И вдруг почувствовал такую острую боль, такую невыразимую словами горечь, что даже растерялся. Я сказал:
- Таня, прости меня и не уезжай.
- Поздно, - говорит, - милый...
Я обогнал ее, ушел вперед и заплакал. Вернее, не заплакал, а перестал сдерживаться. Иду, повторяю:
"Господи! Господи! За что мне такое наказание?!" И сам же думаю: "Как за что? Да за все. За всю твою грязную, ленивую, беспечную жизнь..."
Позади шла моя жена, далекая, решительная и храбрая. И не такая уж глупая, как выяснилось...
Мы поднялись на вершину холма. Я указал ей дом, в котором живу. Из трубы вертикально поднимался дымок. Значит, хозяин на месте.
Мы шли деревенской улицей, и все приветливо здоровались с нами. Я давно заметил, что вместе мы симпатичны окружающим. Когда я один, все совсем по-другому.
А тут Надежда Федоровна сказала:
- Утром за молоком приходите...
Таню забавляли петухи, лохматые дворовые собачонки, а когда мы увидели индюка, восторгу ее не было границ:
- Какой апломб! Какое самомнение!.. При довольно гнусной внешности. Петухи и гуси тоже важничают, но этот... Боже, как похож на Изаксона!..
Увидев нас, Михал Иваныч страшно оживился. Страдальчески морщась, он застегнул рубаху на бурой шее. Да так, что загнулись мятые углы воротничка. Потом зачем-то надел фуражку.
- С Борькой живем хорошо, - говорил он, - и насчет поведения, и вообще... В смысле - ни белого, ни красного, ни пива... Не говоря уж про одеколон... Он все книжки читает. Читает, читает, а дураком помрет, - неожиданно закончил Михал Иваныч.
Я решил каким-то образом его нейтрализовать. Отозвал в прихожую:
- Миша, тебе деньги нужны?
- Кого? Это... Давай...
Я сунул ему трешку.
- "Витязь" до одиннадцати, - сказал Михал Иваныч, - успею. А то кобылу у Лехи возьму... Эх, где же вы раньше-то были? В микрорайоне "Яблочное" по рупь четырнадцать ... Ну, я пошел. Сало там берите, лук, - уже на пороге выкрикнул он.
Мы остались вдвоем. Таня с испугом оглядела помещение,
- Ты уверен, что это жилая комната?
- Было время - сомневался. Я здесь порядок навел. Посмотрела бы, что раньше творилось.
- Крыша дырявая.
- В хорошую погоду это незаметно. А дождей, вроде бы, не предвидится.
- И щели в полу.
- Сейчас еще ничего. А раньше через эти щели ко мне заходили бездомные собаки.
- Щели так и не заделаны.
- Зато я приручил собак... Таня коснулась рукой одеяла.
- Боже, чем ты укрываешься!
- Сейчас, - говорю, - тепло. Можно совсем не укрываться. Тебе по крайней мере.
- Это комплимент?
- Что-то вроде.
- А ты похудел.
- Хожу много.
- Тебе идет.
- Кроме того, у меня довольно большие глаза...
- Ужасно глупый разговор, - сказала Таня.
- Вот и прекрасно. Хотелось бы достигнуть полного идиотизма. Купить аквариум с рыбками, пальму в деревянной бочке...
- Зачем тебе аквариум?
- А зачем мне пальма?
- Начнем с аквариума.
- Всю жизнь мечтал иметь парочку дрессированных золотых рыбок...
- А пальма?
- Пальму можно рисовать с натуры. Держать ее на балконе.
- Спрашивается, где у нас балкон?
- Так ведь и пальмы еще нет...
- Господи, о чем я спрашиваю? О чем мы вообще говорим?!
- Действительно, о чем нам говорить?! Тем более, когда все решено.
Я посмотрел на окна. Занавесок не было. Любой мог заглянуть к нам с улицы. В деревне с этим просто.
Можно, думаю, шкаф придвинуть. Огляделся - нет шкафа...
- Что нового в Ленинграде? - спрашиваю.
- Я говорила. Одни собираются уезжать, другие их за это презирают.
- Митя не звонил?
- Звонит иногда. У них с Галиной все очень плохо. Там югослав появился... Или венгр, не помню... Зовут - Ахилл...
- Может, древний грек?
- Нет, я помню, что из социалистического лагеря... Короче, Митя бесится. Злющий стал, вроде тебя. Крейна хотел избить...
- А тот?
- А Женя ему и говорит: "Митя, я не боюсь, потому что у тебя есть рога. И следовательно, ты - не хищник..." Их едва растащили.
- Зря...
Мы помолчали.
Я все думал, чем бы окна занавесить? Так, чтобы это выглядело легко и непринужденно...
Десять лет мы женаты, а я все еще умираю от страха. Боюсь, что Таня вырвет руку и скажет: "Этого еще не хватало!.."
Тем не менее я успел снять ботинки. Я всегда снимаю ботинки заранее, чтобы потом не отвлекаться... Чтобы не говорить: "Одну минуточку, я только ботинки сниму..." Да и шнурки от волнения не развязываются... Наверное, тысячу шнурков я разорвал в порыве страсти...
- Кроме того, я познакомилась с известным диссидентом Гурьевым. Ты, наверное, слышал, его упоминали западные радиостанции. Фрида нас познакомила. Мы были у него в гостях на Пушкинской. Советовались насчет отъезда. В доме полно икон...
- Значит, еврей.
- Вроде бы, да. Но фамилия русская - Гурьев.
- Это-то и подозрительно. Гурьев... Гуревич...
- Что ты имеешь против евреев?
- Ничего. Тем более что этот - русский. Я его знаю с шестьдесят пятого года.
- Значит, ты опять меня разыгрываешь?
- Все потому, что я - шутник.
- Гурьев такой умный. Сказал, что Россия переживает эпоху христианского возрождения. Что это - необратимый процесс. Что среди городского населения - шестьдесят процентов верующих. А в деревне - семьдесят пять.
- Например, Михал Иваныч.
- Я Михал Иваныча не знаю. Он производит хорошее впечатление.
- Неплохое. Только святости в нем маловато...
- Гурьев угощал нас растворимым кофе. Сказал:
"Вы очень много кладете... Не жалко, просто вкус меняется..." А когда мы собрались идти, говорит: "Я вас провожу до автобуса. У нас тут пошаливают. Сплошное хулиганье..." А Фрида ему говорит: "Ничего страшного. Всего сорок процентов..." Гурьев обиделся и раздумал нас провожать... Что ты делаешь?! Хоть свет потуши!
- Зачем?
- Так принято.
- Окно можно завесить пиджаком. А лампу я кепкой накрою. Получится ночник.
- Тут не гигиенично.
- Как будто ты из Андалузии приехала!
- Не смотри.
- Много я хорошего вижу?
- У меня колготки рваные.
- С глаз их долой!..
- Ну вот, - обиделась Таня, - я же приехала для серьезного разговора.
- Да забудь ты, - говорю, - об этом хоть на полчаса...
В сенях раздались шаги. Вернулся Миша. Бормоча, улегся на кровать.
Я боялся, что он начнет материться. Мои опасения подтвердились.
- Может, радио включить? - сказала Таня.
- Радио нет. Есть электрическое точило...
Миша долго не затихал. В его матерщине звучала философская нота. Например, я расслышал:
"Эх, плывут муды да на глыбкой воды..."
Наконец, все стихло. Мы снова были вместе. Таня вдруг расшумелась. Я говорю:
- Ты ужасно кричишь. Как бы Мишу не разбудить.
- Что же я могу поделать?
- Думай о чем-нибудь постороннем. Я всегда думаю о разных неприятностях. О долгах, о болезнях, о том, что меня не печатают.
- А я думаю о тебе. Ты - моя самая большая неприятность.
- Хочешь деревенского сала?
- Нет. Знаешь, чего я хочу?
- Догадываюсь...
Таня снова плакала. Говорила такое, что я все думал - не разбудить бы хозяина. То-то он удивится...
А потом запахло гарью. Моя импортная кепка густо дымилась. Я выключил лампу, но было уже светло. Клеенка на столе блестела.
- В девять тридцать, - сказала моя жена, - идет первый автобус. А следующий - в четыре. Я должна еще Машу забрать...
- Я тебя бесплатно отправлю. В десять уезжает трехдневка "Северная Пальмира".
- Думаешь, это удобно?
- Вполне. У них громадный "Люкс-Икарус". Всегда найдется свободное место.
- Может, надо водителя отблагодарить?
- Это мое дело. У нас свои расчеты... Ладно, я пошел за молоком.
- Штаны надень.
- Это мысль...
Надежда Федоровна уже хлопотала в огороде. Над картофельной ботвой возвышался ее широкий зад. Она спросила:
- Это что же, барышня твоя?
- Жена, - говорю.
- Не похоже. Уж больно симпатичная.
Женщина насмешливо оглядела меня:
- Хорошо мужикам. Чем страшнее, тем у него жена красивше.
- Что же во мне такого страшного?
- На Сталина похож...
Сталина в деревне не любили. Это я давно заметил. Видно, хорошо помнили коллективизацию и другие сталинские фокусы. Вот бы поучиться у безграмотных крестьян нашей творческой интеллигенции. Говорят, в ленинградском Дворце искусств аплодировали, когда Сталин появился на экране.
Я-то всегда его ненавидел. Задолго до реформ Хрущева. Задолго до того, как научился читать. В этом - мамина политическая заслуга. Мать, армянка из Тбилиси, неизменно критиковала Сталина. Правда, в довольно своеобразной форме. Она убежденно твердила:
"Грузин порядочным человеком быть не может!.."
Я вернулся, стараясь не расплескать молоко. Таня встала, умылась, застелила постель. Михал Иваныч, кряхтя, чинил бензопилу. Ощущался запах дыма, травы и прогретого солнцем клевера.
Я разлил молоко, нарезал хлеб, достал зеленый лук и крутые яйца. Таня разглядывала мою загубленную кепку.
- Хочешь, поставлю кожаную заплату?
- Зачем? Уже тепло.
- Я тебе новую пришлю.
- Пришли мне лучше цианистого калия.
- Нет, серьезно, что тебе прислать?
- Откуда я знаю, что в Америке нынче дают?.. Не будем говорить об этом...
Около девяти мы подошли к турбазе. Водитель уже подогнал автобус к развилке. Туристы укладывали сумки и чемоданы в багажник. Некоторые заняли места возле окон. Я подошел к знакомому шоферу:
- Есть свободные места?
- Для тебя - найдутся.
- Хочу жену отправить в Ленинград.
- Сочувствую. Я бы свою на Камчатку отправил. Или на Луну заместо Терешковой...
На водителе была красивая импортная рубашка. Вообще, шоферы экскурсионных автобусов сравнительно интеллигентны. Большинство из них могло бы с успехом заменить экскурсоводов. Только платили бы им значительно меньше...
Вдруг я заметил, что Таня беседует с Марианной Петровной. Я почему-то всегда беспокоюсь, если две женщины остаются наедине. Тем более что одна из них - моя жена.
- Ну все, - говорю шоферу, - условились. Высади ее на Обводном канале.
- Там мелко, - засмеялся водитель...
Я подумал - сесть бы мне тоже и уехать. А вещи привезет кто-нибудь из экскурсоводов. Вот только жить на что? И как?..