- Я принимаю все, что ты сказал, за шутку, Евгений Павлыч, - серьезно возразил князь Щ.
- Я всех либералов не видала и судить не берусь, - сказала Александра Ивановна, - но с негодованием вашу мысль выслушала: вы взяли частный случай и возвели в общее правило, а стало быть, клеветали.
- Частный случай? А-а! Слово произнесено, - подхватил Евгений Павлович. - Князь, как вы думаете: частный это случай или нет?
- Я тоже должен сказать, что я мало видел и мало был... с либералами, - сказал князь, - но мне кажется, что вы, может быть, несколько правы, и что тот русский либерализм, о котором вы говорили, действительно отчасти наклонен ненавидеть самую Россию, а не одни только ее порядки вещей. Конечно, это только отчасти... конечно, это никак не может быть для всех справедливо...
Он замялся и не докончил. Несмотря на все волнение свое, он был чрезвычайно заинтересован разговором. В князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами. В его лице и даже в положении его корпуса как-то отражалась эта наивность, эта вера, не подозревающая ни насмешки, ни юмора. Но хоть Евгений Павлович и давно уже обращался к нему не иначе как с некоторою особенною усмешкой, но теперь, при ответе его, как-то очень серьезно посмотрел на него, точно совсем не ожидал от него такого ответа.
- Так... вот вы как однако странно, - проговорил он, - и вправду, вы серьезно отвечали мне, князь?
- Да разве вы не серьезно спрашивали? - возразил тот в удивлении.
Все засмеялись.
- Верьте ему, - сказала Аделаида, - Евгений Павлыч всегда и всех дурачит! Если бы вы знали, о чем он иногда пресерьезно рассказывает!
- По-моему, это тяжелый разговор, и не заводить бы его совсем, - резко заметила Александра, - хотели идти гулять...
- И пойдемте, вечер прелестный! - вскричал Евгений Павлыч; - но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное, чтобы доказать это князю (вы, князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, - хоть я и в самом деле пустой человек!), и... если позволите, господа, я сделаю князю еще один последний вопрос, из собственного любопытства, им и кончим. Этот вопрос мне, как нарочно, два часа тому назад пришел в голову (видите, князь, я тоже иногда серьезные вещи обдумываю); я его решил, но посмотрим, что скажет князь. Сейчас сказали про "частный случай". Словцо это очень у нас знаменательное, его часто слышишь. Недавно все говорили и писали об этом ужасном убийстве шести человек этим... молодым человеком, и о странной речи защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно должно было придти в голову убить этих шесть человек. Это не буквально, но смысл, кажется, тот, или подходит к тому. По-моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время. Ну, так как по-вашему будет: это извращение понятий и убеждений, эта возможность такого кривого и замечательного взгляда на дело, есть ли это случай частный, или общий?
Все захохотали.
- Частный, разумеется, частный, - засмеялись Александра и Аделаида.
- И позволь опять напомнить, Евгений Павлыч, - прибавил князь Ц., - что шутка твоя слишком уже износилась.
- Как вы думаете, князь? - не дослушал Евгений Павлович, поймав на себе любопытный и серьезный взгляд князя Льва Николаевича. - Как вам кажется: частный это случай, или общий? Я, признаюсь, для вас и выдумал этот вопрос.
- Нет, не частный, - тихо, но твердо проговорил князь.
- Помилуйте, Лев Николаевич, - с некоторою досадой вскричал князь Щ., - разве вы не видите, что он вас ловит; он решительно смеется и именно вас предположил поймать на зубок.
- Я думал, что Евгений Павлыч говорил серьезно, - покраснел князь и потупил глаза.
- Милый князь, - продолжал князь Щ., - да вспомните, о чем мы с вами говорили один раз, месяца три тому назад; мы именно говорили о том, что в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени замечательных решений присяжных? Как вы сами радовались, и как я на вашу радость тогда радовался... мы говорили, что гордиться можем... А эта неловкая защита, этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами.
Князь Лев Николаевич подумал, но с самым убежденным видом, хотя тихо и даже как будто робко выговаривая, ответил:
- Я только хотел сказать, что искажение идей и понятий (как выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более общий, чем частный случай, к несчастию. И до того, что если б это искажение не было таким общим случаем, то, может быть, не было бы и таких невозможных преступлений, как эти...
- Невозможных преступлений? Но уверяю же вас, что точно такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и прежде бывали, и всегда были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут повторяться. Разница в том, что у нас прежде было меньше гласности, а теперь стали вслух говорить и даже писать о них, потому-то и кажется, что эти преступники теперь только и появились. Вот в чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка, князь, уверяю вас, - насмешливо улыбнулся князь Щ.
- Я сам знаю, что преступлений и прежде было очень много, и таких же ужасных; я еще недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и подсудимыми мне удалось познакомиться. Есть даже страшнее преступники, чем этот, убившие по десяти человек, совсем не раскаиваясь. Но я вот что заметил при этом: что самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то-есть по совести считает, что он не хорошо поступил, хоть и безо всякого раскаяния. И таков всякий из них; а эти ведь, о которых Евгений Павлыч заговорил, не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что право имели и... даже хорошо поступили, то-есть почти ведь так. Вот в этом-то и состоит, по-моему, ужасная разница. И заметьте, все это молодежь, то-есть именно такой возраст, в котором всего легче и беззащитнее можно подпасть под извращение идей.
Князь Щ. уже не смеялся и с недоумением выслушал князя. Александра Ивановна, давно уже хотевшая что-то заметить, замолчала, точно какая-то особенная мысль остановила ее. Евгений же Павлович смотрел на князя в решительном удивлении и на этот раз уже безо всякой усмешки.
- Да вы что так на него удивляетесь, государь мой, - неожиданно вступилась Лизавета Прокофьевна, - что он, глупее вас что ли, что не мог по-вашему рассудить?
- Нет-с, я не про то, - сказал Евгений Павлович, - но только как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это видите и замечаете, то как же вы (извините меня опять) в этом странном деле... вот что на-днях было... Бурдовского, кажется... как же вы не заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что вы совсем не заметили?
- А вот что, батюшка. - разгорячилась Лизавета Прокофьевна, - мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, - помнишь, Александра? - и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
- А Ипполит тоже переехал к нам сейчас на дачу! - крикнул Коля.
- Как! уже здесь? - встревожился князь.
- Только что вы ушли с Лизаветой Прокофьевной, - и пожаловал; я его перевез!
- Ну бьюсь же об заклад, - так и вскипела вдруг Лизавета Прокофьевна, совсем забыв, что сейчас же князя хвалила, - об заклад бьюсь, что он ездил вчера к нему на чердак и прощения у него на коленях просил, чтоб эта злая злючка удостоила сюда переехать. Ездил ты вчера? Сам ведь признавался давеча. Так или нет? Стоял ты на коленках или нет?
- Совсем не стоял, - крикну и Коля, - а совсем напротив: Ипполит у князя руку вчера схватил и два раза поцеловал, я сам видел, тем и кончилось все объяснение, кроме того, что князь просто сказал, что ему легче будет на даче, и тот мигом согласился переехать, как только станет легче.
- Вы напрасно, Коля... - пробормотал князь, вставая и хватаясь за шляпу, - зачем вы рассказываете, я...
- Куда это? - остановила Лизавета Прокофьевна.