Ввиду федерального подчинения органов правоохранительной системы (включая Прокуратуру и Следственный комитет ― орган, ответственный за расследование наиболее серьезных преступлений), политическое руководство Ингушетии не уполномочено руководить действиями правоохранительных органов на территории республики. Однако политическое влияние главы республики значительно, и не только благодаря координирующей функции посредством участия в антитеррористической комиссии (что поясняется ниже), но и по той причине, что Ингушетия ― небольшая республика, где значительную роль играют личные отношения.
Сложная система силовых ведомств ― наследие как советского прошлого (где правоохранительная деятельность была очень централизованной), так и конфликта в соседней Чечне, где различные ведомства, силы и подразделения действовали как раздельно, так и сообща, реагируя на меняющийся характер проблем в сфере безопасности.
Еще одна сложность обусловлена тем фактом, что сотрудники правоохранительных органов, действующие на территории Ингушетии, в действительности могут представлять «силовиков» из соседних республик (в частности, Северной Осетии и Чечни). По имеющимся сведениям, сотрудники правоохранительных органов из Северной Осетии часто проводят спецоперации на территории Ингушетии. Установить принадлежность сотрудников правоохранительных органов обычно невозможно, и зачастую их единственной отличительной чертой является то, на каком языке они общаются между собой — русском, ингушском или каким-то еще из языков региона, либо они могут говорить по-русски с национальным акцентом. Вовлечение «силовиков» из других регионов либо подразделений, дислоцированных в соседней Северной Осетии, возможно отчасти объясняться тем, что руководство силовых структур опасается поставить под угрозу операции, если к участию в них будут привлекаться сотрудники из числа местного населения, ввиду традиционно сильных родственных связей и влияния тейпов в ингушском обществе.
Деятельность по противодействию и борьбе с незаконными вооруженными формированиями, включая гласную и негласную оперативно-розыскную деятельность, теоретически координируется Национальным антитеррористическим комитетом (НАК, на федеральном уровне) и Антитеррористической комиссией (на республиканском уровне).[40] Антитеррористической комиссией Республики Ингушетия руководит глава Ингушетии, а заместителем главы комиссии является начальник местного Управления ФСБ. В состав комиссии входят представители всех правоохранительных органов и ряда других ведомств. Задача НАК и республиканской комиссии ― координация действий соответствующих служб и ведомств, выработка политики в сфере борьбы с терроризмом и контроль за ее выполнением на соответствующих уровнях.
Планирование и контроль за проведением спецопераций в Ингушетии формально является обязанностью Оперативного штаба при Антитеррористической комиссии. В состав Оперативного штаба входят главы Управления ФСБ, Министерства внутренних дел, Министерства чрезвычайных ситуаций, Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков, Службы правительственной связи, а также представитель Вооруженных сил и высокопоставленное должностное лицо из президентской администрации Ингушетии. Возглавляет Оперативный штаб руководитель местного Управления ФСБ. Решения штаба являются обязательными для исполнения всеми задействованными ведомствами, а также местными администрациями. Время от времени в СМИ, в том числе на телевидении, появляются сообщения о заседаниях Антитеррористической комиссии Ингушетии. Однако в открытом доступе практически полностью отсутствует информация о работе Оперативного штаба, если не считать сообщений о его решениях ввести или отменить так называемый «режим контр-террористической операции» на той или иной территории. Информация о конкретных спецоперациях минимальна, а о роли в них конкретных ведомств не сообщается практически ничего.
Негласные «оперативно-розыскные мероприятия» секретны по своей природе, и соответствующее законодательство относит информацию об используемых в них силах, средствах, методах, планах и результатах к государственной тайне.[41] Эти мероприятия могут проводиться рядом правоохранительных органов, и они не всегда будут согласованы с Оперативным штабом либо скоординированы с другими ведомствами, имеющими право проводить такие мероприятия.
Таким образом, по меньшей мере, некоторые из спецопераций планируются и проводятся отдельными ведомствами без ведома остальных силовых структур. Между ними не обязательно проходит обмен оперативными данными и информацией о своих мероприятиях. Каждое из них имеет интерес в расширении своего влияния и ресурсов, но ни одно ― даже ФСБ, играющее ведущую роль в подобных операциях, ― не демонстрирует готовности взять на себя общую ответственность. В результате, при том, что общая политическая ответственность ложится на политическое руководство республики, глава Ингушетии предположительно может и не знать о некоторых спецоперациях.
Точно так же, когда знание о причастности той или иной структуры и ее сотрудников к определенному нарушению прав человека отрицается со стороны конкретного ведомства, это отрицание может быть искренним. Предполагаемыми виновными в конкретных нарушениях могут являться как местные «силовики», так и «федералы», причем как из Ингушетии, так и из какой-нибудь соседней республики (например, это могут быть сотрудники полиции из Чечни или «федералы» из Северной Осетии).
Нарушения прав человека в контексте спецопераций обычно совершают предполагаемые сотрудники правоохранительных органов в масках, не предъявляющие документов и не носящие никаких знаков отличия. Передвигаются они зачастую на автомобилях без номеров. В отсутствие центрального контролирующего органа крайне сложно установить, которое из ведомств ответственно за предполагаемое нарушение, не говоря уж об установлении личностей конкретных сотрудников. Такая ситуация определенно затрудняет работу следователей и прокуроров, однако большого стремления к ее изменению с их стороны также не наблюдается.
Теоретически ответственность за действия правоохранительных органов, действующих в Ингушетии, лежит на федеральных органах власти, вплоть до Президента Российской Федерации. На практике же эта ответственность делегируется на места. В ответах на жалобы жителей республики, направляемые Президенту России и в различные органы федерального уровня, неизменно сообщается, что жалоба направлена в соответствующие органы в Ингушетии.
Эта система дает возможность каждому ведомству заявлять о своей непричастности к предполагаемым нарушениям и своем неведении о причастности иных ведомств. В итоге деятельность сотрудников правоохранительных органов на Северном Кавказе оказывается за завесой, скрывающей их корпоративные интересы, за которой может происходить многое. Прокуроры и следователи могут оказаться как по одну, так и по другую сторону этой завесы; иногда они могут не желать расследовать нарушения, о которых им либо известно, либо могло бы стать известно в ходе эффективного расследования, а иногда могут быть не в состоянии этого сделать, даже если будут искренне к этому стремиться. Возможно, такая система сложилась непреднамеренно, но возникает впечатление, что это не та ситуация, которую они искренне желают изменить.
Изменить ее можно только начиная сверху, и сделать это необходимо без промедления, чтобы эффективнее бороться с деятельностью незаконных вооруженных формирований и навсегда покончить с нарушениями прав человека, подобными тем, о которых идет речь ниже.
«Я уже завидую тем родителям, которые находят трупы своих детей». (Борис Оздоев, отец жертвы насильственного исчезновения, в беседе с Amnesty International в июне 2011 года)
В ходе практически любой дискуссии о нарушениях прав человека в Ингушетии зачастую первой поднимается тема насильственных исчезновений. Это говорит о том, сколь велики и длительны страдания родственников жертв насильственных исчезновений, и сколь глубоко недовольство, порождаемое подобными происшествиями в связанном тесными узами ингушском обществе.
В статье 2 Международной конвенции для защиты всех лиц от насильственных исчезновений насильственное исчезновение определено как «арест, задержание, похищение или лишение свободы в любой другой форме представителями государства или же лицами или группами лиц, действующими с разрешения, при поддержке или с согласия государства, при последующем отказе признать факт лишения свободы или сокрытии данных о судьбе или местонахождении исчезнувшего лица, вследствие чего это лицо оставлено без защиты закона».[42] Согласно статье 4 данной конвенции, страны-участницы должны внести насильственное исчезновение в перечень уголовных преступлений, преследуемых национальным законодательством.