Россия воспринималась как Другой, и на это великое и неизвестное духовное пространство можно было проецировать многое, и прежде всего надежды. Для раннего Фрейда, сосредоточенного на познании тайн не осознающего себя человеческого бытия, это были более всего надежды на познание: познание бессознательного. „Русский материал" давал в этой сфере вполне определенные преимущества.
Если бы и впрямь был на свете народ, живущий одним бессознательным, — конечно, он был бы находкой для психоаналитика, да, впрочем, и для любого интеллектуала. Но если этот народ слишком сильно отличается от европейцев — скажем, карликовым ростом или собачьими головами — интерес становится только академическим: само бессознательное у такого народа, скорее всего, иное. Русские же во многих отношениях такие же, как европейцы. Именно поэтому в них было столь интересно видеть людей, которые, как сказал поэт, „в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете"; или, как сказал ученый, которые сохранили „наследие душевной жизни первобытного человека... лучше и в более доступном сознанию виде, чем другие народы". Будучи европейцами, они, вероятно, имеют такое же бессознательное, что и европейцы; а будучи русскими, лучше его осознают. Иными словами, промежуточное, медиаторное положение русских между Европой и остальным миром, которое так охотно прокламировали они сами, для психоаналитика оказывается промежуточной, медиаторной позицией между сознанием и бессознательным. Снимая основную оппозицию психонализа, русские, конечно, занимали привелигированное положение в мире его создателя.
Первые контакты
В 1904 году в Москву возвращается Николай Осипов (1877—1934). Свое медицинское образование он начал в Московском университете; исключенный оттуда за участие в студенческой забастовке в 1899 году, он „предался блужданиям по многим заграничным университетам", продолжал учебу во Фрейбурге, Цюрихе, Бонне, Берне и закончил ее в Базеле докторской степенью по гистологии. Но по возвращении в Россию эта наука, символ материализма и нигилизма, теряет для него свою прелесть. „Я глубоко убежден, что психиатрия меня прельщала неразгаданностью проблемы души и проблемы человека вообще. Во всяком случае, не медицинская, а философская сторона влекла меня к себе". Осипов работает в московских психиатрических больницах и довольно скоро переходит в клинику Московского университета под руководством В. П. Сербского. „С психологической точки зрения меня особенно интересовали невротики. Занимаясь специально этой группой больных, я встретился с вопросами гипнотизма и внушения"; в этой области в Москве было у кого поучиться. Много позже Осипов продолжал быть психотерапевтом, „владевшим техникой психоанализа равно как и техникой внушения".
1907 году я впервые познакомился с работами Фрейда. Никакой известностью в России Фрейд не пользовался... Смело могу сказать, что я первый популяризировал Фрейда в России", — вспоминал Осипов. Он опубликовал в Москве несколько обзорных психоаналитических статей, собирая вокруг себя поклонников Фрейда. Его коллеги по клинике Сербского – Е.Н.Довбня и М. М. Асатиани — тоже увлекаются аналитическим лечением. Вместе с Н. Вырубовым Осипов основывает в 1910 году журнал „Психотерапия", публиковавший русские и переводные работы по психоанализу.
Фрейд писал Юнгу 2 января 1910 года: „Д-р Осипов, ассистент психиатрической клиники в Москве, прислал мне письмо; рекомендациями ему служат два толстых оттиска, в одном из которых переплетение знаков кириллицы через каждые две строки прерывается фамилией Freud (а также Freud'y и Freud'a), написанной по-европейски, а в другом точно таким же способом используется фамилия Юнг. Этот человек имеет также две другие оригинальные работы в печати". И дальше Фрейд сообщает Юнгу адрес Московской психиатрической клиники на Девичьем поле, не упустив возможности перевести интересное название как „Поле девственниц". „В 1910 году летом я ездил в Вену к Фрейду, в Цюрих к Блейлеру и Юнгу, в Берн к Дюбуа", — рассказывал Осипов. В лондонском доме Фрейда хранится русское издание „Трех статей о теории полового влечения", изданных в „Психотерапевтической библиотеке" под редакцией Н. Е. Осипова и О. Б. Фельцмана в 1911 году, с подписью Осипова: ..Господину гениальному профессору Фрейду".
Федор Степун, вспоминавший узнанный еще Белым и Ремизовым „мистически-эротически-революционный аккорд" России тех лет — все же аккорд, который лишь позднее превратится в ужасную какафонию распутинской предреволюционной эры, — рассказывал так: „В Москве начала века, в среде меценатствующего купечества, краснобаев присяжных поверенных, избалованных ласкою публики актеров, знатоков загадочных женских душ и жаждущих быть разгаданными женщин... вместо стихии уже давно царила психология, вместо страстей — переживание, вместо разгула — уныние". Философия, психология, литература воспринимались как личные проблемы, и в них же искали способы их решения. 17-летние юноши искали разгадку мучающих их вопросов плоти и смерти то в „Крейцеро-вой сонате" Толстого, а то, наоборот, у Ницше, и наконец, как Степун, в отчаянии решали — „надо учиться — без философии жизни не осилишь" — и ехали в Гейдельберг. Большинство их искало и находило недостававшую им структуру в религиозной философии. Но и интерес к психоанализу с его прямыми, хоть на поверку и столь трудными практическими приложениями, в этой атмосфере был закономерен.
Интересы московских психиатров имели более практический характер. После смерти создателя русской психиатрии С, С, Корсакова в их среде возник раскол в зависимости от отношения к немецкой психиатрической школе Э. Крепелина. Одна группа во главе с П. Б. Ганнушкиным пошла путем Крепелина, занявшись классификациями душевных болезней, а также личностей, которые могут ими болеть. „Другие, во главе с Сербским, явились пионерами в проведении в России идей Фрейда, Юнга и Блейлера",— писал уже в советское время один из участников событий Л. М. Розенштейн.
В. П. Сербский, заменивший Корсакова на посту руководителя психиатрической клиники Московского университета, не был практикующим аналитиком, но всячески поощрял к этому своих учеников. Молодые доктора из Москвы проходили стажировку в основном в цюрихской клинике Бургольцль у Блейлера и Юнга, а по возвращении видели терапию не в бромистых препаратах, гипнозе и ограничениях режима, а в психоаналитических сеансах. Что же касается науки, то место многосложных крепелиновских классификаций заняли динамические гипотезы, подтверждаемые юнговскими ассоциативными экспериментами и ссылками на классические случаи Фрейда.
Знакомый с книгами Фрейда, Сербский, как и многие современные ему психиатры мира, считал, что психоанализ придает чрезмерное значение сексуальной этиологии неврозов. Французский исследователь Жан Марти цитирует неопубликованные воспоминания Осипова: „Сербский, хорошо говоривший на иностранных языках, неправильно произносил имя Фрейда и говорил Фре-уд с ударением на последнем слоге", имея в виду старое русское слово „уды", обозначающее половые органы. „Тогда мне тоже, — продолжал Осипов, — пришло в голову произносить Фрейда как „Frcund" (друг), выражая этим мое отношение к теории Фрейда". При всем этом Сербский терпел и даже поощрял работу в своей клинике молодых, увлеченных и, по всей вероятности, неопытных психоаналитиков. „Сербский благословляет молодую клинику на изучение новейших идей, связанных с психотерапевтическим направлением", — писал Розенштейн.
Осипов характеризовал политические взгляды Сербского как близкие к левым кадетам (считая себя самого „самым правым кадетом". По мнению Розенштейна, Сербский был „чуть ли не единственным психиатром, принимавшим революцию как здоровое начало". В году правительство ограничило автономию университетов. В знак протеста многие преподаватели Московского университета, в том числе и профессор Сербский со своими ассистентами, ушли в отставку. Частная практика давала им независимость. Как вспоминал Осипов, „в отношении частной практики уход из клиники ...нисколько не отразился на моем материальном положении. Как в последнее время клиники, так и в дальнейшие годы (до воцарения большевиков) материальное положение было блестяще — я зарабатывал около 2000 рублей в месяц". Впрочем, после своего конфликта с властями Осипов по протекции Баженова устраивается доцентом на Высших Женских Курсах в Москве: свобода от власти, о которой и мечтать было нельзя в советское время.
Сербский оставался патроном московских аналитиков вплоть до его неожиданной кончины в 1917 году. „Трагична и нелепа в большинстве случаев смерть всех выдающихся людей России: именно тогда, когда нужнее всего они... — умирают они", — сетовал будущий лидер советских психоаналитиков И. Д. Ермаков в посвященном Сербскому некрологе.
В своем очерке истории психоаналитического движения, написанном в 1914 году, Фрейд писал: „В России психоанализ известен и распространен; почти все мои книги, как и других приверженцев анализа, переведены на русский язык. Но более глубокое понимание психоаналитических учений еще не установилось. Научные вклады русских врачей и психиатров в области психоанализа можно до настоящего времени считать незначительными...".
Учитывая обычную скептическую сдержанность Фрейда, его оценка состояния психоанализа в России не кажется низкой. На соседних страницах он отмечает „отсутствие каких-либо укорененных научных традиций в Америке" и еще то, что Франция менее всех европейских стран оказалась восприимчивой к психоанализу. Говоря о России, Фрейд точно указывает на главную проблему развивающегося там анализа, которая будет все острее проявляться в будущем, — на противоречие между широкой популярностью аналитического учения и недостатком продуктивности и глубины в терапевтической практике.