувозврат” к НАТО или постиракскую модернизацию НАТО. В ближайшее время можно ожидать выстраивания новой постиракской конфигурации партнерства, которая потребует согласования правил евроатлантической игры, обеспечивающих активное геополитическое участие Европы и сохранение стратегической инициативы США.
Кроме того, вполне возможно, что на фоне сохраняющейся региональных противоречий (Россия – НАТО, США – Россия, США-ЕС), параллельно будет прорисовываться новый тренд – расширение круга глобальных партнеров Соединенных Штатов. В силу того, что именно они сейчас являются основными законодателями глобальных смыслов, весь глобальный контекст будет постепенно изменяться в поиске нового цементирующего фактора. Им может стать не просто террористическая угроза, а сама среда, откуда эта угроза исходит.