Именно поэтому выявленная им проблема оказала столь огромное значение для всего мирового искусствознания в целом. А Эрвин Панофский, даже полагал, что «термин «Kunstwollen» является важнейшим из когда-либо предложенных художественной критикой понятий»[64].
Тем не менее, честным будет признать, что его теория имела свои недостатки. Несмотря на то, что учение Ригля вызвало бурные отклики среди искусствоведов, и у него появилось множество последователей, необходимо отметить, что даже среди его единомышленников раздавались голоса, которые высказывали сомнения в ряде его положений. И, конечно же, были люди, которые целиком отвергали его систему. К примеру, Шмарзов, строит схему основных понятий искусствознания, отправляясь от критики позиций Ригля, говоря о том, что «выдвинутое Риглем положение о связи оптического воспроизведения с более высокой степенью субъективности не имеет достаточных на то оснований»[65].
А. Габричевский, в свою очередь, говорит о том, что негативным моментом в теории Ригля явился тот факт, что «с одной стороны автор отказывается от всякого элемента оценки, а с другой, - не придает принципиального значения творческой личности художника. Таким образом, по его концепции в истории искусств можно проследить лишь развитие некоторой формальной проблемы, являющейся основным предметом изучения»[66]. Немаловажным является и замечание М. Либмана о том, что «грандиозное построение Ригля исключает как взаимное воздействие культур, так и любые влияния социального и исторического характера»[67].
Однако, по мнению А. Зись, «эти противоречия порождены не личными недостатками Ригля как мыслителя, а его стремлением как можно более полно схватить реальную историю искусства, логика движений которой не вмещалась по его мнению в рамки ни одной из известных в те времена эстетических и искусствоведческих концепций»[68].
Кроме того, необходимо признать тот факт, что Ригль оказал огромное влияние на развитие современного искусствознания. Благодаря его теории последующие исследователи разработали собственные концепции, а у Дворжака и Воррингера «художественная воля» становится одним из проявлений общего и широкого понятия «духа» культуры. Именно В. Воррингер доказывал, что «понятие художественной воли, введенное Риглем в науку для объяснения эволюции художественных стилей, заключает в себе новую философию истории и человеческого духа, приоткрыв покрывало над захватывающей космической тайной жизни, повергающей того, кто подступил к краю этой бездны в ужас и восторг»[69].
Таким образом, мы видим, что А. Ригль внес неоценимый вклад в искусствознание и именно благодаря его концепции, наука об искусстве получила дальнейший толчок.
Глава 3. Практическое применение А. Риглем принципа историзма и теории «Художественной воли» на примере анализа его работ
Как уже говорилось выше, А. Ригль обладал огромным творческим потенциалом и великолепной эрудицией, которую он непрестанно развивал. Это и позволило ему в 1886-1897 годах руководить отделом тканей в Музее искусства и промышленности, где ученый накопил колоссальные знания, позволившие написать ему свой первый большой труд «Вопросы стиля». Уже в этой работе наличествуют, в сущности, все основные положения искусствоведческой теории Ригля. В дальнейшем ученый ее развивает, углубляет, но нередко усложняет и запутывает.
Книга «Вопросы стиля» имеет подзаголовок, который сразу же проясняет ее содержание - «Основы истории орнаментики». Согласно Риглю, «творческие художественные способности человека обнаруживаются прежде всего в декоративном искусстве, например, в орнаменте, тогда как в живописи они уже отягощены многими привходящими моментами»[70]. «Именно в архитектуре и декоративном искусстве - продолжает ученый, - человек является собственно творческим. Здесь он совершенно не имеет под собой примера, здесь он создает непосредственно из самого себя»[71].
Работа в музее позволила Риглю выдвинуть ряд положений, которые разбили вдребезги теорию Земпера и его школы о возникновении и развитии орнамента. Австрийский ученый доказал, что не орнамент на ткани является наиболее древним, как думали до сих пор: еще до изобретения ткачества были известны разнообразные типы орнамента. Кроме того, более глубоко исследовав проблему, Ригль приходит к выводу, что и геометрический орнамент, на самом деле, не самая примитивная форма украшений, а напротив, данный орнамент предполагает способность к абстракции и является выражением довольно высокой стадии цивилизации. Ученый так же обратил внимание на то, что в основе каждого орнамента лежит предметная форма, которая постепенно превращается в символ, а тот, в свою очередь, - в декоративный мотив. «Каждому религиозному символу – отмечает ученый - предопределено быть исключительно или преимущественно декоративным мотивом, коль скоро он обладает художественной склонностью к нему»[72].
Далее, детально исследуя проблему, Ригль устанавливает преемственность между египетским и переднеазиатским орнаментом, с одной стороны, и эллинским - с другой. «Греческое искусство – утверждает Ригль - сформировалось не путем простого усовершенствования древневосточного искусства, но благодаря той противоположности, в какой оно с самого начала выступало по отношению к древневосточному»[73]. По его теории греки лишь вносят новый, но чрезвычайно важный элемент - мотив вьющегося растения - мотив динамичный и обладающий своеобразным ритмом.
Проследив развитие орнамента в крито-микенском искусстве, греческой архаике, классическом и эллинистическом периодах греческого искусства, ученый приходит к выводу, что постепенно отдельные усики сплетаются и образуют сложные узоры. Именно поэтому, расцвет «натуралистического» растительного орнамента происходит, по мнению ученого, в классический и ранний эллинистический периоды. В римском же искусстве орнамент становится более схематичным. Далее, по его теории, сарацинская арабеска возникает из античного сплетения вьющихся растений, а античные элементы, в свою очередь, продолжают жить в византийском орнаменте. Это последнее обстоятельство позволило высказать Риглю смелую для того времени мысль, что «византийское искусство... не что иное, как позднеантичное искусство в Восточноримском государстве»[74].
Однако значение первой большой работы Ригля заключается не только в том, что он вывел орнамент в один ряд с «большим» искусством, но и в том, что попутно он сделал целый ряд важных общетеоретических констатаций. В споре с последователями Земпера Ригль задает себе следующий вопрос: если причиной эволюции искусства не является ни назначение предмета, ни материал, ни техника, то что же заставляет его развиваться? Именно тут Ригль приходит к понятию «Kunstwollen». Кроме того, именно в этой книге автор проявляет склонность к этнографическим обобщениям: мы уже рассматривали выше, что Ригль приписывает стремления к новаторству и прогрессу народам западной части средиземноморья, а восточные народы считает консервативными.
С 1897 года А. Ригль становится профессором исторического института и пишет свой второй значительный труд - «Позднеримская художественная промышленность». Здесь Ригль также берется за неразработанную наукой область. Раскрывая историю римского искусства примерно с 313 до 656 годов, Ригль с доскональным знанием материала разбирает найденные на австро-венгерской (и близлежащей) территории предметы прикладного искусства, систематизирует, датирует и локализует их. По мнению ученого, римское искусство потому оказалось не понятым исследователями, что его долгое время стремились противопоставить искусству Греции. Конечно, соглашается ученый, если оценивать искусство Рима на основе критериев греческой классики, то оно неизбежно предстанет как упадочное и даже ущербное. Однако, по его теории, в Риме в данный период дает о себе знать новое «Kunstwollen», влекущее за собой целый ряд изменений в формах художественного выражения: «именно позднеримское искусство, производящее на современного зрителя впечатление малохудожественного, безжизненного и даже в чем-то уродливого, на самом деле выдвинуло принципиально новый, по сравнению с греческим искусством художественный принцип, который открыл новую страницу в истории всего мирового искусства»[75] - говорит автор.
Таким образом, по теории Ригля, Рим выполняет важную функцию, объединяя искусство древности и искусство христианской эры. В позднеримском искусстве он находит «природно необходимое выражение великой, неизменной судьбы, которое с самого начала предваряло греческое искусство»[76]. В этом смысле Ригль стоит на позициях Викгофа. Но если для Викгофа Рим связан с последующими эпохами отдельными формальными признаками, то Ригль пытается установить более широкую платформу, на которой происходила встреча искусства прошлого и искусства будущего. По Риглю, позднеримское искусство тесным образом связано с искусством времени переселения народов, но связь Рима с предыдущими и последующими эпохами значительно более глубока, чем кажется на первый взгляд. Ее можно проследить на ряде Stilprinzipien - «стилевых принципов», проходящих через всю историю искусства: «Я утверждаю, - писал Ригль, - что тот, кто сумеет верно воспринять мраморную голову Марка Аврелия, окажется в состоянии самостоятельно представить себе, как должны были выглядеть тогдашние энкаустические портреты, даже ни разу не увидев хоть один из них. Более того, правильно реконструировав основную тенденцию искусства в целом, исследователь будет вправе высказать вполне компетентное суждение и об иных областях культуры»[77].