- Но ведь ты же мне сама сказала, - начал он, - с месяц тому назад...- Ты думаешь, я помню то, что я говорила месяц тому назад? Или ты думаешь, что я чувствую теперь так, как месяц тому назад?.. Налей мне еще. Правда, чудное шампанское?- Очень хорошее. Настоящее.- Клоп! "Настоящее" - передразнила Муся. - Шведы, когда пьют, говорят "сколль!" и потом с минуту смотрят молча друг на друга. Так у них полагается... Сколль, Виктор Николаевич. Отвечай то же самое. Живо!- Сколль, Мусенька.- Ну, хорошо... Но что же все-таки сказал о Глаше доктор? Мы все сбиваемся, - сказала она. Оба они засмеялись и им тотчас стало стыдно. Муся и Витя долго стояли в коридоре у дверей Витиной комнаты: они все не могли наговориться. Голова у обоих кружилась.- У тебя все есть? Пижама?- Да, все, все...- Постели здесь идеальные! Сейчас же ложись и спи...- Зайди ко мне, Мусенька, милая... Ведь всего десять часов. Еще поболтаем...- Ты устал с дороги, сейчас же ложись... Разве зайти на минуту?- Зайди, милая!- Здесь нельзя поздно разговаривать, люди рано ложатся... Нет, нет, марш спать!- Когда он приезжает?- Во втором часу.- Ты будешь его ждать?- Это тебя не касается!- Я говорю не об этом, но вообще: все, что касается тебя, касается и меня!- Вот еще! Какие ты говоришь глупости! - "Этот, правда, за меня в огонь и в воду пойдет"! - подумала Муся с радостью, хоть ей совершенно не было нужно, чтобы кто-либо шел за нее в огонь и в воду. - Нет, в самом деле ты немного поглупел, оставшись без меня больше недели. Но в Англии ты у меня опять поумнеешь.- Не буду я ни в какой Англии.- Это мы увидим!.. Где у нас обосновался Григорий Иванович?- В кабинете Семена Исидоровича. Сказал, что знать ничего не желает и берет себе самую лучшую комнату. - ответил с легким неудовольствием Витя: перед его отъездом Никонов почти насильно отобрал у него револьвер, и этого Витя в душе еще не мог ему простить: с револьвером ушла большая доля поэзии в его путешествии по чужому паспорту.- Узнаю его! Милый Григорий Иванович, я так его люблю! Нет, ты ничего не понимаешь, ты очень, очень поглупел, Витенька!.."...Да, она эгоистка! - думал Витя. - То есть в ней есть и эгоистка. Но она, кроме того, что прелестная, она и добрая, по-настоящему добрая. Да, она говорит правду, что нежно любит и Григория Ивановича, и Сонечку, и даже Глашу... "О присутствующих не говорят"... Как ей не стыдно было так сказать об этом! Ведь она знает, что я люблю ее, что мне ничего не нужно, только на нее смотреть... Хотя нет, неправда, нужно и другое!.."- Так ты ничего не знаешь о твоем шефе? - вдруг спросила Муся, не совсем естественно засмеявшись. - Об Александре Михайловиче?- Ничего не знаю.- И ты ни разу его не видел с тех пор?- Ни разу... Ведь он тогда через тебя же запретил мне искать его.- Запретил, запретил, - повторила с досадой Муся. - Неужели ты так ничего о нем и не узнал? Не слышал, бежал ли он?- Ничего не узнал, - хмуро ответил Витя.
Муся вздохнула.- Это необыкновенный человек, - сказала она мечтательно. - Он земной, о, да, очень земной!.. И вместе с тем у него в глазах есть что-то нездешнее... Кажется, вы так, поэты, говорите: нездешнее?- Я не поэт, - еще более хмуро возразил Витя. Интонация Муси придавала слову "поэт" явно обидный характер.- Но и ты это видишь, правда?- Я вижу только, что коктейли очень сильная вещь.- Дай Бог, чтобы он спасся! - не слушая Витю, сказала Муся. - Нет, не может быть, чтобы он погиб! Не может быть, Бог этого не допустит!.. - тихо проговорила она, закрыв глаза и мотая головою.
IX
Баржа качалась, кружилась и кренилась, но все не шла ко дну, несмотря на заливавшие ее волны. На Лисьем Носу распоряжавшийся казнью человек в шинели и шпорах начинал терять терпение. Неподвижный, как статуя, он стоял у вбитого в землю, по его приказу, факела, любуясь и силой революционного действия, и факелом, и своей позой, и в особенности своими чувствами. В его уме пробегали обрывки скудных исторических воспоминаний, - быть может, благодаря им возникла и самая мысль о расстреле и потоплении баржи с заключенными. Он был человек судьбы. Но очень долго стоять в позе статуи было трудно. Вдобавок шел дождь. Разведчики выгружали пулеметы из моторных лодок на берег. В одной группе спорили: сколько времени еще продержится баржа, черневшая вдали шатающимся пятном, - ее невозможно было хорошо разглядеть в полутьме.- Больше пяти минут не продержится.- Ну, и больше может.- Никак. Пари? Вновь поступивший разведчик, впервые в эту ночь откомандированный на казнь, с ужасом смотрел то на баржу, то на пулеметы, то на начальство. Лицо у него изредка сводила судорога.- На что пари?- На фальшивую керенку. Послышался смех. Человек судьбы с неудовольствием оглянулся на подчиненных: смех не соответствовал грозному величию революционной сцены.- Верно, плохо открыли кингстоны, - отрывисто бросил он, видимо, щеголяя морским термином. - С подрывными бомбами тоже никогда не знаешь.
- Нет, товарищ, все изрешетили... Сейчас потонет, будьте спокойны...- Отсюда все видно, - говорил один из старших разведчиков, надевая чехол на пулемет. - Вон Финляндия, вон Россия, а вон там будет Швеция.- Не Швеция, а Европа...- Много ты знаешь! Швеция и есть Европа.- Туши фонари, давно пора...- Где Россия? - рассеянно спросил новый разведчик.- Вон там, - показал старший. Но там ничего не было видно: стоял туман. Небо меняло цвет. Луна становилась все бледнее. Дождь усиливался. Начинался пасмурный день.- Ну вот... Тонет!.. Готово... Что я говорил! - сказало сразу несколько голосов. Действительно баржу захлестнуло совсем. Ее край нелепо поднялся вверх и завертелся. Затем черное пятно исчезло. Разведчики замолчали. Факел зашипел и погас. Человек судьбы высоко поднял руку, медленно опустил ее и, насвистывая "Интернационал", пошел к освещенной брандвахте.