"Что-нибудь новое у него на уме!" - подумала Варя.
- Что ж там - рады, отцы-то? - спросил вдруг Ганя.
- Н-нет, кажется. Впрочем, сам заключить можешь; Иван Федорович доволен; мать боится; и прежде с отвращением на него как на жениха смотрела; известно.
- Я не про то; жених невозможный и немыслимый, это ясно. Я про теперешнее спрашиваю, теперь-то там как? Формальное дала согласие?
- Она не сказала до сих пор: "нет", - вот и все; но иначе и не могло от нее быть. Ты знаешь, до какого сумасбродства она до сих пор застенчива и стыдлива: в детстве она в шкап залезала и просиживала в нем часа по два, по три, чтобы только не выходить к гостям; дылда выросла, а ведь и теперь то же самое. Знаешь, я почему-то думаю, что там действительно что-то серьезное, даже с ее стороны. Над князем она, говорят, смеется изо всех сил, с утра до ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждый день что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу ходит, сияет... Смешон, говорят, ужасно. От них же и слышала. Мне показалось тоже, что они надо мной в глаза смеялись, старшие-то.
Ганя, наконец, стал хмуриться; может, Варя и нарочно углублялась в эту тему, чтобы проникнуть в его настоящие мысли. Но раздался опять крик наверху.
- Я его выгоню! - так и рявкнул Ганя, как будто обрадовавшись сорвать досаду.
- И тогда он пойдет опять нас повсеместно срамить, как вчера.
- Как, как вчера? Что такое: как вчера? Да разве... - испугался вдруг ужасно Ганя.
- Ах, боже мой, разве ты не знаешь? - спохватилась Варя.
- Как... так неужели правда, что он там был? - воскликнул Ганя, вспыхнув от стыда и бешенства: - боже, да ведь ты оттуда! Узнала ты что-нибудь? Был там старик? Был или нет?
И Ганя бросился к дверям; Варя кинулась к нему и схватила его обеими руками.
- Что ты? Ну, куда ты? - говорила она: - выпустишь его теперь, он еще хуже наделает, по всем пойдет!..
- Что он там наделал? Что говорил?
- Да они и сами не умели рассказать и не поняли; только всех напугал. Пришел к Ивану Федоровичу, - того не было; потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала места просил у ней, на службу поступить, а потом стал на нас жаловаться, на меня, на мужа, на тебя особенно... много чего наговорил.
- Ты не могла узнать? - трепетал как в истерике Ганя.
- Да где уж тут! Он и сам-то вряд ли понимал, что говорил, а, может, мне и не передали всего.
Ганя схватился за голову и побежал к окну; Варя села у другого окна.
- Смешная Аглая, - заметила она вдруг, - останавливает меня и говорит: "передайте от меня особенное, личное уважение вашим родителям; я наверно найду на-днях случай видеться с вашим папашей". И этак серьезно говорит. Странно ужасно...
- Не в насмешку? Не в насмешку?
- То-то и есть что нет; тем-то и странно.
- Знает она или не знает про старика, как ты думаешь?
- Что в доме у них не знают, так в этом нет для меня и сомнения; но ты мне мысль подал: Аглая, может быть, и знает. Одна она и знает, потому что сестры были тоже удивлены, когда она так серьезно передавала поклон отцу. И с какой стати именно ему? Если знает, так ей князь передал!
- Не хитро узнать, кто передал! Вор! Этого еще недоставало. Вор в нашем семействе, "глава семейства"!
- Ну, вздор! - крикнула Варя совсем рассердившись: - пьяная история, больше ничего. И кто это выдумал? Лебедев, князь... сами-то они хороши: ума палата. Я вот во столечко это ценю.
- Старик вор и пьяница, - желчно продолжал Ганя, - я нищий, муж сестры ростовщик, - было на что позариться Аглае! Нечего сказать, красиво!
- Этот муж сестры, ростовщик, тебя...
- Кормит, что ли? Ты не церемонься, пожалуста.
- Чего ты злишься? - спохватилась Варя. - Ничего-то не понимаешь, точно школьник. Ты думаешь, все это могло повредить тебе в глазах Аглаи? Не знаешь ты ее характера; она от первейшего жениха отвернется, а к студенту каком-нибудь умирать с голоду, на чердак, с удовольствием бы побежала, - вот ее мечта! Ты никогда и понять не мог, как бы ты в ее глазах интересен стал, если бы с твердостью и гордостью умел переносить нашу обстановку. Князь ее на удочку тем и поймал, что, во-первых, совсем и не ловил, а во-вторых, что он на глаза всех идиот. Уж одно то, что она семью из-за него перемутит, - вот что ей теперь любо. Э-эх, ничего-то вы не понимаете!
- Ну, еще увидим, понимаем или не понимаем, - загадочно пробормотал Ганя, - только я все-таки бы не хотел, чтоб она узнала о старике. Я думал, князь удержится и не расскажет. Он и Лебедева сдержал; он и мне не хотел всего выговорить, когда я пристал...
- Стало быть, сам видишь, что и мимо его все уже известно. Да и чего тебе теперь? Чего надеешься? А если б и оставалась еще надежда, то это бы только страдальческий вид тебе в ее глазах придало.
- Ну, скандалу-то и она бы струсила, несмотря на весь романизм. Все до известной черты, и все до известной черты; все вы таковы.
- Аглая-то бы струсила? - вспылила Варя, презрительно поглядев на брата: - а низкая, однако же, у тебя душонка! Не стоите вы все ничего. Пусть она смешная и чудачка, да зато благороднее всех нас в тысячу раз.
- Ну, ничего, ничего, не сердись, - самодовольно пробормотал опять Ганя.
- Мне мать только жаль, - продолжала Варя, - боюсь, чтоб эта отцовская история до нее не дошла, ах, боюсь!
- И наверно дошла, - заметил Ганя.
Варя было встала, чтоб отправиться на верх к Нине Александровне, но остановилась и внимательно посмотрела на брата.
- Кто же ей мог сказать?
- Ипполит, должно быть. Первым удовольствием, я думаю, почел матери это отрапортовать, как только к нам переехал.
- Да почему он-то знает, скажи мне, пожалуста? Князь и Лебедев никому решили не говорить, Коля даже ничего не знает.
- Ипполит-то? Сам узнал. Представить не можешь, до какой степени это хитрая тварь; какой он сплетник, какой у него нос, чтоб отыскать чутьем все дурное, все что скандально. Ну, верь не верь, а я убежден, что он Аглаю успел в руки взять! А не взял, так возьмет. Рогожин с ним тоже в сношения вошел. Как это князь не замечает! И уж как ему теперь хочется меня подсидеть! За личного врага меня почитает, я это давно раскусил, и с чего, что ему тут, ведь умрет, я понять не могу! Но я его надую; увидишь, что не он меня, а я его подсижу.
- Зачем же ты переманил его, когда так ненавидишь? И стоит он того, чтоб его подсиживать?
- Ты же переманить его к нам посоветовала.
- Я думала, что он будет полезен; а знаешь, что он сам теперь влюбился в Аглаю и писал к ней? Меня расспрашивали... чуть ли он к Лизавете Прокофьевне не писал.
- В этом смысле неопасен! - сказал Ганя, злобно засмеявшись, - впрочем, верно что-нибудь да не то. Что он влюблен, это очень может быть, потому что мальчишка! Но... он не станет анонимные письма старухе писать. Это такая злобная, ничтожная, самодовольная посредственность!.. Я убежден, я знаю наверно, что он меня пред нею интриганом выставил, с того и начал. Я, признаюсь, как дурак ему проговорился сначала; я думал, что он из одного мщения к князю в мои интересы войдет; он такая хитрая тварь! О, я раскусил его теперь совершенно. А про эту покражу он от своей же матери слышал, от капитанши. Старик, если и решился на это, так для капитанши. Вдруг мне, ни с того ни с сего, сообщает, что "генерал" его матери четыреста рублей обещал, и совершенно этак ни с того, ни с сего, безо всяких церемоний. Тут я все понял. И так мне в глаза и заглядывает, с наслаждением с каким-то; мамаше он, наверно, то же сказал, единственно из удовольствия сердце ей разорвать. И чего он не умирает, скажи мне, пожалуста? Ведь обязался чрез три недели умереть, а здесь еще потолстел! Перестает кашлять; вчера вечером сам говорил, что другой уже день кровью не кашляет.
- Выгони его.
- Я не ненавижу его, а презираю, - гордо произнес Ганя. - Ну да, да, пусть я его ненавижу, пусть! - вскричал он вдруг с необыкновенною яростью; - и я ему выскажу это в глаза, когда он даже умирать будет, на своей подушке! Если бы ты читала его исповедь, - боже! какая наивность наглости! Это поручик Пирогов, это Ноздрев в трагедии, а главное - мальчишка! О, с каким бы наслаждением я тогда его высек, именно чтоб удивить его. Теперь он всем мстит, за то что тогда не удалось... Но что это? Там опять шум! Да что это, наконец, такое? Я этого, наконец, не потерплю. Птицын! - вскричал он входящему в комнату Птицыну: - что это, до чего у нас дело дойдет, наконец? Это... это...
Но шум быстро приближался, дверь вдруг распахнулась, и старик Иволгин, в гневе, багровый, потрясенный, вне себя, тоже набросился на Птицына. За стариком следовали Нина Александровна, Коля и сзади всех Ипполит. II.
Ипполит уже пять дней как переселился в дом Птицына. Это случилось как-то натурально, без особых слов и без всякой размолвки между ним и князем; они не только не поссорились, но, с виду, как будто даже расстались друзьями. Гаврила Ардалионович, так враждебный к Ипполиту на тогдашнем вечере, сам пришел навестить его, уже на третий, впрочем, день после происшествия, вероятно, руководимый какою-нибудь внезапною мыслью. Почему-то и Рогожин стал тоже приходить к больному. Князю в первое время казалось, что даже и лучше будет для "бедного мальчика", если он переселится из его дома. Но и во время своего переселения Ипполит уже выражался, что он переселяется к Птицыну, "который так добр, что дает ему угол", и ни разу, точно нарочно, не выразился, что переезжает к Гане, хотя Ганя-то и настоял, чтоб его приняли в дом. Ганя это тогда же заметил и обидчиво заключил в свое сердце.
Он был прав, говоря сестре, что больной поправился, Действительно, Ипполиту было несколько лучше прежнего, что заметно было с первого на него взгляда. Он вошел в комнату не торопясь, позади всех, с насмешливою и недоброю улыбкой. Нина Александровна вошла очень испуганная. (Она сильно переменилась в эти полгода, похудела; выдав замуж дочь и переехав к ней жить, она почти перестала вмешиваться наружно в дела своих детей.) Коля был озабочен и как бы в недоумении; он многого не понимал в "сумасшествии генерала", как он выражался, конечно, не зная основных причин этой новой сумятицы в доме. Но ему ясно было, что отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился, что как будто совсем стал не тот человек, как прежде. Беспокоило его тоже, что старик в последние три дня совсем даже перестал пить. Он знал, что он разошелся и даже поссорился с Лебедевым и с князем. Коля только что воротился домой с полуштофом водки, который приобрел на собственные деньги.