помимо моей воли за человеком, который не мог и не хотел
оказать мне никакой помощи и, не моргнув глазом, убил бы меня,
если бы я только протянул руку, чтобы коснуться его бревна.
Может быть, я действительно находился под властью магнетизма и
был зачарован Коффеном, как птичка
змеей.
Но вместе с тем это чувство было понятно: если было
суждено умереть, то я предпочел бы умереть на глазах другого
человеческого существа, а не в ужасной пустыне океана,
покинутый всеми. Я приходил в ужас при мысли, что отстану и
умру одиноким, поглощенный и захлестнутый волнами, и никто не
услышит моей мольбы и не скажет мне последнего прости! Я буду
слышать в час своей кончины только нетерпеливые крики голодных
птиц, потому что море, как и суша, имеет своих хищников. Эти
ужасные крики звучали в моих ушах. Птицы знали, что скоро я
опущусь в бездну, чтобы потом снова всплыть и стать их
добычей...
Ужас, охвативший меня, становился невыносимым. И физически
и нравственно я едва держался. Но что делать? Перестать плыть и
пойти ко дну или собрать все силы и вступить в борьбу с
Коффеном за обладание его обломком, рискуя жизнью, не обращая
внимания на его угрозы?
К счастью, я не прибегнул к таким крайностям, и позднее
мне оказал помощь именно этот человек, на которого я смотрел
как на злейшего врага.
Когда мы оба в отчаянии боролись с волнами, наши взгляды
часто встречались. И вдруг мне показалось, что на его лице
блеснул луч сострадания. Я знал, что по натуре он не был ни
зол, ни жесток, и что не по отсутствию человеколюбия он был так
неумолим. В нем говорил самый могущественный инстинкт, инстинкт
самосохранения. Я и теперь в глубине души не могу осудить его
за его поведение при таких условиях. Но в эти страшные минуты я
и сам боролся за свою жизнь, во мне говорил тот же инстинкт.
Взгляд Коффена, устремленный на меня, казалось, говорил: "Ну,
бедный мальчик, вы мужественно боролись, и я в отчаянии, что
ничего не могу сделать для вас. Вы видите, что этот обломок не
выдержит двоих, и, конечно, не ждете, что я принесу свою жизнь
в жертву, чтобы спасти вашу".
Ни одно из этих слов не было произнесено, но я готов был
поклясться, что он произнес их и что я их слышал. Вот почему я
сказал ему:
- Я хорошо понимаю, что это бревно не выдержит двоих, но,
может быть, вы увидите что-нибудь, на чем я могу спастись? Вы
выше, чем я, вы над водой. Ради Бога, взгляните вокруг!
Он сдался на мои мольбы и внимательно осмотрел поверхность
моря. Я жадно следил за его взглядами и изучал выражение его
лица с тягостным беспокойством.
Спустя немного времени он взглянул на меня и разочарованно
произнес:
- Ничего!
- Смотрите еще! - кричал я ему в отчаянии. - Осмотрели ли
вы всю линию горизонта? Может быть, видно корабль или флаг,
который мы воткнули на кашалоте? Может, вы их просто не
заметили?
- Я бы хотел что-нибудь увидеть, - отвечал он уныло, - я
слежу уже давно. Пусть Господь сжалится над нами, но я не вижу
ни того, ни другого.
Снова сжалось мое сердце, но я продолжал плыть со всей
энергией отчаяния. Я следовал за Коффеном на том же расстоянии,
мои взоры были по-прежнему прикованы к его лицу, но уже
совершенно бессознательно, потому что я от него ничего не ждал.
Я видел, что мое присутствие тяготило его. Он боялся, может
быть, что в последний момент я схвачусь за его бревно и
подвергну опасности его жизнь. Но я думал об этом меньше всего
на свете или, по крайней мере, не больше, чем об ином.
Когда он жадно всматривался в волны, очевидно разыскивая
какой-нибудь обломок, могущий меня поддержать, его сочувствие
заставило меня забыть его жестокость и угрозы - я был
обезоружен.
Внезапно он вздрогнул, и его взор с глубоким вниманием
устремился куда-то в море.
- Что там? - спросил я без всякой надежды.
- Там, вон там, кажется, что-то похожее на весло.
- Где? Укажите мне направление поточнее!
- Вон там, направо, плывите с этой стороны, отсюда легче его
различить!
Я не заставил его повторять и, руководимый его указаниями,
смело поплыл вперед. Да, там, вдали, что-то было, я смутно
видел какой-то предмет. Когда я к нему приблизился, то увидел,
что это не весло, а ворох большой темной травы. Волна бросила
меня на нее, и она окутала меня своими длинными стеблями. Она
парализовала меня, сковала движения, и я уже предчувствовал
свой конец.
Однако мне удалось высвободиться, и я снова поплыл к тому,
кто расставил мне эту западню. Вся моя ненависть, весь мой гнев
вспыхнули снова. Конечно, он хорошо знал, что плывущий предмет
был просто травой, а не обломком лодки. Ему представился случай
избавиться от меня, не отягчая свою совесть новым убийством. Но
на этот раз я решил вступить с ним в борьбу за обладание
бревном.
Я был ослеплен бешенством до такой степени, что ни на
мгновение не задумался о том, на чьей стороне сила. Коффен был
силен и смел. У него было двойное преимущество передо мною. Он
был вооружен и имел точку опоры, чтобы действовать своим
страшным оружием. У меня же не было иного оружия, кроме моих
рук, без помощи которых я не мог держаться на воде. Нужно было
совершенно обезуметь, чтобы решиться на такой поступок.
Но я считал это вполне естественным. По виду юноша, я
обладал ростом и силой мужчины, по ловкости и смелости знал
немного соперников. Еще в школе я слыл за атлета, и это
воспоминание подстегивало меня напасть на Коффена, несмотря на
неравенство наших положений. Что еще побуждало меня на этот
шаг? Желание погибнуть в море. Я твердо знал, что рано или
поздно это случится, и мне хотелось поскорее покончить с этим в
короткой и бешеной борьбе, к которой я и готовился.
Разве у него больше прав на это бревно, чем у меня? Разве
жизнь не одинаково притягательна и для него и для меня? Он
старше меня, он больше видел свет, он многим насладился, тем
больше оснований, чтобы он, а не я ушел из жизни, не я, еще не
достигший возраста возмужалости, не успевший помириться с
матерью... Эта последняя мысль была для меня невыносима. Она
довела меня до безумия и придала моим рукам сверхъестественную
силу. Как мне помнится, я никогда не плавал с такой быстротой.
Я приблизился к тому, на кого смотрел как на своего врага.
Его глаза были устремлены на меня, и я легко прочел в них его
намерение. Он вынул свое копье из воды и с угрожающим видом
закричал:
- Еще раз предупреждаю, держитесь подальше! Помните Билла!
Ни его угрозы, ни страшный образ, вызванный его последними
словами, не удержали бы меня от борьбы, нет, меня удержали
чувство более благродное и мысль более возвышенная, мелькнувшая
в это мгновение. Имел ли этот человек действительное намерение
устроить мне западню? Не стал ли он сам жертвой оптического
обмана? Может, он был искренен и я ошибался на его счет? Если
это так, то кем бы я стал, покусившись на его жизнь? А если,
победив, я узнаю, что он невинен, жертвой каких упреков совести
я должен стать!.. Потому что он несомненно утонул бы, отними я
у него копье. Всем известно, что Лидж Коффен, отличный и
знающий моряк, был очень посредственным пловцом.
Я решил оставить его в покое, если он сумеет убедительно
объяснить мне, что принял траву за весло.
- Мистер Коффен, когда вы сказали мне, чтобы я подплыл к
этому предмету, знали вы, что это не весло?
- Нет, я не знал этого. Кроме того, я не утверждал, что
это весло, я говорил совершенно честно.
- Это правда, мистер Коффен?
- Это правда, но у меня нет обыкновения клясться по
пустякам, и я не вижу теперь надобности в такой клятве. Для
чего я стал бы лгать? Неужели вы думаете, я боюсь, что вы
отнимете у меня этот обломок? С этим копьем я держу вас в своей
власти, как кошка мышь. Даже сейчас мне довольно только
пожелать, чтобы убить вас. Но ни за что в мире я не хотел бы
сделать это. Я жалею только о том, что ничем не могу помочь
вам. Иначе как погубив себя, я не могу вас спасти.
Это объяснение рассеяло все мои сомнения. Я ошибался
относительно характера этого человека, теперь я лучше узнал его
и, мне казалось, смогу покорнее и терпеливее подчиниться своей
участи.
По-видимому, моя драма приближалась к развязке. Я так
ослаб, что мог продержаться на поверхности очень недолго. Еще
раз спросил я себя, не лучше ли покончить разом и пойти ко дну,
перестав сопротивляться. Я почти решился, мне стоило только
перестать двигать руками, чтобы опуститься на дно бездны. Я
подумал, что это будет самоубийством, хотя и вынужденным
обстоятельствами, но тяжким грехом. Однако разве я уверен, что
Бог окончательно покинул меня?
В эту минуту до меня донесся голос Коффена. В нем
слышалась симпатия человека, тронутого моим положением. Быть
может, он все это время думал, в свою очередь, о грехе эгоизма,
который совершал, предоставляя меня моему печальному жребию?
- Мэси, если вы поклянетесь вернуть мне бревно по первому
моему требованию, я уступлю вам его, чтобы вы могли немного
отдохнуть. Я плохой пловец, но все же некоторое время
продержусь на воде. Ветер падает, и мы должны быть недалеко от
нашего кашалота. Мы сможем к нему пристать и дождемся лодок или
корабля, определенно отправленных на поиски. Хотите дать
клятву, какой я потребую?
- Да.
- Поклянитесь всеми вашими надеждами на вечное спасение.
Я едва имел силы повторить за ним слова клятвы.
- Довольно! - крикнул он и, бросившись в воду, оттолкнул
бревно. Минуту спустя я уже сидел на этом обломке, и так как я
был значительно легче Коффена, то бревно поднялось выше над
поверхностью моря. Конечно,
оно не смогло бы удержать двоих, теперь, сидя на нем, я это ясно понял.