Дружно шагаем в строю,
Именем Сталина землю покроем,
Счастье добудем в бою...
Лида подавила разочарование.
- Трудно быть начальником цеха?
- Прямо скажу - нелегко. Тут и производственный фактор, и моральный... План, текучесть, микроклимат, отрицаловка... А главное, требовательный народ пошел. Права свои знает. Дай то, дай это... Обязанностей никаких, а прав до черта... Эх, батьки Сталина нет... Порядок был, порядок... Опоздал на минуту - под суд! А сейчас... Разболтался народ, разболтался... Сатирики, понимаешь, кругом... Эх, нету батьки...
- Значит, вы одобряете культ личности? - тихо спросила Агапова.
- Культ, культ... Культ есть и будет... Личность нужна, понимаете, личность!
Владимир Иванович разгорячился, опьянел. Теперь он жестикулировал, наваливался и размахивал вилкой.
- Жизнь я нелегкую прожил. Всякое бывало. Низко падал, высоко залетал... Я ведь, между нами был женат...
- Почему - между нами? - удивилась Лида.
- На племяннице Якира, - шепотом добавит Владимир Иванович.
- Якира? Того самого?
- Ну. Ребенок был у нас. Мальчишка...
- И где они сейчас?
- Не знаю. Потерял из виду. В тридцать девятом году...
Владимир Иванович замолчал, ушел в себя. Долго Лида ждала, потом, волнуясь, краснея, спросила:
- То есть как это - потерял из виду? Как можно потерять из виду свою жену? Как можно потерять из виду собственного ребенка?
- Время было суровое, Лидочка, грозовое, суровое время. Семьи рушились, вековые устои: рушились...
- При чем тут вековые устои?! - неожиданно крикнула Лида. - Я не маленькая. И все знаю. Якира арестовали, и вы подло бросили жену с ребенком. Вы... Вы... Вы - неинтересный человек!
- Я попросил бы, - сказал Владимир Иванович, - я попросил бы... Такими словами не бросаются... - И затем уже более миролюбиво: - Ведите себя поскромнее, Лидочка, поскромнее, поскромнее...
Милорд приподнял голову.
Лида уже не слушала. Вскочила, сорвала курточку в прихожей и хлопнула дверью.
На лестнице было тихо и холодно. Тенью пронеслась невидимая кошка. Запах жареной рыбы наводил тоску.
Лида спустилась вниз и пошла через двор. Влажные сумерки прятались за гаражами и около мусорных баков. Темнели и поскрипывали ветки убогого сквера. На снегу валялся деревянный конь.
Лида заглянула в почтовый ящик, достала "Экономическую газету". Поднялась и отворила дверь. В комнате мужа гудел телевизор. На вешалке алело Танино демисезонное пальто. Лида разделась, кинула перчатки на зеркальный столик.
В уборную, едва поздоровавшись, скользнул молодой человек. Грязноватые локоны его были перевязаны коричневым сапожным шнурком. Плюшевые брюки ниспадали, как шлейф.
- Татьяна, кто это?
- Допустим, Женя. Мы занимаемся.
- Чем?
- Допустим, немецким языком. Ты что-нибудь имеешь против?
- Проследи, чтобы он вымыл руки, - сказала Лида.
- Как ты любишь все опошлить! - ненавидящим шепотом выговорила дочь...
Лида позвонила мне в час ночи. Ее голос звучал встревоженно и приглушенно:
- Не разбудила?
- Нет, - говорю, - хуже...
- Ты не один?
- Один. С Мариной...
- Ты можешь разговаривать серьезно?
- Разумеется.
- Нет ли у тебя в поле зрения интересного человека?
- Есть. И он тебе кланяется.
- Перестань. Дело очень серьезное. Мне в четверг передачу сдавать.
- О чем?
- Встреча с интересным человеком. Нет ли у тебя подходящей кандидатуры?
- Лида, - взмолился я, - ты же знаешь мое окружение. Сплошные подонки! Позвони Кленскому, у него тесть - инвалид...
- У меня есть предложение. Давай напишем передачу вместе. Заработаешь рублей пятнадцать.
- Я же не пользуюсь магнитофоном.
- Это я беру на себя. Мне нужен твой...
- Цинизм? - подсказал я.
- Твой профессиональный опыт, - деликатно сформулировала Лида.
- Ладно, - сказал я, чтобы отделаться, - позвоню тебе завтра утром. Вернее - сегодня...
- Только обязательно позвони.
- Я же сказал...
Тут Марина не выдержала. Укусила меня за палец.
- До завтра, - сказал (вернее - крикнул) я и положил трубку...
Лида приоткрыла дверь в комнату мужа, залитую голубоватым светом. Вадим лежал на диване в ботинках.
- Могу я наконец поужинать? - спросил он. Заглянула дочь: - Мы уходим.
У Тани было хмурое лицо, на котором застыла гримаса вечного противоборства.
- Возвращайся поскорее...
- Могу я наконец чаю выпить? - спросил Вадим.
- Я, между прочим, тоже работаю, - ответила Лида.
И потом, не давая разрастаться ссоре:
- Как ты думаешь, Меркин - интересный человек?..
КОМПРОМИСС СЕДЬМОЙ
("Советская Эстония". Апрель. 1976 г.)
"НАРЯД ДЛЯ МАРСИАНИНА (Человек и профессия). Чего мы ждем от хорошего портного? Сшитый им костюм должен отвечать моде. А что бы вы подумали о закройщике, изделие которого отстает от требований моды... на двести лет? Между тем этот человек пользуется большим уважением и заслуживает самых теплых слов. Мы говорим о закройщике-модельере Русского драматического театра ЭССР Вольдемаре Сильде. Среди его постоянных клиентов испанские гранды и мушкетеры, русские цари и японские самураи, более того - лисицы, петухи и даже марсиане.
Театральный костюм рождается совместными усилиями художника и портного. Он должен соответствовать характеру эпохи, выражая при этом дух спектакля и свойства персонажей. Представьте себе Онегина в мешковатых брюках или Собакевича в элегантном фраке... Для того чтобы создать костюм раба Эзопа, Вольдемару Сильду пришлось изучать старинную живопись, греческую драму...
Сюртук, кафтан, бекеша, ментик, архалук - все это строго определенные виды одежды со своими специфическими чертами и аксессуарами.
- Один молодой актер, - рассказывает Сильд, - спросил меня: "Разве фрак и смокинг не одно и то же?" Для меня это вещи столь же разные, как телевизор и магнитофон.
Посещая спектакли других театров, Вольдемар Хендрикович с профессиональной взыскательностью обращает внимание на то, как одеты персонажи.
- И только на спектаклях моего любимого Вахтанговского театра, - говорит В. Сильд, - я забываю о том, что я модельер, и слежу за развитием пьесы - верный признак того, что костюмеры в этом театре работают безукоризненно. Безукоризненно работает и сам Вольдемар Сильд, портной, художник, человек театра".
На летучке материал похвалили.
- Довлатов умеет живо писать о всякой ерунде.
- И заголовок эффектный...
- Слова откуда-то берет - аксессуары...
Назавтра вызывает меня редактор Туронок.
- Садитесь.
Сел.
- Разговор будет неприятный.
"Как все разговоры с тобой, идиот", - подумал я.
- Что за рубрика у вас?
- "Человек и профессия". Нас интересуют люди редких профессий. А также неожиданные аспекты...
- Знаете, какая профессия у этого вашего Сильда?
- Знаю. Портной. Театральный портной. Неожиданный аспект...
- Это сейчас. А раньше?
- Раньше - не знаю.
- Так знайте же, в войну он был палачом. Служил у немцев. Вешал советских патриотов. За что и отсидел двенадцать лет.
- О Господи! - сказал я.
- Понимаете, что вы наделали?! Прославили изменника Родины! Навсегда скомпрометировали интересную рубрику!
- Но мне его рекомендовал директор театра.
- Директор театра - бывший обер-лейтенант СС. Кроме того, он голубой.
- Что значит - голубой?
- Так раньше называли гомосексуалистов. Он к вам не приставал?
Приставал, думаю. Еще как приставал. Руку мне, журналисту, подал. То-то я удивился...
Тут я вспомнил разговор с одним французом. Речь зашла о гомосексуализме.
- У нас за это судят, - похвастал я.
- А за геморрой у вас не судят? - проворчал француз...
- Я вас не обвиняю, - сказал Туронок, - вы действовали как положено. То есть согласовали кандидатуру. И все-таки надо быть осмотрительнее. Выбор героя - серьезное дело, чрезвычайно серьезное...
Об этом случае говорили в редакции недели две. Затем отличился мой коллега Буш. Взял интервью у капитана торгового судна ФРГ. Это было в канун годовщины Октябрьской революции. Капитан у Буша прославляет советскую власть. Выяснилось, что он беглый эстонец. Рванул летом шестьдесят девятого года на байдарке в Финляндию. Оттуда - в Швецию. И так далее. Буш выдумал это интервью от начала до конца. Случай имел резонанс, и про меня забыли... КОМПРОМИСС ВОСЬМОЙ
("Советская Эстония". Июнь. 1976 г.)
"МОСКВА. КРЕМЛЬ. Л. И. БРЕЖНЕВУ. ТЕЛЕГРАММА. Дорогой и многоуважаемый Леонид Ильич! Хочу поделиться с Вами радостным событием. В истекшем году мне удалось достичь небывалых трудовых показателей. Я надоила с одной коровы рекордное число *(*Здесь и в дальнейшем - явные стилистические погрешности) молока.
И еще одно радостное событие произошло в моей жизни. Коммунисты нашей фермы дружно избрали меня своим членом!
Обещаю Вам, Леонид Ильич, впредь трудиться с еще большим подъемом.
ЛИНДА ПЕЙПС".
"Эстонская ССР. ПАЙДЕСКИЙ РАЙОН. ЛИНДЕ ПЕЙПС. ТЕЛЕГРАММА. Дорогая Линда Пейпс! Я и мои товарищи от всего сердца благодарят. Все за достигнутые успехи. Самоотверженный труд на благо Родины возвышает человеческую жизнь ощущением причастности к борьбе за достижение коммунистических идеалов.
Разрешите также от души поздравить Вас с незабываемым событием - вступлением в ряды Коммунистической партии. Ведь партия - авангард советского общества, его славный передовой отряд.
ЛЕОНИД БРЕЖНЕВ".
У редактора Туронка лопнули штаны на заднице. Они лопнули без напряжения и треска, скорее - разошлись по шву. Таково негативное свойство импортной мягкой фланели.
Около двенадцати Туронок подошел к стойке учрежденческого бара. Люминесцентная голубизна редакторских кальсон явилась достоянием всех холуев, угодливо пропустивших его без очереди. Сотрудники начали переглядываться. Я рассказываю эту историю так подробно в силу двух обстоятельств. Во-первых, любое унижение начальства - большая радость для меня. Второе. Прореха на брюках Туронка имела определенное значение в моей судьбе... Но вернемся к эпизоду у стойки. Сотрудники начали переглядываться. Кто злорадно. кто сочувственно. Злорадствующие - искренне, сочувствующие - лицемерно. И тут, как всегда, появляется главный холуй, бескорыстный и вдохновенный. Холуй этот до того обожает начальство, что путает его с родиной, эпохой, мирозданием... Короче, появился Эдик Вагин. В любой газетной редакции есть человек, который не хочет, не может и не должен писать. И не пишет годами. Все к этому привыкли и не удивляются. Тем более что журналисты, подобные Вагину, неизменно утомлены и лихорадочно озабочены. Остряк Шаблинский называл это состояние - "вагинальным"...