Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...
Все твои, Микель Анджело, сироты,
Облеченные в камень и стыд,--
Ночь, сырая от слез, и невинный
Молодой, легконогий Давид,
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит,--
Мощь свободная и мера львиная
В усыпленьи и в рабстве молчит.
И морщинистых лестниц уступки --
В площадь льющихся лестничных рек,--
Чтоб звучали шаги, как поступки,
Поднял медленный Рим-человек,
А не для искалеченных нег,
Как морские ленивые губки.
Ямы Форума заново вырыты
И открыты ворота для Ирода,
И над Римом диктатора-выродка
Подбородок тяжелый висит.
16 марта 1937
--------
x x x
Чтоб, приятель и ветра и капель,
Сохранил их песчаник внутри,
Нацарапали множество цапель
И бутылок в бутылках зари.
Украшался отборной собачиной
Египтян государственный стыд,
Мертвецов наделял всякой всячиной
И торчит пустячком пирамид.
То ли дело любимец мой кровный,
Утешительно-грешный певец,--
Еще слышен твой скрежет зубовный,
Беззаботного права истец...
Размотавший на два завещанья
Слабовольных имуществ клубок
И в прощанье отдав, в верещанье
Мир, который как череп глубок;
Рядом с готикой жил озоруючи
И плевал на паучьи права
Наглый школьник и ангел ворующий,
Несравненный Виллон Франсуа.
Он разбойник небесного клира,
Рядом с ним не зазорно сидеть:
И пред самой кончиною мира
Будут жаворонки звенеть.
18 марта 1937
--------
Кувшин
Длинной жажды должник виноватый,
Мудрый сводник вина и воды,--
На боках твоих пляшут козлята
И под музыку зреют плоды.
Флейты свищут, клевещут и злятся,
Что беда на твоем ободу
Черно-красном -- и некому взяться
За тебя, чтоб поправить беду.
21 марта 1937
--------
x x x
Гончарами велик остров синий --
Крит зеленый,-- запекся их дар
В землю звонкую: слышишь дельфиньих
Плавников их подземный удар?
Это море легко на помине
В осчастливленной обжигом глине,
И сосуда студеная власть
Раскололась на море и страсть.
Ты отдай мне мое, остров синий,
Крит летучий, отдай мне мой труд
И сосцами текучей богини
Воскорми обожженный сосуд.
Это было и пелось, синея,
Много задолго до Одиссея,
До того, как еду и питье
Называли "моя" и "мое".
Выздоравливай же, излучайся,
Волоокого неба звезда
И летучая рыба -- случайность
И вода, говорящая "да".
<21 марта> 1937
--------
x x x
О, как же я хочу,
Не чуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.
А ты в кругу лучись --
Другого счастья нет --
И у звезды учись
Тому, что значит свет.
Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шопотом могуч
И лепетом согрет.
И я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шопотом лучу
Тебя, дитя, вручу...
23 марта -- начало мая 1937
--------
x x x
Нереиды мои, нереиды,
Вам рыданья -- еда и питье,
Дочерям средиземной обиды
Состраданье обидно мое.
Март 1937
--------
x x x
Флейты греческой тэта и йота --
Словно ей не хватало молвы --
Неизваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы.
И ее невозможно покинуть,
Стиснув зубы, ее не унять,
И в слова языком не продвинуть,
И губами ее не размять.
А флейтист не узнает покоя:
Ему кажется, что он один,
Что когда-то он море родное
Из сиреневых вылепил глин...
Звонким шопотом честолюбивым,
Вспоминающих топотом губ
Он торопится быть бережливым,
Емлет звуки -- опрятен и скуп.
Вслед за ним мы его не повторим,
Комья глины в ладонях моря,
И когда я наполнился морем --
Мором стала мне мера моя...
И свои-то мне губы не любы --
И убийство на том же корню --
И невольно на убыль, на убыль
Равноденствие флейты клоню.
7 апреля 1937
--------
x x x
Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
Не гадают цыганочки кралям,
Не играют в Купеческом скрипки,
На Крещатике лошади пали,
Пахнут смертью господские Липки,
Уходили с последним трамваем
Прямо за город красноармейцы,
И шинель прокричала сырая:
-- Мы вернемся еще -- разумейте...
Апрель 1937
--------
x x x
Я к губам подношу эту зелень --
Эту клейкую клятву листов --
Эту клятвопреступную землю:
Мать подснежников, кленов, дубков.
Погляди, как я крепну и слепну,
Подчиняясь смиренным корням,
И не слишком ли великолепно
От гремучего парка глазам?
А квакуши, как шарики ртути,
Голосами сцепляются в шар,
И становятся ветками прутья
И молочною выдумкой пар.
30 апреля 1937
--------
x x x
Клейкой клятвой липнут почки,
Вот звезда скатилась:
Это мать сказала дочке,
Чтоб не торопилась.
-- Подожди,-- шепнула внятно
Неба половина,
И ответил шелест скатный:
-- Мне бы только сына...
Стану я совсем другою
Жизнью величаться.
Будет зыбка под ногою
Легкою качаться.
Будет муж прямой и дикий
Кротким и послушным,
Без него, как в черной книге,
Страшно в мире душном...
Подмигнув, на полуслове
Запнулась зарница.
Старший брат нахмурил брови,
Жалится сестрица.
Ветер бархатный крыластый
Дует в дудку тоже:
Чтобы мальчик был лобастый,
На двоих похожий.
Спросит гром своих знакомых:
-- Вы, грома, видали,
Чтобы липу до черемух
Замуж выдавали?
Да из свежих одиночеств
Леса -- крики пташьи.
Свахи-птицы свищут почесть
Льстивую Наташе.
И к губам такие липнут
Клятвы, что по чести
В конском топоте погибнуть
Мчатся очи вместе.
Все ее торопят часто:
-- Ясная Наташа,
Выходи, за наше счастье,
За здоровье наше!
2 мая 1937
--------
x x x
На меня нацелилась груша да черемуха --
Силою рассыпчатой бьет меня без промаха.
Кисти вместе с звездами, звезды вместе с кистями,--
Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина?
С цвету ли, с размаха ли бьет воздушно-целыми
В воздух убиваемый кистенями белыми.
И двойного запаха сладость неуживчива:
Борется и тянется -- смешана, обрывчива.
4 мая 1937
--------
<Стихи к H. Штемпель>
1
К пустой земле невольно припадая,
Неравномерной сладкою походкой
Она идет -- чуть-чуть опережая
Подругу быструю и юношу-погодка.
Ее влечет стесненная свобода
Одушевляющего недостатка,
И, может статься, ясная догадка
В ее походке хочет задержаться --
О том, что эта вешняя погода
Для нас -- праматерь гробового свода,
И это будет вечно начинаться.
2
Есть женщины сырой земле родные,
И каждый шаг их -- гулкое рыданье,
Сопровождать воскресших и впервые
Приветствовать умерших -- их призванье.
И ласки требовать от них преступно,
И расставаться с ними непосильно.
Сегодня -- ангел, завтра -- червь могильный,
А послезавтра только очертанье...
Что было поступь -- станет недоступно...
Цветы бессмертны, небо целокупно,
И все, что будет,-- только обещанье.
4 мая 1937
--------
Стихотворения разных лет
--------
x x x
Среди лесов, унылых и заброшенных,
Пусть остается хлеб в полях некошеным!
Мы ждем гостей незваных и непрошеных,
Мы ждем гостей!
Пускай гниют колосья недозрелые!
Они придут на нивы пожелтелые,
И не сносить нам, честные и смелые,
Своих голов!
Они растопчут нивы золотистые,
Они разроют кладбища тенистые,
Потом развяжет их уста нечистые
Кровавый хмель!
Они ворвутся в избы почернелые,
Зажгут пожар, хмельные, озверелые...
Не остановят их седины старца белые,
Ни детский плач!
Среди лесов, унылых и заброшенных,
Мы оставляем хлеб в полях некошеным.
Мы ждем гостей незваных и непрошеных,
Своих детей!
<1906>
--------
x x x
Тянется лесом дороженька пыльная,
Тихо и пусто вокруг,
Родина, выплакав слезы обильные,
Спит, и во сне, как рабыня бессильная,
Ждет неизведанных мук.
Вот задрожали березы плакучие
И встрепенулися вдруг,
Тени легли на дорогу сыпучую:
Что-то ползет, надвигается тучею,
Что-то наводит испуг...
С гордой осанкою, с лицами сытыми...
Ноги торчат в стременах.
Серую пыль поднимают копытами
И колеи оставляют изрытыми...
Все на холеных конях.
Нет им конца. Заостренными пиками
В солнечном свете пестрят.
Воздух наполнили песней и криками,
И огоньками звериными, дикими
Черные очи горят...
Прочь! Не тревожьте поддельным веселием
Мертвого, рабского сна.
Скоро порадуют вас новоселием,
Хлебом и солью, крестьянским изделием...
Крепче нажать стремена!
Скоро столкнется с звериными силами
Дело великой любви!
Скоро покроется поле могилами,
Синие пики обнимутся с вилами
И обагрятся в крови!
<1906>
--------
x x x
В непринужденности творящего обмена
Суровость Тютчева -- с ребячеством Верлэна --
Скажите -- кто бы мог искусно сочетать,
Соединению придав свою печать?
А русскому стиху так свойственно величье,
Где вешний поцелуй и щебетанье птичье!
<1908>
--------
x x x
О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала,
Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый,
В водном плеске душа колыбельную негу слыхала,
И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры.
Отовсюду звучала старинная песнь -- Калевала:
Песнь железа и камня о скорбном порыве титана.
И песчаная отмель -- добыча вечернего вала,--
Как невеста, белела на пурпуре водного стана.
Как от пьяного солнца бесшумные падали стрелы
И на дно опускались и тихое дно зажигали,
Как с небесного древа клонилось, как плод перезрелый,
Слишком яркое солнце и первые звезды мигали,
Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый;
Я не знаю, как долго, не знаю, кому я молился...
Неоглядная Сайма струилась потоками лавы,
Белый пар над водою тихонько вставал и клубился.