- А жандармы не идут! - вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай.
Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:
- Ну их ко псам!
- Разумеется! Но - вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, - удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог - и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте. XX
Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:
- Кто там?
- Я! - ответил незнакомый голос.
- Кто?
- Отоприте! - просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой - вошел Игнат и радостно сказал:
- Ну, - не ошибся!
Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.
- У нас - беда! - заперев дверь, шепотом произнес он.
- Я знаю...
Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:
- Откуда?
Она кратко и торопливо рассказала.
- А тех двух взяли? Товарищей-то?
- Их - не было. Они на явку пошли, - рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила...
Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:
- А я - остался. Должно - ищут меня.
- Как же ты уцелел? - спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.
- Я? - сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. - За минуту перед ними лесник прибег - стучит в окно, - держитесь, ребята, говорит, лезут на вас...
Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:
- Ну - дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: "Игнат - в город, живо! Помнишь женщину пожилую?" А сам записку строчит. "На, иди!.." Я ползком, кустами, слышу - лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, - прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
- Сейчас я тебя чаем напою! - торопливо говорила мать, схватив самовар.
- Вы записку-то получите...
Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
В дверях явился Николай.
- Здравствуйте, товарищ! - сказал он, щуря глаза. - Позвольте, я вам помогу.
И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
- Ну, - тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
Не замечая его взгляда, она сказала:
- Надо ему водкой ноги-то растереть...
- Конечно! - молвил Николай.
Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:
"Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин".
Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
- Это великолепно!..
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге - он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:
- Чего?
- А ты давай скорее ногу...
- Сейчас я принесу спирт, - сказал Николай.
Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
- Что вы? В больнице, что ли...
Тогда она начала разувать другую.
Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.
- Ты знаешь, - заговорила она вздрагивающим голосом, - били Михаила Ивановича...
- Ну? - тихо и пугливо воскликнул парень.
- Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой - и по лицу и пинками... в кровь!
- Они это умеют! - отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. - То есть боюсь я их - как чертей! А мужики - не били?
- Один ударил, становой приказал ему. А все - ничего, вступились даже - нельзя, говорят, бить...
- Н-да-а, - мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.
- Там тоже есть разумные...
- Где их нет? Нужда! Везде они есть - найти трудно. Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:
- Барин-то - доктор?
- В этом деле нет господ, все - товарищи...
- Чудно мне! - сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.
- Что - чудно?
- Да - так. На одном конце рожи бьют, на другом - ноги моют, а в середине - что?
Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:
- А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут кровь тех, чьи рожи бьют, - вот середина!
Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:
- Это - похоже!
Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол, и заметил:
- Как новые стали! Спасибо вам... Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным голосом:
- Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.
- Много народа читает? - спросил Николай.
- Все, которые грамотные, даже богачи читают, - они, конечно, не у нас берут... Они ведь понимают - крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, - значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, - как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
Он даже как бы обиделся и смотрел на Николая недоверчиво, вопросительно. Николай молча улыбался.
- А ежели сегодня подрались всем миром - одолели, значит - а завтра опять - один богат, а другой беден, - тогда - покорно благодарю! Мы хорошо понимаем - богатство, как сыпучий песок, оно смирно не лежит, а опять потечет во все стороны! Нет, уж это зачем же!
- А ты не сердись! - шутя сказала мать. Николай задумчиво воскликнул:
- Как бы нам поскорее направить туда листок об аресте Рыбина!
Игнат насторожился.
- А есть листок? - спросил он.
- Да.
- Давайте - я снесу! - предложил парень, потирая руки. Мать тихонько засмеялась, не глядя на него.
- Да ведь устал ты и боишься, сказал? Игнат, приглаживая широкой ладонью кудрявые волосы на голове, деловито и спокойно сказал:
- Страх - страхом, а дело - делом! Вы чего насмехаетесь? Ишь вы, тоже!
- Эх ты, - дитя ты мое! - невольно воскликнула мать, поддаваясь чувству радости, вызванному им. Он ухмыльнулся, сконфуженный.
- Ну вот - дитя!
Заговорил Николай, разглядывая парня добродушно прищуренными глазами:
- Вы не пойдете туда...
- А - что? Куда же я? - беспокойно спросил Игнат.
- Вместо вас пойдет другой, а вы ему подробно расскажете, что надо делать и как - хорошо?
- Ладно! - сказал Игнат, не вдруг и неохотно.
- А вам мы достанем хороший паспорт и устроим вас лесником.
Парень быстро вскинул голову и спросил, обеспокоенный:
- А ежели мужики за дровами приедут или там... вообще, - как же я? Вязать? Это - не подойдет мне...
Мать засмеялась и Николай тоже, это снова смутило и огорчило парня.
- Не беспокойтесь! - утешил его Николай. - Не придется вам вязать мужиков, - уж поверьте!..
- Ну то-то! - молвил Игнат и успокоился, весело улыбаясь. - Мне бы вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные...
Мать поднялась из-за стола и, задумчиво глядя в окна, проговорила:
- Эх, жизнь! Пять раз в день насмеешься, пять наплачешься! Ну, кончил, Игнатий? Иди спать...
- Да я не хочу...
- Иди, иди...
- Строго у вас! Ну, иду... Спасибо за чай-сахар, за
ласку...
Ложась на постель матери, он бормотал, почесывая голову:
- Теперь ото всего дегтем будет вонять у вас... эх! Напрасно все это... Спать мне не хочется... Как он насчет середины-то хватил... Черти...
И, вдруг громко всхрапнув, он заснул, высоко подняв брови и полуоткрыв рот. XXI
Вечером он сидел в маленькой комнатке подвального этажа на стуле против Весовщикова и пониженным тоном, наморщив брови, говорил ему:
- В среднее окошко четыре раза...
- Четыре? - озабоченно повторил Николай.
- Сначала - три, вот так!
И ударил согнутым пальцем по столу, считая:
- Раз, два три. Потом, обождав, еще раз.
- Понимаю.
- Отопрет рыжий мужик, спросит - за повитухой? Вы скажете - да, от заводчика! Больше ничего, уж он поймет!
Они сидели, наклонясь друг к другу головами, оба плотные, твердые, и, сдерживая голоса, разговаривали, а мать, сложив руки на груди, стояла у стола, разглядывая их. Все эти тайные стуки, условные вопросы и ответы заставляли ее внутренне улыбаться, она думала: "Дети еще..."
На стене горела лампа, освещая на полу измятые ведра, обрезки кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.
Игнат был одет в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как осматривал себя, тяжело ворочая крепкой шеей. И в груди ее мягко билось:
"Дети! Родные мои..."
- Вот! - сказал Игнат, вставая. - Значит, помните - сначала к Муратову, спросите дедушку...
- Запомнил! - ответил Весовщиков. Но Игнат, по-видимому, не поверил ему, снова повторил все стуки, слова и знаки и наконец протянул руку.
- Кланяйтесь им! Народы хорошие - увидите... Он окинул себя довольным взглядом, погладил пальто руками и спросил мать:
- Идти?
- Найдешь дорогу-то?
- Ну! Найду... До свиданья, значит, товарищи! И ушел, высоко приподняв плечи, выпятив грудь, в новой шапке набекрень, солидно засунув руки в карманы. На висках у него весело дрожали светлые кудри.