И от этих мальчишеских, хвастливых слов всем нам стало так весело, что мы не заметили, как Венька свернул в совсем уж нестерпимо душный участок тайги, полный мошкары и каких-то крупных, оглушительно жужжавших мух, от укуса которых лошади всхрапывают, вскидывают головы и со свистом обмахиваются хвостами, а у нас мгновенно всплывают на коже большие, разъедающие кожу волдыри.
Я все время плевал на руку, чтобы смазывать места укусов. Но вот уже истощилась слюна. Во рту пересохло.
А сухие ветки трещат в темноте, бьют по лицу. Чего доброго, и глаза так выколешь, и рот раздерешь.
Я закрываю глаза и наклоняюсь над гривой фыркающего мерина. Ветки бьют меня по голове, по ногам. Но я не открываю глаз до тех пор, пока резкий свет не ударяет мне в лицо.
Оказывается, мы опять выезжаем на просторную поляну. И опять рядом с нами на взгорье шелестят вершинами высоченные кедры. И тотчас же мы замечаем множество красивых, похожих издалека на голубей птиц. Однако они мельче голубей, и полет у них не голубиный, а какой-то суетливый. Они то взлетают над кедрами, то как бы ныряют в мохнатую темную зелень.
- Ух, подлюги! - кричит Коля Соловьев. - Ух, подлюги поганые! - И, придерживая серого жеребца, грозит птицам нагайкой. - Вы глядите, что делают, твари! Это ж кедровки!..
Венька спрыгивает с лошади.
- Правильно, это кедровки. Они сейчас тут облупят все шишки...
- Да вот в том-то и дело, что не все, - говорит Коля. - Они ведь как делают, гады! Они только сверху затронут шишки, полущат, полущат и бросят. И куда уж она тогда годится? Ух, подлюги, подлюги!..
Коля расстраивается так, будто кедры эти принадлежат лично ему, будто кедровки налетели на его собственный сад и вот теперь он просто не знает, что делать.
И Венька сочувственно качает головой.
А я тоже, как они, спрыгнув с седла, разминаю ноги, и мне тоже жаль шишек. Хотя, быть может, мы больше никогда в жизни не попадем в эти места и не попробуем этих кедровых орехов.
- Эх, вырубить бы колотень! - неотрывно смотрит на кедры Коля. - Можно было бы насшибать шишек. Вы глядите, уж много спелых. А то, слушай, Вениамин, может, я залезу сейчас на минутку, а? На одну минутку. Сшибу хоть десятка три на дорогу...
- Некогда, - говорит Венька. И заметно колеблется.
- А то я залезу? - опять предлагает Коля. - Тут же одна минутка...
- Некогда, - уже тверже повторяет Венька. И ставит ногу в стремя.
Мы едем дальше по широким просекам, переплетенным толстыми корнями елей, и всю дорогу разговариваем о кедровых шишках и о подлом поведении кедровок, бандитствующих в кедровых лесах.
Коля Соловьев вспоминает интересные случаи из своей охотничьей жизни. Мы с Венькой также кое-что вспоминаем. Коля говорит, что в этом году, однако, много будет белки, если такой урожай на орехи. Да и соболь, наверно, проявится. Он тоже большой любитель орехов.
- Орехи все любят, - улыбается Венька. - Лазарь говорит, что ими можно даже чахотку лечить...
- Какой это Лазарь? - как бы настораживается Коля, чуть придерживая нервного жеребца.
- Лазарь Баукин.
Венька заметно смущается и, наклонившись, поправляет подседельник. Ведь Коля, кажется, ничего не знает о том, что Венька поддерживает связь с Лазарем Баукиным и что еще зимой мы здесь встречались с ним. Об этом мы никому не рассказывали. Может быть, только начальнику об этом докладывал Венька.
- Он, наверно, тут где-то бродит, - говорит Коля. - Он, мне помнится, из этих мест.
- Из этих, - подтверждает Венька. - Он эти места как свои пять пальцев знает. Может повсюду зажмурившись пройти...
- Ну конечно. У него дело тонкое, - усмехается Коля. - Он и от нас тогда моментально ушел. И все концы в воду. Ух, если б я его встретил!..
- Еще встретишь. Может, сегодня еще встретишь, - смеется Венька. И сразу же становится серьезным, даже озабоченным, внимательно оглядывая местность. - Нет, скорее, завтра увидим Лазаря...
Коля молчит, перебирает поводья, что-то соображает, потом спрашивает:
- Он что ж, теперь, выходит, от нас работает?
- Зачем ему работать от нас? - уклончиво отвечает Венька. - Он может работать и от себя. Он мужик головастый и вполне сознательный...
Это слово "сознательный" было в те годы в большом ходу. Им как бы награждали человека. Сознательный - значит понимающий, осознающий, с какими трудностями связано построение нового мира, и готовый пойти на любые жертвы в преодолении трудностей.
Мне, быть может, так же, как Коле, показалось, что Венька явно перехватил, обозначив таким почти что священным словом Лазаря Баукина, еще недавно состоявшего в банде Клочкова. Но мы оба промолчали.
Венька ведь не просто наш товарищ, такой же, как мы, комсомолец, но и в некотором смысле наш начальник. И это следовало нам помнить, особенно сейчас, когда мы ехали на операцию. Он знает, наверно, что-то такое и про Лазаря Баукина, чего мы еще не знаем и что еще не положено нам знать.
Однако Венька сам, должно быть, понял, что мы не согласились с ним, и, поворачивая свою каурую кобылицу опять в густой, непроглядный лес сказал:
- Вы завтра увидите, как работает Лазарь...
- А мы что, завтра будем брать Воронцова? - спросил ничему на свете не удивляющийся Коля.
- Завтра. Наверно, завтра, - не очень уверенно подтвердил Венька и, отодвинув рукой широкую и длинную еловую ветку, направил лошадь по еле различимой тропе.
Из этого леса мы выбрались уже в сумерки и въехали в деревню.
- Ну, хоть эти-то места узнаешь? - опять спросил меня Венька. - Это же деревня Дымок. Мы тут на аэросанях проезжали. Помнишь?
- Помню, - сказал я, хотя ничего не помнил. Ведь тогда была зима. Все укрыто было снегом.
А теперь лето. И в деревне, как на тракте, пахнет горячей пылью. Нет, не только пылью, но и коровьим навозом, печным дымом и парным молоком.
Мы ехали по затихшей деревне шагом, оглядывая темные избы. Нигде ни одного огонька. Жители спят, и даже собак не слышно.
- Интересно, прибыл наш начальник или еще нет? - вслух задумался Венька. - А я все-таки немножко промазал...
- В каком смысле? - спросил я.
- Немножко, должно быть, не рассчитал, - вздохнул Венька. - Лишний крюк сделали, а никого не встретили. Придется сейчас еще промяться.
Меня встревожили эти слова. Неужели нам сегодня, сейчас надо будет ехать дальше? Ведь даже кони, пожалуй, не выдержат.
Проехав почти всю деревню, мы увидели огонек, вернее, светлую щель в занавешенном окне.
Венька спрыгнул с лошади и повел ее за повод. Мы сделали то же самое. Значит, мы приехали.
В просторной, прохладной избе у пыхтящего, как паровоз, огромного самовара сидел под лампой наш начальник, пил чай и рассматривал карту.
Он возил ее с собой почти на каждую операцию в уезде и рассматривал с таким выражением на лице, точно видит на карте живых бандитов и уже прицеливается в них.
Около него стояли и сидели Иосиф Голубчик, старший милиционер Семен Воробьев и Бодягин Петя, прозванный за постоянную и часто неуместную резвость Бегунком.
- О, - сказал начальник, увидев нас, - здорово мы вас опередили!
- Да вот так получилось, - виновато пожал плечами Венька. И, подойдя к начальнику, стал негромко разговаривать с ним, объясняя ему какую-то свою оплошность.
Но начальник не сердился на него. Был настроен, как показалось мне, даже весело.
- Садитесь с нами чай пить, - весело пригласил он нас.
На столе соленый омуль, медвежий окорок и картошка в мундирах.
Мы с Колей Соловьевым сразу же сели без церемоний. Мы ничего ведь не ели с самого раннего утра.
А Венька, который тоже ничего не ел, отозвал в сторонку Воробьева и спросил:
- Можно я на твоей кобыленке тут недалеко съезжу? Моя сильно пристала. Погляди, если не трудно, за моей... Покормить бы ее надо...
- Пожалуйста, - сказал Воробьев. И усмехнулся, потрогав свои пышные усы. - Только учти, дорогой товарищ, у меня кобыленка слишком кусучая. Она посторонних почему-то не шибко любит...
- Ничего, - улыбнулся Венька. - Может, она меня полюбит.
И, ни слова больше не сказав начальнику, уехал во тьму таежной ночи. Было слышно, как захрустел щебень под копытами неутомимой воробьевской кобыленки.
Начальник продолжал рассматривать карту. Потом он поднял глаза на часы-ходики, висевшие на бревенчатой стене, потянулся и сказал Воробьеву:
- Время еще есть. Я, пожалуй, прилягу. Мне все-таки не семнадцать лет. Обеспечь охрану, чтобы было тихо. Понятно?
- Понятно. Будет сделано, - почтительно пообещал Воробьев.
- Если я засплюсь, разбудишь.
- Разбужу, а как же, - опять пообещал Воробьев, который был постарше нашего начальника, но спать не собирался. - Будьте покойны, я тут на своих собственных ногах...
Венька все не возвращался.
Делать было нечего. Мы с Колей Соловьевым вышли посмотреть, как едят в темноте болтушку с отрубями и овсом наши кони.
Болтушка была замешена в трех колодинах, выдолбленных в толстых лиственничных бревнах. У каждой колодины - два коня. Они устало переступали с ноги на ногу и лениво обмахивались хвостами.
Недалеко от лошадей настлана солома. На соломе белеет рубашка Голубчика. По примеру начальника он тоже прилег. Рядом с ним поместился наконец угомонившийся Петя Бегунок.
Мы с Колей Соловьевым поглядели на них и тоже прилегли на солому. Прилегли и сразу же задремали.
Я проснулся от тихого разговора во дворе.
- Не покусала она тебя? - заботливо спрашивал Воробьев, светя во тьме красным огоньком самокрутки.
- Ну для чего же она будет меня кусать?
Я узнал голос Веньки. Значит, он уже вернулся.
- Стало быть, фартовый ты, - говорил Воробьев, и было слышно, как он похлопывает кобыленку по крупу. - Она зимой наробраза покусала.
- Кого?
- Наробраза. От народного образования приезжал сюда человек из Дударей - Михаила Семеныч Кущ. Она очки ему сбила и грудь ободрала зубами. А тебя, гляди-ка, не тронула. Стало быть, ты фартовый, ежели тебя и лошади уважают. Это хороший признак! Очень хороший...
Венька засмеялся.
- Но ведь тебя она тоже уважает, товарищ Воробьев, твоя кобыленка.
- Мне она - обязана. Я над ней, как ни скажи, первое начальство, - напомнил с достоинством Воробьев. И стал водить лошадь по двору, чтобы она не запалилась от бега. - Ездил-то ты на ней далеко ли?