Рассказ об Александре Невском должен был показать, что, несмотря на подчинение русских княжеств монголо-татарам, на Руси остались князья, мужество и мудрость которых могут противостоять врагам Русской земли, а их воинская доблесть внушает страх и уважение окружающим народам. Даже Батый признает величие Александра. Он призывает Александра в Орду: «Александре, веси ли, яко бог покори ми многыя языки (народы)? Ты ли един не хощеши покоритеся силе моей! Но аще хощеши съблюсти (сохранить) землю свою, то скоро прииди к мне, и узриши честь царства моего». Встретившись с Александром, Батый говорит своим вельможам: «Воистинну ми сказасте, яко несть подобна сему князя».
Автор «Повести о житии», — о чем он прямо говорит в начале своего рассказа, — знал князя, был свидетелем его государственных дел и ратных подвигов: «Самовидець есмь възраста (жизни) его». Агиографы часто пишут в своих произведениях о том, откуда они почерпнули сведения о жизни героя своего повествования. Но в такого рода сообщениях автор жития, как правило, говорит о реальном положении вещей: о святом он узнал либо из рассказов современников святого, либо из сохранившихся записей о нем, либо из более раннего жития этого святого, либо как его современник или ученик. Наиболее редко в житийных текстах встречается сообщение автора, что он сам знал святого; а формулировка «Повести о житии Александра Невского» — «самовидець есмь...» — ни в каком другом житии не зафиксирована. Поэтому у нас есть все основания видеть в этой фразе «Повести» документальное сообщение, очевидно объясняемое причастностью митрополита Кирилла к составлению «Повести».
И реальный образ героя, близкий автору, и задачи, поставленные автором в своем произведении, придали агиографическому памятнику особый воинский колорит. Чувство живой симпатии рассказчика к Александру Невскому, преклонение перед его ратной и государственной деятельностью обусловили особую искренность и лиричность «Повести о житии Александра Невского».
Характеристики Александра Невского в «Повести о житии» очень разноплановы. В соответствии с житийными канонами подчеркиваются его «церковные добродетели». Автор говорит, что о князьях, подобных Александру Невскому, пророк Исайя сказал: «Князь благ в странах — тих, уветлив, кроток, съмерен — по образу божию есть». Он «бе бо иереелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушаше их, аки самого Христа».
И в то же время Александр, величественный и прекрасный внешне, мужественный и непобедимый полководец: «Взор его паче инех человек (образ его красивее всех других людей), и глас его — акы труба в народе», «не обретеся противник ему в брани никогда же». В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Получив известие о приходе на Неву шведов, Александр, «разгореся сердцем», «в мале дружине» устремляется на врага. Он так спешит, что ему некогда «послати весть к отцю своему», а новгородцы не успевают собрать свои силы в помощь князю. Стремительность Александра, его полководческая удаль характерны для всех эпизодов, в которых говорится о ратных подвигах князя. Здесь он предстает перед читателем как эпический герой.
Объединение в одном повествовании подчеркнуто «церковного» и еще ярче выражающегося «светского» плана — стилистическая особенность, оригинальность «Повести о житии Александра Невского». Несмотря, однако, на эту разноплановость и, казалось бы, даже противоречивость характеристик Александра, образ его целен. Цельность эта создается лирическим отношением автора к своему герою, тем, что Александр для автора не только герой-полководец, но и мудрый государственный деятель. Для врагов Русской земли он страшен и беспощаден: «жены моавитьскыя» (здесь татарские) пугают своих детей, говоря — Александр едет!» В своей же земле князь Александр — «сироте и вдовици в правду судяй, милостилюбець, благ домочадцемь своим». Это идеал мудрого князя — правителя и полководца.
В эпизоде «Повести о житии», посвященном битве на Неве, рассказывается об отличившихся в сражении шести героях, которые «крепко мужьствоваша (бились)» рядом с Александром Невским. Первый из них, Таврило Алексич, въехал на коне по сходням на неприятельский корабль, упал вместе с конем в Неву, выбрался целым на берег и продолжал сражаться. Второй, новгородец Збыслав Якунович, перебил несметное число врагов боевым топором. Третий, половчанин Яков, разил неприятеля мечом. Четвертый, новгородец Миша, «погуби три корабли римлян (шведов)». Пятый, «от молодых людий, именем Сава», обрушил «шатер великий златоверхий» предводителя шведов, «полцы же Александровы, видевше падение шатерное, возрадовашася». Шестой, Ратмир, сражавшийся пешим, умер «от многих ран».
В основу этого рассказа «Повести о житии», по-видимому, легло устно-эпическое предание о битве на берегах Невы, может быть, какая-нибудь героическая песня о шести храбрецах. Включение такого рассказа в житийный текст было обусловлено героико-эпическим характером этого агиографического памятника. Но все же специфика жанра дала себя знать и в этом эпизоде — автор «Повести о житии» лишь перечислил имена героев и кратко, в одной-двух фразах, сообщил о подвиге каждого из них.
Особой торжественностью и вместе с тем искренней лиричностью пронизана заключительная часть «Повести о житии» — рассказ о последних днях князя и о его смерти.
Александр поехал в Орду к хану, «дабы отмолити людии от беды», так как для русских людей в это время случилась «нужда велика от иноплеменник» — «веляще с собою воиньствовати». Как уже отмечалось выше, Александру удалось добиться освобождения русских от обязанности входить в воинские силы монголо-татар. Сообщив о том, что по дороге из Орды князь заболел, автор, прежде чем написать о смерти князя, изливает свои чувства в горестном восклицании: «О, горе тобе, бедный человече! Како можеши написати кончину господина своего! Како не упадета ти зеници (как не упадут у тебя очи) вкупе (вместе) с слезами! Како же не урвется (оторвется) сердце твое от корения! Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно (невозможно) оставити: аще бы лзе (если бы можно было), и в гроб бы лезл с ним!» После сообщения о дне смерти Александра приводятся слова митрополита Кирилла и суздальцев, когда до них дошла горестная весть: «Митрополит же Кирил глаголаше: .«Чада моя, разумейте, яко уже зайде солнце земли Суздальской! Уже бо не обрящется таковый князь ни един в земли Суздальстей!» Иереи и диакони, черноризци, нищий и богатии, и вси людие глаголааху: «Уже погыбаемь!»
Завершается «Повесть о житии» рассказом о «дивном» и «достойном памяти» чуде, якобы свершившемся во время погребения князя. Когда мертвому Александру хотели вложить в руку «прощальную грамоту», то он «сам, акы жив сущи, распростер руку свою и взят грамоту от рукы митрополита».
Автор «Повести о житии Александра Невского», несмотря на агиографический характер создаваемого им произведения, описывая ратные подвиги князя, широко пользовался и воинскими эпическими преданиями, и средствами поэтики воинских повестей. Это дало ему возможность воспроизвести в агиографическом памятнике яркий образ князя — защитника родины, полководца, воина. И вплоть до XVI в. «Повесть о житии Александра Невского» являлась своего рода эталоном для изображения русских князей при описании их воинских подвигов.
В.№27,29, 28,
В период раздробленности по мере ослабления страны усобицами литературе все настойчивее ставился вопрос о необходимости восстановления русского единства.
Уникальным памятником древнерусской литературы, одним из шедевров мировой культуры явилось «Слово о полку Игореве». Совершенство художественной формы «Слова» сочеталось с мощным духовным, общественным пафосом. Неизвестный по имени автор сумел подняться над местнической узостью, выдвинув высокую идею единения русских земель. Поэтичный образ героической в прошлом Руси с ее силой, богатством и могуществом вдохновлял патриотические чувства современников автора и их потомков во многих последующих поколениях.
После установления на Руси ордынского господства ведущей в литературе стала тема борьбы за государственно-политическое единение страны. Распространенным приемом разработки этой темы было обращение к героическому прошлому Киевской державы, что находило отражение и в устном творчестве — в былинах и песнях, и в письменной литературе. В традициях народных «плачей» было написано «Слово о погибели Русской земли», прославлявшее и величие Руси, и могущество ее князей в прошлом. Родина в произведении представлена как осязаеможивая субстанция: «О, светло - светлая и украсно - украшена земля Русская! И многими красотами удивлена еси...». Народная трагедия, вызванная иноземной агрессией, стала темой многих поэтических и эпических повестей (повесть об Александре Невском, повесть о рязанском разорении и др.). И гражданская, и церковная литературные мысли обращались к патриотическим мотивам, которые сами по себе стимулировали творчество. Церковными литераторами разрабатывался жанр «житий», в которых описывались подвиги князей, сражавшихся с захватчиками, на примерах православных подвижников пропагандировалась христианская нравственность.
Русская культура в то время не страдала ни замкнутостью, ни изолированностью. Она была проводником православной традиции, т. е. будучи враждебной к католическому Западу, одновременно открывалась влияниям, идущим из Византии, Болгарии и Сербии. Русская литература заимствовала у южных славян и греков прежде всего стилистическую манеру, связанную с повышенной торжественностью и эмоциональностью. Культурное общение Руси с Византией и югославянскими народами не прерывалось и в период раздробленности и борьбы за независимость: на Афоне и в Константинополе действовали русские колонии, немало югославянских проповедников и книжников приезжало на Русь. В свою очередь русская литература стала оказывать сильное влияние на развитие болгарского языка.
В содержательно-идеологическом плане мощное воздействие на русскую культуру оказала «школа Сергия Радонежского». Так называлось мировоззренческое направление, сложившееся во второй половине XIV века в результате деятельности преподобного Сергия — игумена Троице-Сергиевой лавры, способствовавшего утверждению варианта православия, неразрывно связанного с русским патриотизмом. В рамках этой школы открылись новые возможности для дальнейшего расцвета книжности, иконописи, зодчества, литургии. Новые струи в развитии культуры были вызваны и активным возрождением интереса к отечественной истории, проявившимся после Куликовской битвы.
При распространении грамотности на Руси огромным преимуществом было применение родного языка в качестве государственного и литературного. В летописании и церковной литературе преобладал также русский язык. Обращение к старославянскому языку при ведении канонических богослужений ничуть не ограничивало развитие русского разговорного языка, а — напротив — обогащало его. В католических же странах Европы официальным языком на всех уровнях была ставшая мертвым языком и малодоступная широким массам латынь, что затрудняло распространение грамотности там. На Руси самая широкая грамотность стимулировалась связью обучения с живым разговорным языком.
В православных монастырях сосредоточивалось непрерывное богословское образование, на базе которого подготавливались кадры высшей церковной администрации. Монастыри являлись также центрами летописания. Оно, выступая в качестве одного из жанров литературы, в то же время несло немалую идеологическую нагрузку. В период раздробленности летописание потеряло возможность создать общерусский свод, равный по значимости "Повести временных лет" и стало носить областной характер.