- Не исключено: без всякого опасения она заходит в аптеку, и тут на нее обрушивается удар...
Жеребец поднял над головой руку и, с маху ударив по столу, недовольно поморщился. Стакан упал на пол, но не разбился. Ковер, видно, толстый.
- Ну а насчет похищения пилюль у вас есть какие-нибудь предположения?
- Меня спрашивать нечего. Вы теперь главный охранник.
- Бросьте паясничать. Вы должны знать еще кое-что.
- Да, у меня есть некоторые предположения. Но это еще не факты. Если же говорить о совершенно определенных уликах, это - магнитофонная лента, которую мы с вами только что слушали.
- Но бывший главный охранник явно кое-что утаил.
- Почему вы так думаете?
- А вам самому не кажется, что за утайку-то его и убили - заткнули рот?
- Да-да. Ловка женщина - одним выстрелом двух зайцев... Что ж, вполне возможно.
- Существует же где-то юбилейная комиссия.
- Мне об этом ничего не известно, я с ней никак не связан.
- А ведь она назначена Советом...
- Что-то я краем уха слышал. Приветственное слово по случаю юбилея обычно поручают мне. Я, жеребец, для этого и существую. Ну а сама подготовка к празднованию юбилея... В общем, Совет, как правило, придерживается линии невмешательства.
- Но это же официальный праздник. И кто-то должен всем распоряжаться.
- Если такой человек существует, то это скорее всего вы.
- Помогите мне встретиться с директором клиники.
- Не говорите чепухи. - Ливень усилился. Жеребец, глядя в окно, потянулся и сцепил пальцы на затылке. Потоки дождя бежали по стеклу, колеблясь, как языки пламени. Таким же зыбким казалось и лицо жеребца. - Разве кто-нибудь способен охватить все происходящее в клинике? Хотелось бы верить, что это возможно. Хотелось бы верить... Но кто знает. Да ведь от того, что здесь творится, с ума сойдешь. Даже просто сказать об этом не наберешься смелости. Тем более если речь зайдет о директоре клиники... Сколько лет не задавали такого вопроса, не задавал его и я. Иногда по ночам, наедине с самим собой, я думаю о нем. Может быть, именно сейчас в каком-то уголке клиники директор с беспокойством размышляет обо мне, не ведая о моем местожительстве, специальности, имени да и о самом моем существовании...
- Попробую-ка повнимательней разобраться, не уловили ли подслушивающие устройства чего-либо нового о празднике.
- Это прекрасно. - Жеребец повернулся к мужчине, выражение его лица смягчилось. - В вашем положении нужно слушать все подряд, без разбора, как это ни обременительно. Вы ведь теперь главный охранник. И должны быть в курсе всего. Даже если это не удастся, делайте вид, будто вам все известно, заставьте окружающих поверить вам.
- Я связан по рукам и по ногам. И это прекрасно знают те, кто скрывает мою жену, независимо от того, хотят они защитить ее или обидеть.
- Нужно, наверно, добиться их молчаливого согласия на ваше назначение.
- Сложное дело.
Жеребец вынул из шкафчика бутылку виски и два небольших стакана. Наполнив их до краев, он торжественно поднял свой стакан и опрокинул в рот, будто запивая огромную пилюлю.
- Выпейте-ка со мной. Воду налейте в стакан из-под пива. Может, теперь разрешите взглянуть на ваши записки?
Торговаться и дальше было бессмысленно.
Ведь жеребец сообщил мне обещанные сведения. И я уяснил одно - в исчезновении жены из приемного покоя нет ничего загадочного. Однако, напав наконец на след жены, я разволновался куда меньше, чем ожидал. Но зато овладевавшее мной беспокойство медленно и неуклонно прибывало, как вода в дырявой лодке. Во всяком случае, с похищением пилюль жена была связана чисто случайно, а главный вопрос - почему без всякого вызова прибыла "скорая помощь" - остался без ответа. Моя жена точно провалилась во тьму бездонной пещеры, и пока сквозь прорезавшуюся крохотную щелку разглядеть, где она, совершенно невозможно.
- За два вечера вы дошли лишь до этого места?.. - спросил жеребец ехидно, читая конец записок. - Вы еще даже не добрались до своей комнаты. А дальше - столько всего, о чем и писать-то непросто.
Я ответил ему в тон:
- А дальше - столько всего, о чем вы хотите узнать.
Жеребец рассмеялся с невинным видом и снова налил виски.
- Разумеется. Я думаю, вы продолжите эту работу?
- Не знаю, что и делать.
- Прошу вас. Завтра празднование юбилея, и я буду очень занят.
- Вы меня не обманываете?
- В чем?
- Пообещав переправить записки моей жене...
- Зачем же обманывать?
- Слишком уж это хорошо, чтобы быть правдой. Все, что вы говорите...
- Согласись вы с самого начала сотрудничать со мной, никаких проблем не возникло бы.
Вдруг голос его дрогнул. Подбородок натужно задвигался, будто он затолкал в рот пяток жевательных резинок, кончик носа побелел. Его возбуждение, видимо, передалось и мне - от груди к рукам пробежала электрическая искра.
- Я вообще жалею, что сотрудничал с вами; нет, нет, я не шучу.
- Если вам не хочется писать, можете сообщить мне обо всем устно.
- О чем же?..
- Разве не ясно? О том, что я жажду узнать.
- О моих сексуальных возможностях?
Жеребец неожиданно ухватил за горлышко бутылку виски и грохнул ею по столу. Помня, должно быть, как он недавно ушиб руку о стол, жеребец решил воспользоваться бутылкой. Она почему-то не разбилась, а по мраморной столешнице побежала полукруглая трещина. Нажав на стол, он соединил ее края.
- Теперь на любой бензоколонке можно купить хороший клей.
- Только не говорите, что вам ничего не известно. - Жеребец коротко вздохнул и сжал зубы. - Речь идет о больной из восьмой палаты. О том дне, когда удалось восстановить функции нижней части тела вашего предшественника и добиться полного соединения его нервных окончаний с моими. Бесконечные консультации с сотрудниками отделения искусственных органов и сотрудниками отделения нейротехники, оказавшими мне всестороннюю помощь, затем совместный обед - все это заняло массу времени, и, когда я вернулся в восьмую палату, помнится, шел уже десятый час. Ее кровать была пуста. А ведь именно в тот день я превратился в жеребца. Девочка должна была меня ждать. Кто-то ее увел - это несомненно.
- Вы хотите сказать, что преступник - я?
- Самые серьезные подозрения падают, конечно, на вашего предшественника. Он был ее родным отцом, с больными ничего общего не имел и вдобавок не одобрял наших с ней отношений. Но как, при всем желании, заподозрить человека, от которого осталась лишь нижняя часть тела? Да и потом, у него алиби. Он тогда чуть не весь день старательно прикреплял к окончаниям моих двигательных нервов платиновую проволоку с кремниевым покрытием.
- Вы говорите о ваших отношениях, но ей же всего тринадцать лет, этой девочке...
- Вы превратно поняли мои слова.
- Если я у вас все время на подозрении, почему было не сказать об этом ясно и определенно? Глупо. Заставили меня зря потратить столько времени на донесения...
- Видите ли, я то верил, то сомневался.
- Ну что ж, мне, пожалуй, пора.
- Нет, так не пойдет. То, что преступник вы, сейчас уже факт неопровержимый.
- У вас есть доказательства?
- Есть, причем сколько угодно. - Жеребец стукнул тетрадью по столу, но было видно, он слегка переигрывает. - Здесь все написано.
- Сомневаюсь.
- Во всех своих тетрадях вы намеренно указываете место, где сделаны записи. Слишком уж это нарочито. Позвонив вам сегодня - договориться о встрече, я застал вас дома, что случается крайне редко, обычно вы задерживаетесь на работе. А вот ни вчера, ни позавчера вас дома не было. И ночевали где-то в другом месте. Мы с секретаршей пытались разыскать вас, и не пробуйте изворачиваться, не выйдет.
- Чего же не выследили?
- Вы огорошили нас своим быстрым бегом.
- Вся сила в туфлях для прыжков. Не угодно ли заказать такие же, сэнсэй?
- Сдаюсь. Но, прошу вас, этой девочке необходим серьезный уход. Прошло уже почти три дня.
- Нет, только два.
- Болезнь ее называется "таяние костей"; кости исчезают - ужасно! Малейшее ослабление медицинской помощи, и под действием тяжести тела начинается укорачивание. Если произойдут необратимые изменения, будете виноваты вы. Прошу вас, умоляю. С каким трудом я превратился наконец в жеребца - неужели впустую?
- Бросьте причитать - вам это не к лицу.
- Утренний тест показал, что мои мужские качества значительно возросли. Присутствовавшая медсестра и та захлебнулась от восторга.
- Вы можете использовать в качестве партнерши кого угодно - вашу жену, секретаршу, медсестру.
- Кончайте свои непристойности. Вам, видно, этого не понять. Для меня девочка из восьмой палаты незаменима...
- Единственное, что вы получили, - возможность подглядывать за тем, что она делает.
- Физическая близость меня интересует меньше всего. Для меня это вопрос философский. Хороший врач - хороший больной - вам такое высказывание известно?
- А я думал, для вас суть в физической близости.
- Врач издревле обречен страдать духовной ущербностью. - Жеребец заговорил с быстротой паука, ткущего паутину. Но я ощущал какой-то разрыв между его словами и мыслями. - Обязанность его вовсе не в том, чтобы сочувствовать боли пострадавшего, - он должен остановить кровь, продезинфицировать рану, забинтовать ее. Он видит в пострадавшем не человека, получившего ранение, а рану, полученную человеком. Когда врачу, с этой его привычкой, вдруг попадается больной, предстающий перед ним человеком, он выходит из себя. И чтоб не выводить его из себя, больному надо перестать быть человеком. Постепенно врач обособляется от всех, становится одиноким, ожесточается и все больше отдаляется от людей. Не будет, пожалуй, преувеличением сказать, что предубеждение против больного - непременное качество, позволяющее стать знаменитым врачом. Подобное одиночество врача как раз и позволяет ему быть истинно гуманным, и это не парадокс. Только человек, противясь принципу выживания наиболее приспособленных, то есть естественному отбору, окружает заботой слабых и больных и гарантирует их существование. Герой погибает, а слабый живет. Фактически, уровень цивилизации может быть вычислен по проценту никудышных людей, входящих в данное общество. Был, кажется, даже один политолог (имени его я не помню), который дал такое определение современности: "Век больных, опирающийся на больных, для больных". И нечего роптать на порочность нашего века. Больной имеет право требовать от врача одиночество. Если же, несмотря ни на что, врач решается бежать от одиночества - ничего не поделаешь, он одновременно становится больным и как бы двуликим. Я лично готов пойти на это. Потому-то, честно говоря, и не роптал из-за своей импотенции. Это - истинная правда. Скорей я заслуживаю жалости, ибо мое бессилие - свидетельство сближения с больными.