События 1900–1905 гг. играли для Л. Андреева огромную роль как время поиска ответов на самые важные вопросы бытия. Писатель с интересом следил за проходящими «Религиозно-философскими собраниями», организованными Д. Мережковским, но присоединяться не торопился, так как с подозрением относился к подобным собраниям, состоящим по своему преимуществу из поэтов-символистов, к которым Л. Андреев относился очень осторожно: они казались ему слишком рассудочными, слишком искусственными и холодными: «От последних Северных Цветов (Ассирийских), которые я увидел только теперь, пахнет потом невыносимо. И как они не поймут, что раз все они так похожи друг на друга, то, стало быть, один из них только прав, а остальные лгут. Какие-то парикмахеры от искусства, которые весь мир завивают как пуделя – Бога как пуделя – черт в завитушках – все в завитушках. И завитушки мелкие, и слова маленькие, маленькое какое-то вырождение слов. Такие маленькие»[62]. Чтобы обозначить свою позицию как художника, которая могла кому-то показаться родственной символистам, Л. Андреев писал по поводу рассказа «Мысль» М. Горькому следующее: «Думаю, что почвы для Розановых и Мережковских не даю». В начале 1900 он пишет А. В. Амфитеатрову: «…знаю наших христиан, теософов… философских негодяев как Розанов…»[63] Еще в сентябре 1904 г. в письме к М. Горькому: «Об идеалистах, которые желают пригласить меня, я давно слышал. Слышал и о том, что “Новый путь” они хотят слить с предполагавшимися “Вопросами жизни”… ну их всех к дьяволу»[64].
Мы уже говорили об огромном влиянии М. Горького на мировоззрение и ранний творческий опыт Л. Андреева. В этой связи есть смысл упомянуть один показательный факт. 4 января 1902 г. Л. Андреев признается М. Горькому в исповедальном письме относительно своего мировоззрения и творческих планах: «Мне еще очень многое хочется сказать – о жизни и о Боге, которого я ищу»[65]. С присущим педагогу пафосом М. Горький отвечает: «Бога нет, Леонидушка. Есть мечта о Нем, есть вечная неудовлетворенность стремления так или иначе объяснить себе себя и жизнь. Бог – удобное объяснение всего происходящего вокруг и – только. Толстой, якобы верующий в Бога, – в сущности проповедует необходимость некоей пантеистической гипотезы….Мы для себя создадим Бога великого, прекрасного, радостного, все и всех любящего покровителя жизни!…»[66]
М. Горького нельзя назвать христианином, однако он был верующим, – с той только оговоркой, что писатель верил в Человека, в коллективный разум, во всепобеждающее, объединяющее значение труда. Эта философия не могла не повлиять на Л. Андреева: «…У нас [знаньевцев], – писал он по поводу сотрудничества, – есть один общий пункт, отказаться от которого – значит на всей нашей деятельности поставить крест. Это – “царство человека должно быть на земле”. Отсюда призывы к Богу нам враждебны»[67]. В том же году в июле Л. Андреев пишет В.В. Вересаеву: «…смысл, смысл жизни, где он? Бога я не прийму, пока не одурею…»[68]
Однажды на вопрос Л. Н. Толстого, верует ли в Бога Короленко, М. Горький ответил: «Не знаю». На что Л. Н. Толстой заметил: «Главного не знаете. Он – верит, только стыдится сознаться в этом перед атеистами. Андреев ваш – тоже атеистов стыдиться, и тоже в Бога верит, и Бог ему страшен…»[69]
Это удачное, на наш взгляд, определение Л.Н. Толстого отразится в творческом пути Л. Андреева, который будет теперь искать Бога скрытно, не демонстрируя это в своей жизни, а изображая, в своих произведениях и героях, мучительный поиск Бога. открыто в словах и поступках, а в своих произведениях через богоискательство и богоборчество главных героев. Таковы произведения «Мысль», «Жизнь Василия Фивейского», особняком поднимаются вопросы веры в повести «Христиане» и в более поздних пьесах «Савва», «Океан», «Анатэма».
Оценивая эпоху в свете личности Л. Андреева, Е. Чириков, в частности, отмечал: «В личности Андреева, как в зеркале, отразилась трагедия всей русской интеллигенции, которая в поисках абсолютной правды утратила свое национальное чувство и свои национальные идеалы»[70]. Это не значит, конечно, что Л. Андреев «верил в брюхо Маркса, но не имел также веры и в Духа Святого». По мнению Е. Чирикова, для Л. Андреева «богом была только мысль. Ей он поклонялся, в нее верил, но и она не вывела его из тупика: разрушив все, Андреев ничего не мог создать»[71].
Несмотря на это, на протяжении всей жизни писатель обращается к религиозной проблематике. Как отмечает исследователь Н. Н. Арсентьва: «Убеждение в реальности трансцендентного мира является одним из коренных оснований творческого метода писателя, определяя его своеобразие и, вместе с тем, связь с одной из ведущих художественных тенденций. Мистическое сознание на рубеже веков становится важным критерием подлинности искусства»[72].
Очень ценным штрихом к духовному портрету писателя, служит оценка Леонида Аркадьевича Андреева (Алексеевского 1903–1974), двоюродного брата Л. Андреева, который знал духовную личность писателя как никто другой. В одном из писем он отмечает: «Как раньше, так и теперь, стою в убеждении, что главный камень его творчества (который отброшен за ненадобностью) – мистический опыт Человека. Этот опыт – такая же реальность и такое же научное достижение, как космонавтика, но только не в космическом пространстве, а в духе человека, где основная база, где смысл, события, жизнь»[73].
Размышляя о чувстве сакрального у писателя, Леонид Аркадьевич Андреев продолжает: «Человек, чувствующий сердцем жизнь, не может пройти мимо стремления обосновать разумом необходимую связь с миром иным…
Вы, я знаю, держитесь точки зрения сугубо реалистической. Но – созвучие духовным переживаниям неизбежно обозначит мост к тому, что я называю «мистическим опытом», а у Вас это созвучие есть»[74].
По свидетельству другого критика «он (Андреев. – Т.А.) обладал ощущением великой тайны бытия и трансцендентной силы, созидающей мир и направляющей его к высшей духовной реальности, несмотря на страшную активность зла и кажущуюся несомненность приговора, который вынесли материалисты всем живущим, – безрадостную перспективу вечного небытия»[75].
Однако несмотря на эти свидетельства, некоторые исследователи, например, В. А. Богданов приходят к прямо противоположным выводам. Говоря о религиозно-мистическом чувстве у Леонида Андреева, этот литературовед, в частности, отмечает: «Он (Леонид Андреев. – Т.А.) оказался далек от религиозно-философских увлечений символистов, что должны были признать сами же символисты. «При внешнем таланте изображать события и душевные состояния, – писал В. Брюсов в связи с появлением «Жизни Василия Фивейского», – Л. Андреев лишен мистического чувства, лишен прозрения за кору вещества. Грубо-материалистическое мировоззрение давит дарование Л. Андреева, лишает его творчество истинного полета». Не принимали символисты и более поздних произведений Леонида Андреева. Д Философов, например, считал, что атеизм помешал писателю понять правду символизма, отчего «соединение» символического метода с атеизмом, какое критик увидел в его произведениях, приводило к появлению «картонного символизма». А З. Гиппиус удивлялась «какой-то не мистической» мистике Леонида Андреева»[76]. Вообще, что касается символистов кружка Д. Мережковского, то все они как бы повторяют слова своего идейного вдохновителя: «О Боге Андреев не первый задумался в русской литературе, которая эти думы, можно сказать, всосала с молоком матери. Мистика Достоевского, по сравнению с мистикой Андреева, – солнечная система Коперника по сравнению с календарем. Недосягаемые глубины мистического созерцания, перейдя из четвертого измерения во второе, в общедоступную плоскость, как бы неимоверно расплющились»[77].
Такое противоречие во мнениях можно объяснить следующим образом. Приведенные выше свидетельства, в частности, Леонида Аркадьевича Андреева и современников относятся, скорее, к личности Л. Андреева, к его личному восприятию бытия и внутренним ощущениям писателя. Однако философско-эстетические чувства писателя могут причудливо преломляться или совсем по-иному выражаться в его произведениях. Здесь мы вновь говорим о неадекватности личных воззрений автора и выражении подобных мыслей его героями, представленными в произведениях. Есть некая общность темы, которая по-разному преломляется в частной жизни писателя и в творимых им сюжетах. В произведениях Л. Андреева герои могут делать неправильные выводы из тех или иных ситуаций, пытаясь по-своему разрешить вставшие перед ними проблемы как нравственно-философского, так и бытового характера. Это могут быть сомнительные заключения доктора Креженцева, логическая мысль которого дерзнула оправдать и обосновать абсолютно все положения как нравственного, так и безнравственного характера, тем самым очутившись «по ту сторону» добра и зла. В драме «Савва» герой Савва Тропинин возжелал разрешить проблему порочного мира единым взрывом, очистительным огнем и низвержением прежних культурных ценностей. Отец Василий Фивейский, столкнувшись с загадочным и необъяснимым роком, который безжалостно поражает его семью страданиями, в итоге теряет веру и сходит с ума. Но нельзя сделать вывод, что сам Л. Андреев предлагает те же решения проблем, к каким приходят его герои; очевидно, что он не проповедует итоги, которыми непременно заканчиваются их судьбы.