- Да садись, садись, чего стоишь! Вот тебе стул, - вскинулась Лизавета Прокофьевна и сама подставила ему стул.
- Благодарю вас, - тихо продолжал Ипполит, - а вы садитесь напротив, вот и поговорим... мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою... - улыбнулся он ей опять. - Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это в роде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это все здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.
- Да какой теперь разговор, - все больше и больше пугалась Лизавета Прокофьевна, - ты весь в лихорадке. Давеча визжал да пищал, а теперь чуть дух переводишь, задохся!
- Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?... А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас много слышал... от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет... Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь видел... знаете ли, что я вас даже немножко любил.
- Господи, а я было, право, чуть его не ударила.
- Вас удержала Аглая Ивановна; ведь я не ошибаюсь? это ведь ваша дочь Аглая Ивановна? Она так хороша, что я давеча с первого взгляда угадал ее, хоть и никогда не видал. Дайте мне хоть на красавицу-то в последний раз в жизни посмотреть, - какою-то неловкою, кривою улыбкой улыбнулся Ипполит, - вот и князь тут, и супруг ваш, и вся компания. Отчего вы мне отказываете в последнем желании?
- Стул! - крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама и села напротив Ипполита. - Коля, - приказала она, - отправишься с ним немедленно, проводи его, а завтра я непременно сама...
- Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю... Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя к себе вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь... Но ведь я знаю вас, вы добрая, князь тоже... мы все до комизма предобрые люди...
Князь всполошился, Лебедев бросился со всех ног из комнаты, за ним добежала Вера.
- И правда, - резко решила генеральша, - говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня... Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, - обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, - я и одна домой сумею дойти...
Но ей не дали договорить. Все подошли я окружили ее с готовностью. Князь тотчас же стал всех упрашивать остаться пить чай и извинялся, что до сих пор не догадался об этом. Даже генерал был так любезен, что пробормотал что-то успокоительное и любезно спросил Лизавету Прокофьевну: "не свежо ли ей однако же на террасе?" Он даже чуть было не спросил Ипполита: "давно ли он в университете?", но не спросил. Евгений Павлович и князь Щ. стали вдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на лицах Аделаиды и Александры выражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом, все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной. Одна Аглая была нахмурена и молча села поодаль. Осталось и все остальное общество; никто не хотел уходить, даже генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что генерал тотчас же стушевался куда-то в угол. Князь подходил с приглашением и к Бурдовскому с компанией, не обходя никого. Они пробормотали, с натянутым видом, что подождут Ипполита, и тотчас же удалились в самый дальний угол террасы, где и уселись опять все рядом. Вероятно, чай уже был давно приготовлен у Лебедева для себя, потому что тотчас же и явился. Пробило одиннадцать часов. X.
Ипполит помочил свои губы в чашке чаю, поданной ему Верой Лебедевой, поставил чашку на столик и вдруг, точно законфузился, почти в смущении осмотрелся кругом.
- Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, - как-то странно заторопился он, - эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходного фарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда не подаются... как водится, это в приданое за женой его было... у них так водится... и вот он их нам подал, в честь вас, разумеется, до того обрадовался...
Он хотел было еще что-то прибавить, но не нашелся.
- Сконфузился таки, я так и ждал! - шепнул вдруг Евгений Павлович на ухо князю: - это ведь опасно, а? Вернейший признак, что теперь, со зла, такую какую-нибудь эксцентричность выкинет, что и Лизавета Прокофьевна, пожалуй, не усидит.
Князь вопросительно посмотрел на него.
- Вы эксцентричности не боитесь? - прибавил Евгений Павлович. - Ведь и я тоже, даже желаю; мне собственно только, чтобы наша милая Лизавета Прокофьевна была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; без того и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка.
- После, не мешайте. Да, я нездоров, - рассеянно и даже нетерпеливо ответил князь. Он услышал свое имя, Ипполит говорил про него.
- Вы не верите? - истерически смеялся Ипполит: - так и должно быть, а князь так с первого разу поверит и нисколько не удивится.
- Слышишь, князь? - обернулась к нему Лизавета Прокофьевна, - слышишь?
Кругом смеялись. Лебедев суетливо выставлялся вперед и вертелся пред самою Лизаветой Прокофьевной.
- Он говорит, что этот вот кривляка, твой-то хозяин... тому господину статью поправлял, вот что давеча на твой счет прочитали.
Князь с удивлением посмотрел на Лебедева.
- Что ж ты молчишь? - даже топнула ногой Лизавета Прокофьевна.
- Что же, - пробормотал князь, продолжая рассматривать Лебедева, - я уж вижу, что он поправлял.
- Правда? - быстро обернулась Лизавета Прокофьевна к Лебедеву.
- Истинная правда, ваше превосходительство! - твердо и непоколебимо ответил Лебедев, приложив руку к сердцу.
- Точно хвалится! - чуть не привскочила она на стуле.
- Низок, низок! - забормотал Лебедев, начиная ударять себя в грудь и все ниже и ниже наклоняя голову.
- Да что мне в том, что ты низок! Он думает, что скажет: низок, так и вывернется. И не стыдно тебе, князь, с такими людишками водиться, еще раз говорю? Никогда не прощу тебе!
- Меня простит князь! - с убеждением и умилением проговорил Лебедев.
- Единственно из благородства, - громко и звонко заговорил вдруг подскочивший Келлер, обращаясь прямо к Лизавете Прокофьевне, - единственно из благородства, сударыня, и чтобы не выдать скомпрометированного приятеля, я давеча утаил о поправках, несмотря на то, что он же нас с лестницы спустить предлагал, как сами изволили слышать. Для восстановления истины признаюсь, что я действительно обратился к нему, за шесть целковых, но отнюдь не для слога, а собственно для узнания фактов, мне большею частью неизвестных, как к компетентному лицу. Насчет штиблетов, насчет аппетита у швейцарского профессора, насчет пятидесяти рублей вместо двухсот пятидесяти, одним словом, вся эта группировка, все это принадлежит ему за шесть целковых, но слог не поправляли.
- Я должен заметить, - с лихорадочным нетерпением и каким-то ползучим голосом перебил его Лебедев, при распространявшемся все более и более смехе, - что я поправлял одну только первую половину статьи, но так как в средине мы не сошлись и за одну мысль поссорились, то я вторую половину уж и не поправлял-с, так что все что там безграмотно (а там безграмотно!), так уж это мне не приписывать-с...
- Вот он о чем хлопочет! - вскричала Лизавета Прокофьевна.
- Позвольте спросить, - обратился Евгений Павлович к Келлеру, - когда поправляли статью?
- Вчера утром, - отрапортовал Келлер, - мы имели свидание с обещанием честного слова сохранить секрет с обеих сторон.
- Это когда он ползал-то перед тобой и уверял тебя в преданности! ну, людишки! Не надо мне твоего Пушкина, и чтобы дочь твоя ко мне не являлась!
Лизавета Прокофьевна хотела было встать, но вдруг раздражительно обратилась к смеющемуся Ипполиту:
- Что ж ты, милый, на смех что ли вздумал меня здесь выставлять!
- Сохрани господи, - криво улыбался Ипполит, - но меня больше всего поражает чрезвычайная эксцентричность ваша, Лизавета Прокофьевна; я, признаюсь, нарочно подвел про Лебедева, я знал, как на вас подействует, на вас одну, потому что князь действительно простит и уж наверно простил... даже, может, извинение в уме подыскал, ведь так, князь, не правда ли?
Он задыхался, странное волнение его возрастало с каждым словом.
- Ну?.. - гневно проговорила Лизавета Прокофьевна, удивляясь его тону: - ну?
- Про вас я уже много слышал, в этом же роде... с большою радостию... чрезвычайно научился вас уважать, - продолжал Ипполит.
Он говорил одно, но так, как будто бы этими самыми словами хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что все это, вместе с его чахоточным видом и с странным, сверкающим, и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к нему внимание.
- Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная света (я сознаюсь в этом), тому, что вы не только сами остались в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих... девиц, выслушивать дело скандальное, хотя они уже все прочли в романах. Я, может быть, впрочем, не знаю... потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто кроме вас мог остаться... по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять... во всем участие и... с тем... что на другой день стыдно... (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я все это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю, хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно как все это для него не принято... Хи-хи! - захихикал он, совсем спутавшись, и вдруг так закашлялся, что минуты две не мог продолжать.