Помню, я выкрикнул что-то нелепое. Что-то до ужаса интеллигентное:
- Вы забываетесь, маэстро!
- Молчать! - произнес угрожающе тот, кто сидел напротив. И дальше: - Ты почему не женишься, мерзавец?! Чего виляешь, мразь?!
"Если это моя совесть, - быстро подумал я, - то она весьма и весьма неприглядна..."
Я начал терять ощущение реальности. Контуры действительности безнадежно расплывались. Брат-пейзаж заинтересованно тянулся к вину.
Я услышал под окнами дребезжание трамвая. Шевельнув локтями, поправил на себе одежду. Затем сказал как можно более внушительно:
- Але, кузен, пожалуйста, без рук! Я давно собираюсь конструктивно обсудить тему брака. У меня шампанское в портфеле. Одну минуточку...
И я решительно опустил бутылку на гладкий полированный стол...
Так мы и поженились.
Брата, как позднее выяснилось, звали Эдик Малинин. Работал Эдик тренером по самбо в обществе глухонемых.
А тогда я, очевидно, выпил много лишнего. Еще до приезда к Татьяне. Ну и вообразил Бог знает что...
Официально мы зарегистрировались в июне. Перед тем как отправиться на Рижское взморье. Иначе мы не смогли бы прописаться в гостинице...
Шли годы. Меня не печатали. Я все больше пил. И находил для этого все больше оправданий.
Иногда мы подолгу жили на одну лишь Танину зарплату.
В нашем браке соединялись черты размаха и убожества. У нас было два изолированных жилища. На расстоянии пяти трамвайных остановок. У Тани - метров двадцать пять. И у меня две тесных комнатушки - шесть и восемь. Пышно выражаясь - кабинет и спальня.
Года через три мы обменяли все это на приличную двухкомнатную квартиру.
Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации.
Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала:
- Его можно судить за одно лишь выражение лица...
Так между нами установилось частичное диссидентское взаимопонимание.
И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был - одновременно - непризнанным гением и страшным халтурщиком. В моем столе хранились импрессионистские новеллы. За деньги же я сочинял литературные композиции на тему армии и флота.
Я знал, что Тане это неприятно. Бернович назойливо повторял:
- К тридцати годам необходимо разрешить все проблемы за исключением творческих.
Мне это не удавалось. Мои долги легко перешли ту черту, за которой начинается равнодушие. Литературные чиновники давно уже занесли меня в какой-то гнусный список. Полностью реализоваться в семейных отношениях я не хотел и не мог.
Моя жена все чаще заговаривала об эмиграции. Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские Горы...
Формально я был холост, здоров, оставался членом Союза журналистов. Принадлежал к симпатичному национальному меньшинству. Моих литературных способностей не отрицали даже Гранин и Рытхэу. Формально я был полноценной творческой личностью. Фактически же пребывал на грани душевного расстройства...
И вот она приехала, так неожиданно, я даже растерялся. Стоит и улыбается, как будто все хорошо. Я слышу:
- Ты загорел...
И потом, если не ошибаюсь:
- Дорогой мой...
Спрашиваю:
- Как Маша?
- Недавно щеку поцарапала, такая своевольная... Я привезла консервы...
- Ты надолго?
- Мне в понедельник на работу.
- Ты можешь заболеть.
- Чем же я заболею? - удивилась Таня. И добавила: - Между прочим, я и так нездорова... Вот это логика, думаю...
- Да и неудобно, - говорит Татьяна, - Сима в отпуске. Рощин в Израиль собирается. Ты знаешь, Рощин оказался Штакельбергом. И зовут его теперь не Дима, а Мордхе. Честное слово...
- Я верю.
- Сурисы пишут, что у Левы хорошая работа в Бостоне...
- Давай я отпрошусь?
- Зачем? Мне хочется послушать. Мне хочется видеть тебя на работе.
- Это не работа. Это халтура... А ведь я двадцать лет пишу рассказы, которые тебя совершенно не интересуют...
- Раньше ты говорил - пятнадцать. А теперь уже - двадцать. Хотя прошло меньше года...
Поразительная у нее способность - выводить меня из равновесия. Но ссориться было глупо. Ссорятся люди от полноты жизни...
- Мы, - говорю, - тут вроде затейников. Помогаем трудящимся культурно отдыхать.
- Вот и хорошо. Коллеги у тебя приличные?
- Разные. Тут местная одна работает - Лариса. Каждый день рыдает у могилы Пушкина. Увидит могилу и - в слезы...
- Притворяется?
- Не думаю... Однажды туристы ей кухонный набор подарили за сорок шесть рублей.
- Я бы не отказалась...
Тут Галина назвала мою фамилию. Прибыли туристы из Липецка.
Я сказал Татьяне:
- Вещи можешь оставить здесь.
- У меня только сумка.
- Вот и оставь...
Мы направились к синему, забрызганному грязью автобусу. Я поздоровался с водителем и усадил жену. Затем обратился к туристам:
- Доброе утро! Администрация, хранители и служащие заповедника приветствуют наших гостей. Сопровождать вас доверили мне. Меня зовут... Нам предстоит...
И так далее.
Потом объяснил шоферу, как ехать в Михайловское. Автобус тронулся. На поворотах доносились звуки радиолы:
Дари огонь, как Прометей. Дари огонь без выбора, и для людей ты не жалей огня души своей...
Когда мы огибали декоративный валун на развилке, я зло сказал:
- Не обращайте внимания. Это так, для красоты...
И чуть потише - жене:
- Дурацкие затеи товарища Гейченко. Хочет создать грандиозный парк культуры и отдыха. Цепь на дерево повесил из соображений колорита. Говорят, ее украли тартуские студенты. И утопили в озере. Молодцы, структуралисты!..
Я вел экскурсию, то и дело поглядывая на жену. Ее лицо, такое внимательное и даже немного растерянное, вновь поразило меня. Бледные губы, тень от ресниц и скорбный взгляд...
Теперь я обращался к ней. Рассказывал ей о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать:
"Великий был человек, а пропал, как заяц..."
Мы шли по берегу озера. У подножия холма темнел очередной валун. Его украшала славянская каллиграфия очередной цитаты. Туристы окружили камень и начали жадно его фотографировать.
Я закурил. Таня подошла ко мне.
День был солнечный, ветреный, нежаркий. Нас догоняла растянувшаяся вдоль берега группа. Надо было спешить,
Ко мне подошел толстяк с блокнотом:
- Виноват, как звали сыновей Пушкина?
- Александр и Григорий.
- Старший был...
- Александр, - говорю.
- А по отчеству?
- Александрович, естественно.
- А младший?
- Что - младший?
- Как отчество младшего?
Я беспомощно взглянул на Таню. Моя жена не улыбалась, печальная и сосредоточенная.
- Ах, да, - спохватился турист. Надо было спешить.
- Пойдемте, товарищи, - бодро выкрикнул я, - шагом марш до следующей цитаты!..
В Тригорском экскурсия шла легко и даже с подъемом. Чему, повторяю, в значительной мере способствовали характер и логика эскпозиции.
Правда, меня смутило требование одной дамы. Ей захотелось услышать романс "Я помню чудное мгновенье". Я ответил, что совершенно не умею петь. Дама настаивала. Выручил меня толстяк с блокнотом. Давайте, говорит, я спою...
- Только не здесь, - попросил я, - в автобусе. (На обратном пути толстяк действительно запел. У этого болвана оказался замечательный тенор,..) Я заметил, что Таня устала. Решил игнорировать Тригорский парк. Мне и раньше случалось это делать.
Я обращался к туристам:
"Кто из присутствующих уже бывал в заповеднике?" Как правило, таковых не оказывалось. Значит, я могу нарушить программу без риска...
Мои туристы бегом спустились под гору. Каждый торопился сесть в автобус первым, хотя мест было достаточно и они были заранее распределены. Пока мы осматривали Тригорское, наши шоферы успели выкупаться. Волосы у них были мокрые.
- Поехали в монастырь, - говорю, - от стоянки налево...
Молодой водитель кивнул и спрашивает:
- Долго там пробудете?
- Полчаса, не больше.
В монастыре я познакомил Таню с хранителем Логиновым. Поговаривали, что Николай Владимирович религиозен и даже соблюдает обряды. Мне хотелось побеседовать с ним о вере, и я ждал удобного случая. Он казался веселым и спокойным, а мне этого так не хватало...
Я закончил экскурсию в южном приделе у рисунка Бруни. У могилы финал выглядел бы эффектнее, но я предпочел отпустить группу. Моя жена постояла у ограды и скоро вернулась.
- Все это нелепо и грустно, - сказала она. Я не спросил, что имеется в виду. Я устал. Вернее, чувствовал себя очень напряженно. Я знал, что она не случайно приехала.
- Давай, - говорю, - поужинаем в "Лукоморье"?
- Я бы даже выпила немного, - сказала Таня...
В зале было пустынно и душно. Два огромных вентилятора бездействовали. Стены были украшены деревянными рельефами. Немногочисленные посетители составляли две группы. Заезжая аристократия в джинсах и местная публика куда более серого вида. Приезжие обедали. Местные пили.
Мы сели у окна.
- Я забыл спросить, как ты добралась? Вернее, не успел.
- Очень просто, ночным автобусом.
- Могла приехать с кем-нибудь из экскурсоводов, бесплатно.
- Я их не знаю.
- Я тоже. В следующий раз договоримся заранее.
- В следующий раз приедешь ты. Все-таки это довольно утомительно.
- Жалеешь, что приехала?
- Ну, что ты! Здесь чудесно...
Подошла официантка с крошечным блокнотиком. Я знал эту девицу. Экскурсоводы прозвали ее Бисмарком.
- Ну чего? - произнесла она.
И замолчала, совершенно обессилев.
- Нельзя ли, - говорю, - чуть повежливее? В порядке исключения. Ко мне жена приехала.
- А что я такого сказала?
- Перестань, умоляю тебя, перестань...
Потом Татьяна заказывала блинчики, вино, конфеты...
- Давай все обсудим. Давай поговорим спокойно.