- Красно говорите, Александр Михайлович, - сказал с удовольствием Федосьев. - Много в этом и правды... Хоть на мой взгляд, чуть поверхностны ваши слова, уж вы меня извините: что ж так все валить в одну кучу, без логических разграничений, без политического анализа! В этом есть неуважение к чужой вере... А человек, неизлечимо больной демократическими взглядами, пожалуй, вам скажет: "Parlez pour vous" [Говорите за себя (фр.)] - и по-своему он тоже будет прав: у них ведь строго по части либерального мундира и знаков отличия за беспорочную службу демосу. Демос их послал к черту, но они беспорочную службу продолжают. Казалось бы, теперь слепому ясно, что демосу наплевать и на чужое право, и на чужую свободу. Может быть, ему наплевать даже и на свою собственную свободу, но уж на чужую наверное. Иными словами, демократия сама себя укусила за хвост. Это, разумеется, неприятно; если же в такой невыгодной позе сохранять величественно-спокойную улыбку: ничего, мол, не случилось, то, пожалуй, и несколько смешно, а?- Меня особенно трогает ваше уважение к чужой вере, - сказал Браун. - Не мешало бы иметь уважение и к чужому неверию... Да и вообще я часто замечал: люди, очень горячо отстаивающие уважение к вере, всякую неприятную им политическую или философскую веру готовы смешать с грязью.- Однако, согласитесь, Александр Михайлович, что четыреххвостку нельзя приравнивать к религии. Во всяком случае на людей с такой религией скоро во всем мире будут пальцами показывать: нельзя же в самом деле разгуливать по бирже в костюме эдемского ангела!- Да ведь в этом-то, повторяю, и драма: старые ценности умерли, новых нет. Мир три тысячи лет держался своего рода предустановленной гармонией, о, не в философском, не в лейбницевском, а в самом обыкновенном житейском смысле слова: по счастливому стечению обстоятельств, человек всегда рождался в той самой вере, которую всю свою жизнь единой спасительной и считал. Потом дьявол искусил: нет, ты подумай, да сравни, да поищи... Чего уж тут ждать хорошего? То, что могло дать жизни не пошлый и не временный смысл, давно стало анахронизмом... Жить надо было либо вечно, либо очень недолго.- Уточните понятие анахронизма. Европа от римского папы теперь пришла к передовому фармацевту: папу разоблачила, но фармацевта признала. Значит ли это, что история мысли на фармацевте и остановится?Браун безнадежно развел руками.- Все шуточки, скептические шуточки, - сказал он. - И Победоносцев ваш скептически шутил, и Валуев скептически шутил, и Тютчев скептически шутил... Одни Россию проболтали, другие Россию прошутили... Урожай на Монтеней был у нас почти такой же обильный, как на Дантонов. А нужен был Энвер и его не нашлось. Мы с вами неудачные кандидаты. Не в этом дело... Я где-то читал: когда в Японии умирает император, его тело под гробовую музыку отвозят в усыпальницу в колеснице, запряженной черными волами. Потом этих волов умерщвляют голодом... Мы черные волы, Сергей Васильевич!- Судя по предыдущему, я этого не вижу. Вам и на кладбище-то провожать было нечего.- На землю надвигается тьма, - не слушая Федосьева, говорил Браун, - густая тьма, мрак, подобного которому история никогда не знала. Мрак не реакционный, а передовой и прогрессивный в точном смысле слова. Теперь, кажется, и сомнений быть не может: большая дорога истории шла именно сюда, мировой прогресс подготовлял именно это! История прогрессивно готовила штамп прогрессивной обезьяны, и мы стали свидетелями великого опыта полной обезьянизации мира.- Нет, уж на историю, пожалуйста, не взваливайте. История, как нотариус, она любой акт зарегистрирует, ей что! Это вы, господа, готовили злую штампованную обезьяну, для которой мы, грешные, держали про запас клетку. А вышло так, что мы-то, все же были изверги и обскуранты, а вот мы умницы и идеалисты. Может быть, немного заблуждавшиеся по своему идеализму, но такие хорошие, такие милые, - со злобой сказал Федосьев. - Памятник не памятник, а так небольшую статуэтку и вам всем поставить не худо... Заметьте, ведь мы-то никому ничего особенного и не обещали. По моим понятиям, государственный деятель в нормальное время должен делать то, что делает хороший городовой на перекрестке оживленных улиц: он регулирует движение, пропускает то одну людскую волну, то другую, стараясь никого не раздражать, когда нужно поднимает палочку. Разумеется, если у него на глазах не горит дом и не работает шайка разбойников... Наше дело маленькое. Это опять-таки ваши друзья, по своей любезности, так щедро раздавали обещания за чужой счет. Ах, да что об этом рассуждать, я об этом и говорить не могу спокойно.- Да и я, признаюсь, не хочу об этом говорить, особенно с вами, столь случайный мой собеседник и попутчик. Что до памятников и статуэток... Послушайте, та женщина, которая стреляла в Ленина... Вы думаете, через сто лет на месте покушения будет ей стоять памятник? Нет, памятник будет Ленину! Обезьяна поставит ему!- Не понимаю в таком случае, зачем вы готовили бомбы, - сказал Федосьев, пожимая плечами.- Отчего же не взорвать князя тьмы?- Ох, какие слова! Это бы вы тоже приберегли для "Ключа", - смеясь, заметил Федосьев. - Впрочем, вы и так, верно, пробуете на мне отрывки из своего шедевра. Уж очень красноречиво.- Слова самые обыкновенные, - ответил хмуро Браун. - Я об этой тьме говорю, о тьме, надвигающейся на мир по строгим законам исторического прогресса.- Но как бороться против того, что по-вашему должно восторжествовать?- Отчего же нельзя? Большинство людей живет положительными идеями, - пусть худосочными, пусть дешевыми, но положительными. У интеллигенции для видимости вера в прогресс, по существу вера в личное счастье: и обман положительный, а самообман тоже положительный. А я, Сергей Васильевич, могу связать свою жизнь только с отрицательной идеей. В истории началась великая борьба, настоящая борьба на истощение, - что кому опротивеет раньше: культурному миру его фасадный порядок или миру большевистскому его хаос в хамстве? Мой выбор сделан прочно, сделан навсегда и без оглядки. Быть может, за тем фасадом пустыня, с разбросанными по ней балаганами. Но в ней есть хоть пещеры, последние пещеры, куда могут укрыться от обезьяны последние свободные люди. Здесь же нет ничего, кроме хамства, рабства и тупости. Любить мне больше некого, нечего и не за что. А ненавидеть, оказалось, еще могу, - и слава Богу! Этому стоит посвятить остаток дней.Лицо его было очень бледно, глаза блестели. Федосьев смотрел на него, насторожившись. "Или это две бутылки вина? - спросил себя он. - А то попробовать? Самое время, на краю гибели..."- Чем же вы жили до сих пор?- Жил из любопытства. Или просто по инерции. При минимуме любви к жизни развил максимум жизненной энергии: формула нелогичная, но мыслимая.- И динамит готовили из любопытства?- Нет, повторяю, это по ненависти. Да еще из уважения к самому себе.- Выдуманное чувство, Александр Михайлович, выдуманное: его английские сквайры изобрели.