Тем не менее принципы педагогического подхода в изложении Ермакова звучат убедительно. По крайней мере в теоретическом плане он действительно выстраивал психоаналитическую работу. Наиболее важным для последующего развития и наименее изученным, пишет он, является возраст до 4 лет. Огромное значение имеют эрогенные зоны и инстинктивные влечения. „Отрицательное, неприличное для взрослого не есть таковое для ребенка. Каждое проявление ребенка ценно, так как позволяет нам глубже и лучше познакомиться с его внутренним миром. Но для того, чтобы ребенок мог свободно обнаружить себя, должна создаться атмосфера полного доверия и уважения как со стороны взрослого к ребенку, так и наоборот". И последний принцип, который совпадает с главным пафосом собственных теоретических работ Ермакова: „Рост ребенка происходит путем ограничения значения для него „Принципа удовольствия" над „Принципом реальности". Однако такое ограничение должно проводиться самим ребенком и вести его не к чувству слабости, а к чувству овладения, сознательного достижения".
Персоналу Института-лаборатории следовало усвоить, что: „Изучать ребенка можно, только установив с ним контакт, раппорт". „Контакт возможно осуществить только в том случае, если персонал работает над теми неизвестными» лежащими в бессознательном процессами, которые мешают видеть, понимать и находиться в контакте с ребенком и вызывают с его стороны реакции в виде непонятных капризов или других проявлений".
„Через контакт (перенесение) с руководительницей ребенку делается возможным связаться с реальностью и отказаться от таких удовольствий телесного характера (напр., анальных), которые задерживают его развитие и делают асоциальным".
„Для этого ребенок должен не только доверять руководительнице в плане обычных отношений; но и в тех областях, которые обычно считаются неприличными с точки зрения взрослого, а не ребенка. Многое, что служит исцелению больного от невроза, делается подвластным человеку с того момента, когда он найдет в себе мужество открыться себе и другому".
Существовал и план научной работы, включавший ознакомление с детьми, ведение дневников и характеристик, выявление типов доминирования эрогенных зон, анализ игр, детских страхов, характера сна и продукции детского творчества — рисунков и построек.
Вместе с тем в бумагах Ермакова нет указаний на принцип, который с самого начала рассматривался как условие успеха успеха всего предприятия — что все сотрудники и воспитательницы психоаналитического детского учреждения должны сами пройти анализ. Как писал о намерениях московского Детского дома в журнале Международной ассоциации Осипов, „все, кто будут смотреть за детьми, будут проходить анализ, чтобы свести к нулю опасные влияния их собственных комплексов на их работу" (70). Эта идея, вероятно, была настолько нереализуемой в конкретных условиях, что Ермаков даже и не обещал ею заниматься. Ему еще придется за это расплачиваться.
Проверки и особое мнение
Документы проверок, найденные нами в архиве Нар-компроса, позволяют почувствовать атмосферу, в которой проходила деятельность московских аналитиков (о пяти проверках упоминает и Жан Марти).
В апреле 1923 года психоаналитический Детский дом на Малой Никитской посетила инспекция в составе члена Государственного ученого совета И. Л. Цветко-ва, инспекторов Наркомпроса Р. В. Лариковой и П. В. Карпова. Ее подробный отчет был представлен по подчиненности Детского дома-лаборатории, в Академический центр. Согласно отчету, Дом был открыт в августе 1921 года. Штат его тогда составлял 51 человек. На момент проверки вследствие ряда сокращений штат составлял 18 человек. Заведующим Детским домом инспекция считает Ермакова. В начале работы детей содержалось 24 человека, на момент проверки — 12. Из них — 5 четырехлетних детей, 4 трехлетних и 3 двухлетних. Дети опрятны и общительны. Кухня, по мнению инспекторов, хорошая. Канцелярия ведется хаотично. „Так называемый архив — в полном беспорядке". Финансирование идет из 3 источников, За три месяца 1923 года Детский дом-лаборатория получил 30.000 руб. из Мосфинотдела, 3.600 руб. из Госиздата и 1.545 руб. — от родителей содержащихся в нем детей. (Понятно, что те самые ответственные партработники, у которых не было времени на воспитание своих детей, предпочитали оплачивать заботу о них государственными деньгами,) Кроме того, в июне 1922 года была доставлена первая партия продуктов от германского профсоюза: 20 пудов муки, 200 банок сгущенного молока и многое другое. Партии продуктов из Германии поступали и позже. Кроме того, Детский дом снабжался продуктами из Наркомпрода и Главсоцвоса. В кладовых комиссия нашла запас неизрасходованных продуктов.
О научной части работы сообщается немного. Дети наблюдаются при помощи руководительниц, которые ведут дневники, составляют характеристики, графики и т. п. Детям предлагалось рисование, вырезание, детские игры и т. д. Все это тщательно записывается, и в настоящее время собран уникальный материал. Он весь изучается под углом зрения И. Д. Ермакова. Работа носит описательный характер. Лаборатории нет; обычных медицинских обследований детей не ведется. Нет даже обычных весов, и дети не взвешиваются.
Заключение комиссии (естественно, в орфографии оригинала) таково: „Детский дом внешне поддерживается хорошо, то же относится и к живущим детям. Но не подкупающая внешность должна являться ценностью и целью, оправдывающих существование столь дорого стоящего Детского дома, а его научная работа... План и методы обследования носят случайный дилетантский характер, так как все это относится лишь к описательному характеру; лабораторная работа полностью отсутствует, и лица, заинтересованные в правильной постановке научного обследования детей, сами,с этой областью знакомы слабо, чтобы не сказать более.
Внешность и наблюдение, конечно, реализовать просто, поэтому эта первая стадия работы выполнена. К серьезной же лабораторной работе не только не при-ступлено, но в этом направлении не делается даже и попыток, хотя Детский дом претендует на название лаборатории и Института, но в виду того, что научные работы его не стоят на должной высоте, Комиссия высказывается против того, чтобы считать данный Детский дом среди научных учреждений".
26 апреля 1923 года дело рассматривалось Президиумом научно-педагогической секции ГУСа. Председательствовал М. Н. Покровский. Из знакомых нам лиц присутствовали И. Л. Цветков, П. П. Блонский, С. Т. Шацкий и 3 других члена Президиума. Приглашен был и Ермаков. В этом протоколе речь идет уже не о Детском доме-лаборатории, а о Психоаналитическом институте-лаборатории „Международная солидарность". Выслушав инспекторов и Ермакова, Президиум постановил:
„а) считать, что исследовательская работа, производимая в Детском доме, в ее настоящей постановке поглощает непропорционально большое количество государственных средств по сравнению с даваемыми ею результатами;
б) что нет оснований рассчитывать, что деятельность психоаналитической лаборатории „Международная солидарность" возможно использовать для непосредственных задач, стоящих перед Государственным ученым советом".
При особом мнении остался С. Т. Шацкий. Его стоит заслушать.
„Полагая, что постановление Президиума резко ставит вопрос о закрытии данного Детского дома, я не могу согласиться с его основаниями.
Проблема, над которой работает данное учреждение настолько важна, что всякая попытка в этом направлении должна быть поддержана. В данном случае бесспорно констатирована наличность хорошего ведения педагогического дела — отношение к детям внимательное, осторожное, любовное. Педагоги работают много над методами наблюдения и записи педагогических явлений. Их материал очень интересен. В научном отношении желательно привлечение большего количества сил, но, по-видимому, это не так просто, и в вину данному учреждению поставлено быть не может. В силу этого речь может быть только об улучшении и, быть может, реорганизации (хозяйственной) некоторых сторон работы учреждения — большей хозяйственности, организации анатомо-физиологических наблюдении, чем о полном прекращении работы. Огромное количество научных сил во всем свете разрабатывают проблемы психоанализа в педагогике. Мы имеем целый ряд интереснейших иностранных работ (напр., „Психоанализ в школе") — ив России единственное место, где эти вопросы могут найти свое применение — есть. (Это) Психоаналитическое общество и его база — данное детское учреждение. С. Шацкий".
Через два дня дело было представлено в вышестоящую инстанцию — Президиуму Государственного ученого совета. ГУС воздержался от собственного суждения в непростой ситуации, постановив передать материалы еще выше, в коллегию Наркомпроса. Возможно, по этому поводу Президиум ГУСа пытается в эти дни пригласить на свое заседание Н. К. Крупскую — для „обсуждения вопросов, касающихся научно-педагогической секции". Близость к ней Шацкого была известна всем.
Два заседания в один день
16 мая Президиум Наркомпроса под председательством М. Н. Покровского („третьего кита Наркомпроса" после Луначарского и Крупской, как характеризует его историк (75)), по докладу Шмидта принял постановление сохранить Институт-лабораторию „Международную солидарность1' — „в виде опыта на один год" и создать для улучшения его работы еще одну комиссию. На этот раз она была составлена не из полуграмотных инспекторов, а, наоборот, из лучших специалистов, которые были причастны к психоанализу или же явно сочувствовали ему. Председателем комиссии был назначен высокопоставленный чиновник Наркомпроса О. Л. Бем, членами — знакомые нам О. Ю. Шмидт, П. П. Блонский, К. Н. Корнилов и П. И. Гли-венке. Таким образом, в комиссии из 5 человек трое были членами-учредителями Русского психоаналитического общества; двое, Блонский и Корнилов — крупными и компетентными психологами.