Речь идет о полноценном цивилизационном разломе между сравнительно благополучным, успешным миром и неблагополучными нестабильными регионами. И в этом смысле противоречия между США и Европой, США и Россией представляются внутрисистемными. Они со временем могут быть нивелированы новой угрозой - цивилизационно чуждым и потенциально опасным “третьим миром”.
“Третий мир” в глобальном смысле и есть тот “потенциально опасный регион”, который периодически напоминает о себе локальными вспышками нестабильности и является источником нового зла - терроризма. Но победа над этим злом на сегодняшний день стоит гораздо дороже, чем просто война. Американцы берут курс не на ликвидацию глобальных террористических сетей, а на перестройку локальных сред, в которых складываются предпосылки для их появления.
Поэтому постиракская конфигурация глобальной безопасности может провести водораздел между системным мировым “Севером” и несистемным, чрезвычайно пестрым в социально-политическом и цивилизационном смысле “Югом”, в то время как западно-восточная система координат будет постепенно утрачивать актуальность. Такой своеобразный секьюритарный “союз богатых и небедных” может стать закономерным результатом расширения геополитической орбита “золотого миллиарда” за счет оформляющегося “серебряного”.
В таком контексте оптимальной секьюритарной моделью представляется симбиоз американской военной машины, экономико-гуманитарного потенциала Евросоюза и геополитического ресурса Евразии. Ключевым мегатрендом обозримой перспективы вполне может стать создание пока неформального своеобразного “Северного кольца” безопасности, предполагающее подключение новых игроков помимо Европы (возможно, трудно прогнозируемых на сегодняшний день).
На сегодняшний день Ирак сфокусировал на себе весь комплекс глобальных противоречий и в то же время - глобальных перспектив. От того, сконцентрирует ли он на себе весь “миротворческий негатив”, или станет прецедентом сравнительно удачной и перспективной военно-гуманитарной акции зависит актуальность заданной американцами глобальной динамики, перспективность новых коллективных схем безопасности. Станет ли Ирак действительно суверенным и безопасным государством или войдет в число не реализовавшихся государств, “государств-неудачников” - вот главный вопрос, стоящий перед ключевыми геополитическими игроками.
Включение в иракскую игру ООН и НАТО в первую очередь решило проблемы лигитимации американской военно-гуманитарной интервенции и проблемы диверсификации ресурсного участия в иракской реконструкции. И лишь в последнюю очередь - проблемы его стабилизации. В свою очередь сценарии, по которым она может развиваться как никогда поливариантны.
На саммите НАТО были озвучены намерения проводить политику на тесное сотрудничество по вопросам общей безопасности с Европейским союзом и государствами в Европе, включая Россию и Украину, а также со странами Центральной Азии и Кавказа, Средиземноморского региона и Большого Ближнего Востока. Как видно, обозначены ключевые на сегодня для трансатлантической системы страны и регионы. Это означает военное осваивание этих территорий. Образно говоря, идет “мирная война”, происходит “мирное завоевание” ранее вражеских территорий. Без единого выстрела войска НАТО “заняли” бывшие страны социалистической системы Польшу, Чехию и Словакию, Венгрию, Словению, Болгарию и Румынию, страны Прибалтики – подошли вплотную к границам России. Минимальные, в сравнении с натовским масштабом, контингенты Российской федерации в Грузии и Молдове оказались в негативном списке НАТО. И, вероятнее всего, этим было продиктовано отсутствие российского президента на саммите. Путин не просто проигнорировал это мероприятие. Скорее всего, он прекрасно понимает объективность тренда расширения североатлантической безопасности на Восток, его укрупнения и укрепления. По сути, лидер Кремля не пожелал иметь проигрышную полемику со своими партнерами по глобальному антитеррористическому лагерю сил, которая касается вывода российского военного контингента из Молдавии и Грузии. В новой исторической реальности, в новых параметрах безопасности у России слишком мало аргументов в пользу выстраивания какого-то особого региона безопасности, будь он непосредственно российский или, допустим, восточноевропейский. Поскольку, это было бы явной инертной идеей духа варшавскоблочной эпохи. К тому же, Украина не делает ставки на “сопротивление” и сохранение своей особой секьюритарной ниши в Европе.
Удастся сохранить Москве присутствие своих контингентов в Грузии и Молдове или нет, от этого мало зависит раскладка безопасности в восточноевропейском регионе. Важнейшей западной секьюритарной проблемой России остается Украина и ее позиционирование в поле европейской безопасности. Пока России не удается создать с Украиной единое пространство, речь идет не только о ЕЭП, но и о военном едином пространстве, едином пространстве безопасности. Экономически Украина буквально “подсажена” на российские энергоносители и остается в недиверсифицированном поле. Известно, что в этом смысле европейский опыт успешно оперирует техникой взаимодополняемости энергоисточников и Украина, как государство признающее европейское право, европейские методики регуляции политической, социальной и экономической систем, идет навстречу данным стандартам и будет вынужденно осваивать практики диверсификации своих энергоисточников. Поэтому, эти тенденции говорят о возможности и важности для Украины большого восточно-европейского геополитического тренда выделения ее из сферы российского военного влияния в сферу НАТО, а из российской экономической сферы в сферу ЕС. Разумеется украино-российские контакты сохранятся, но станут гораздо более опосредованы.
Трендом 2004 года стало усиление влияния внутриполитических процессов в некоторых государствах на общую глобальную динамику. 2004 год был богат на такие события.
Результатом парламентско-президентского цикла в России стало утверждение и усиление курса на активную интеграционную игру в Евразии, проявляющегося в форсировании создания альтернативного Брюсселю континентального центра интеграции. Судя по всему, действия России будут сконцентрированы в поле “восстановления глобальной роли”. Однако, в этом смысле собственно российский набор геополитического инструментария представляется достаточно ограниченным. Москве в той или иной форме придется включаться в новые коллективные схемы безопасности. В таком контексте сохранить “альтернативность” своих евразийских проектов будет непросто.
Президентский цикл в США не изменил в корне геополитической стилистики Вашингтона, хотя определенная ее корректировка стала неизбежна. Но эти изменения во внешнеполитической стилистике может вылиться лишь в усиление одних составляющих и ослабление других. Вероятно смещение акцентов во внутренней политике. Однако, “республиканский” формат внешней политики, заданный Манхеттеном и откорректированный иракской войной остался неизменным.
Президентская кампания в Украине завершила постсоветский геополитический цикл. Представляется вероятность того, что они могут дать толчок пока “зависшей” евразийской интеграции. Кроме того, украинские выборы во многом определили и дальнейший сценарий неизбежного включения постсоветского пространства в новую систему глобальной безопасности. Что отчетливо показали недавние события в Киргизии.
Россия идет по сложному пути переосмысления своего места в мире, своего национального самосознания. После распада СССР страна пытается найти для себя новую роль в мировом раскладе сил. А время не стоит на месте.
Россия никогда не была просто страной, она, пожалуй, всегда благодаря обстоятельствам своего формирования представляла собой евроазийскую цивилизацию, не похожую ни на Запад, ни на Восток. Это сплав, и сплав уникальный. Сегодня Россия потеряла статус глобальной державой, сошла на уровень державы региональной. Но будучи расположенной в двух частях света и охватывая несколько регионов мира, она имеет возможностью утвердиться как трансрегиональная держава. Как часто бывало в ее истории, встает проблема естественного соперничества с морскими державами, имеющими протяженные побережья (римленд) и претендующими на роль мировых лидеров. Стратегическим римлендом обладают и США.
Вслед за распадом СССР было модным говорить о завершении идеологического противостояния, о наступлении эры всеобщего братства и мира. Жизнь не подтвердила эти ожидания. Политика государственного расчета сегодня сильна, как и в прошлом. Наивность у многих сменилась пессимизмом. Пессимисты говорят о социально-экономическом кризисе в России, новой волне терроризма в мире, даже в "цитаделе демократии" США, опасности радикального мусульманского фундаментализма. Именно в этих реальных условиях формируется "новый мировой порядок". Пессимизм должен смениться прагматизмом. Биполярный мир не превратился в монополярный, не произошло "конца истории" с однообразным шествием торжества одной идеологической модели. Мир становится многоликим, многослойным, с массой красок и оттенков. Мир становится сложнее.
Манера поведения держав в постсоветском мире осталась в целом прежней. За счет исчезновения одной из супердержав, число "тяжеловесов" увеличилось, но по-прежнему руководствуются они не абстрактными идеями постидеологического братства, а реалиями жизни. Те государства добиваются успеха на международной арене, которые отстаивают свои национальные интересы.