- И действительно ты не поджигал?
- И в мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег. Сказывали, он только застраховал. А на нас с матерью сказали, что мы были, стращали его. Оно точно, я в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А поджигать не поджигал. И не был там, как пожар начался. А это он нарочно подогнал к тому дню, что с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас сказал.
- Да неужели?
- Верно, перед богом говорю, барин. Будьте отцом родным! - Он хотел кланяться в землю, и Нехлюдов насилу удержал его. - Вызвольте, ни за что пропадаю, - продолжал он.
И вдруг щеки его задергались, и он заплакал и, засучив рукав халата, стал утирать глаза рукавом грязной рубахи.
- Кончили? - спросил смотритель.
- Да. Так не унывайте; сделаем, что можно, - сказал Нехлюдов и вышел. Меньшов стоял в двери, так что надзиратель толкнул его дверью, когда затворял ее. Пока надзиратель запирал замок на двери, Меньшов смотрел в дырку в двери. LIII
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства - и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь камеры и оттуда вышли люди и стали на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.
- Прикажите, ваше благородие, не знаю, как назвать, решить нас как-нибудь.
- Я не начальник, я ничего не знаю.
- Все равно, скажите кому, начальству, что ли, - сказал негодующий голос. - Ни в чем не виноваты, страдаем второй месяц.
- Как? Почему? - спросил Нехлюдов.
- Да вот заперли в тюрьму. Сидим второй месяц, сами не знаем за что.
- Правда, это по случаю, - сказал помощник смотрителя, - за бесписьменность взяли этих людей, и надо было отослать их в их губернию, а там острог сгорел, и губернское правление отнеслось к нам, чтобы не посылать к ним. Вот мы всех из других губерний разослали, а этих держим.
- Как, только поэтому? - спросил Нехлюдов, остановясь в дверях.
Толпа, человек сорок, все в арестантских халатах, окружила Нехлюдова и помощника. Сразу заговорило несколько голосов. Помощник остановил:
- Говорите один кто-нибудь.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
- Мы все по каменной работе, все одной артели. Говорят, в губернии острог сгорел. Так мы в этом не причинны. Сделайте божескую милость.
Нехлюдов слушал и почти не понимал того, что говорил старый благообразный человек, потому что все внимание его было поглощено большой темно-серой многоногой вошью, которая ползла между волос по щеке благообразного каменщика.
- Как же так? Неужели только за это? - говорил Нехлюдов, обращаясь к смотрителю.
- Да, начальство оплошность сделало, их бы надо послать и водворить на место жительства, - говорил помощник.
Только что смотритель кончил, как из толпы выдвинулся маленький человечек, тоже в арестантском халате, начал, странно кривя ртом, говорить о том, что их здесь мучают ни за что.
- Хуже собак... - начал он.
- Ну, ну, лишнего тоже не разговаривай, помалкивай, а то знаешь...
- Что мне знать, - отчаянно заговорил маленький человечек. - Разве мы в чем виноваты?
- Молчать! - крикнул начальник, и маленький человечек замолчал.
"Что же это такое?" - говорил себе Нехлюдов, выходя из камер, как сквозь строй прогоняемый сотней глаз выглядывавших из дверей и встречавшихся арестантов.
- Неужели действительно держат так прямо невинных людей? - проговорил Нехлюдов, когда они вышли из коридора.
- Что ж прикажете делать? Но только что и много они врут. Послушать их - все невинны, - говорил помощник смотрителя.
- Да ведь эти-то не виноваты же ни в чем.
- Эти-то, положим. Но только народ очень испорченный. Без строгости невозможно. Есть такие типы бедовые, тоже палец в рот не клади. Вот вчера двоих вынуждены были наказать.
- Как наказать? - спросил Нехлюдов.
- Розгами наказывали по предписанию...
- Да ведь телесное наказание отменено.
- Не для лишенных прав. Эти подлежат.
Нехлюдов вспомнил все, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял, что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой не охватывало его.
Не слушая помощника смотрителя и не глядя вокруг себя, он поспешно вышел из коридоров и направился в контору. Смотритель был в коридоре и, занятый другим делом, забыл вызвать Богодуховскую. Он вспомнил, что обещал вызвать ее, только тогда, когда Нехлюдов вошел в контору.
- Сейчас я пошлю за ней, а вы посидите, - сказал он.
LIV
Контора состояла из двух комнат. В первой комнате, с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в одном углу черная мерка для измерения роста арестантов, в другом углу висел, - всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, - большой образ Христа. В этой первой комнате стояло несколько надзирателей. В другой же комнате сидели по стенам и отдельными группами или парочками человек двадцать мужчин и женщин и негромко разговаривали. У окна стоял письменный стол.
Смотритель сел у письменного стола и предложил Нехлюдову стул, стоявший тут же. Нехлюдов сел и стал рассматривать людей, бывших в комнате.
Прежде всех обратил его внимание молодой человек в короткой жакетке, с приятным лицом, который, стоя перед немолодой уже чернобровой женщиной, что-то горячо и с жестами рук говорил ей. Рядом сидел старый человек в синих очках и неподвижно слушал, держа за руку молодую женщину в арестантской одежде, что-то рассказывавшую ему. Мальчик-реалист с остановившимся испуганным выражением лица, не спуская глаз, смотрел на старика. Недалеко от них, в углу, сидела парочка влюбленных: она была с короткими волосами и с энергическим лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в модном платье; он - с тонкими очертаниями лица и волнистыми волосами красивый юноша в гуттаперчевой куртке. Они сидели в уголку и шептались, очевидно млея от любви. Ближе же всех к столу сидела седая в черном платье женщина, очевидно мать. Она глядела во все глаза на чахоточного вида молодого человека в такой же куртке и хотела что-то сказать, но не могла выговорить от слез: и начинала и останавливалась. Молодой человек держал в руках бумажку и, очевидно не зная, что ему делать, с сердитым лицом перегибал и мял ее. Подле них сидела полная, румяная, красивая девушка с очень выпуклыми глазами, в сером платье и пелеринке. Она сидела рядом с плачущей матерью и нежно гладила ее по плечу. Все было красиво в этой девушке: и большие белые руки, и волнистые остриженные волосы, и крепкие нос и губы; но главную прелесть ее лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза. Красивые глаза ее оторвались от лица матери в ту минуту, как вошел Нехлюдов, и встретились с его взглядом. Но тотчас же она отвернулась и что-то стала говорить матери. Недалеко от влюбленной парочки сидел черный лохматый человек с мрачным лицом и сердито говорил что-то безбородому посетителю, похожему на скопца. Нехлюдов сел рядом с смотрителем и с напряженным любопытством глядел вокруг себя. Его развлек подошедший к нему гладко стриженный ребенок-мальчик и тоненьким голоском обратился к нему с вопросом.
- А вы кого ждете?
Нехлюдов удивился вопросу, но, взглянув на мальчика и увидав серьезное, осмысленное лицо с внимательными, живыми глазами, серьезно ответил ему, что ждет знакомую женщину.
- Что же, она вам сестра? - спросил мальчик.
- Нет, не сестра, - ответил удивленно Нехлюдов. - А ты с кем здесь? - спросил он мальчика.
- Я с мамой. Она политическая, - гордо сказал мальчик.
- Марья Павловна, возьмите Колю, - сказал смотритель, нашедший, вероятно, противозаконным разговор Нехлюдова с мальчиком.
Марья Павловна, та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая обратила внимание Нехлюдова, встала во весь свой высокий рост и сильной, широкой, почти мужской походкой подошла к Нехлюдову и мальчику.
- Что он у вас спрашивает, кто вы? - спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях. - Ему все нужно знать, - сказала она и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов - оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
- Да, спрашивал меня, к кому я.
- Марья Павловна, нельзя разговаривать с посторонними. Ведь вы знаете, - сказал смотритель.
- Хорошо, хорошо, - сказала она и, взяв своей большой белой рукой за ручку не спускавшего с нее глаз Колю, вернулась к матери чахоточного,
- Чей же это мальчик? - спросил Нехлюдов уже у смотрителя.
- Политической одной, он в тюрьме и родился, - сказал смотритель с некоторым удовольствием, как бы показывая редкость своего заведения.
- Неужели?
- Да, вот теперь едет в Сибирь с матерью.
- А эта девушка?
- Не могу вам отвечать, - сказал смотритель, пожимая плечами. - А вот и Богодуховская, LV
Из задней двери вертлявой походкой вышла маленькая стриженая, худая, желтая Вера Ефремовна, с своими огромными добрыми глазами,
- Ну, спасибо, что пришли, - сказала она, пожимая руку Нехлюдова. - Вспомнили меня? Сядемте.