«С тех пор, как я получил профессорское звание, расписание всегда удобное,— размышлял он.— Правда, есть общественные обязанности, партком, ректорат, кстати, не забыть, как раз на этой неделе…— отвлекся он в сторону.— Так, дальше: позавтракал и вывел погулять Каштана. Издали заметил отвратительного серого дога из соседнего подъезда… Потом поднялся наверх, переоделся…»
И тут он обратил внимание, что на нем надет парадный темно-серый костюм с планками на груди, а вовсе не синий в полосочку… Он посмотрел на носки своих ботинок — черные выходные. В то время как утром он обувался в старые румынские сандалеты с дырочками…
«Итак, будем рассуждать логически,— призвал он себя.— Когда я выходил из дома, при мне был портфель. Первая пара лекционная, пятому курсу я сегодня читаю «Современные проблемы гносеологии», вторая, «Основы научного атеизма», всему потоку первокурсников… Портфеля при мне нет. Чтобы лекции я читал, этого не помню совершенно. Одет в другую одежду. Следовательно, между моим выходом из дома и теперешним временем произошло некоторое событие, которого я не помню… Произошло оно в отрезок времени от восьми двадцати пяти утра до…— он хотел посмотреть на часы, но их не оказалось…— Время вечернее. Однако нет никакой уверенности в том, что от утра, которое представляется мне сегодняшним, прошло только десять часов. Могло пройти сколько угодно времени с тех пор, как я перестал его фиксировать… Следовательно, выпадение памяти. Скажем, спазм сосудов головного мозга. Как можно конструировать дальнейшие события? Вероятно, больница Четвертого управления, потом санаторий или что-то в этом роде… Но не могла же Надя отпустить меня одного! Больной человек нуждается… Нет, на нее это не похоже… Странно, странно…»
Профессор любезно обратился к Длинноволосому:
— Простите, который сейчас час? Длинноволосый посмотрел на него неподвижным глазом и сказал, как показалось Профессору, презрительно:
— Все тот же…
«Типичный хиппи»,— мгновенно оценил его Профессор и отвернулся. Бритоголовый выглядел определенно всех приличнее, и он поднялся, чтобы к нему подойти. Поднявшись, он ощутил некоторые неполадки в пространстве — не то горизонт слишком близкий, не то небо слишком низкое…
«Тесноватое место какое-то… Черт знает куда занесло,— раздраженно подумал Профессор. А Бритоголовый уважительно поднимался ему навстречу.— Пожалуй, на Маяковского похож». Профессор любил Маяковского и часто цитировал его и в жизни, и в своей лекционной работе…
Подошедший вплотную Бритоголовый неожиданно положил Профессору руку на плечо, и он изумился фамильярности жеста. Бритоголовый заговорил первым:
— Профессор, я прошу вас не беспокоиться. И пока не задавать вопросов. Положение, в котором вы оказались, в высшей степени неординарно, и вам придется провести здесь некоторое время. Потом все будет вам объяснено…
Профессор сдержанно кивнул. Он начал догадываться, что с ним произошло… Ну, конечно, только всемогущие органы могут так поступить: усыпить, переместить, да и вообще сделать с человеком все что угодно… Конечно, не тридцать седьмой год, но сила огромная, Профессор знал это не понаслышке. Он пристально посмотрел на Бритоголового. Да и Бритоголовый этот кто?
Одет был Бритоголовый в белую хлопчатобумажную рубаху с пуговицей у ворота… В солдатскую, в военную рубаху был он одет… Армейское нижнее белье… Не полная ясность, но что-то забрезжило…
И Профессор порадовался своей наблюдательности…
глава 8
Только теперь, когда Иудея не было рядом, Бритоголовый стал понимать, как много легло на его плечи разнообразных обязанностей. Поначалу казалось, что главная забота — Манекен с его постоянными припадками. Но постепенно открывалось, что в этой серенькой толпе нет статистов, каждый персонаж имеет свой собственный сюжет. Скорее не сюжет, а задание, сформулированное по известному сказочному принципу: пойди туда — незнамо куда, принеси то — незнамо что… Похоже, что все они, как каторжники к ядру, были прикованы к какому-то заданию и не могут отсюда выбраться, покуда его не исполнят. Создавалось, однако, впечатление, что не все они даже догадываются, чего именно от них ждет неведомый режиссер всего этого действа. Да и сам Бритоголовый точно не знал, зачем он здесь находится.
В сущности, по мере возможности он продолжал делать то, что делал всю свою жизнь в институте, в клинике, в больницах… Какая-то не то врачебная, не то педагогическая функция… Вспомогательная… Родовспомогательная…
Когда он впервые увидел здесь Новенькую, такую родную, со всеми драгоценными особенностями лица и фигуры, со столь знакомыми жестами, он сразу же понял, что она отделена от него непроницаемой и непреодолимой границей. Она его не узнавала. Первым и острейшим желанием было взять ее за руку, погладить волосы, лицо… Но Иудей тогда же предупредил его:
— Осторожно. Имеем дело с полной амнезией. Дай ей освоиться немного, потом подойдешь…
— Это может пройти?— спросил Бритоголовый, подавляя желание немедленно прижать ее к себе, запустить пальцы от шеи к затылку, вытолкнуть шпильки так, чтобы рассыпались длинные каштановые волосы… Эта была единственная, ему предназначенная женщина, и он готов был начать все заново, подойти к ней так, как впервые подходит мужчина к понравившейся ему незнакомой женщине.
— Может быть. Частично… Ты же видишь, кто-то позаботился о том, чтобы ты ее узнал, а она тебя — нет… Мне кажется,— закончил он мягко,— здесь вообще лучше не противиться, а принимать… Выходить навстречу, так сказать…
С тех пор Бритоголовый старался не выпускать Новенькую из поля зрения, и всякий раз, когда в глазах ее появлялся вопрос или тревога, он оказывался рядом. Впрочем, ее присутствие не создавало для него никаких особых трудностей, просто ныло, как старый шрам, натертое место в душе…
Трудности касались других. Так, две женщины, составляющие непременную парочку, несколько комичную из-за большой разницы в росте — одна почти карлица, с крупной кудрявой головой и короткими ручками и ножками, а другая высоченная, голенастая, с округло-сутулой спиной и маленькой головкой, по-змеиному сидящей на длинной шее,— оказались при ближайшем рассмотрении вовсе не подружками, а пленницами друг друга. От правой ноги длинной к левой ноге коротышки шла небольшая цепь наподобие велосипедной. Она восьмеркой обвивала их лодыжки. На месте перехлеста цепи Бритоголовый разглядел блестящий шарик не то из стекла, не то из металла.
Когда они шли, то причиняли друг другу боль каждым шагом, а когда садились на привале, то вместо передышки, которую могли бы получить, замерев в неподвижности, они начинали немедленно перетягивать к себе этот шарик, каждым движением вгрызаясь цепью все глубже в раны…
«Что-то делят, не могут поделить»,— догадался Бритоголовый в какой-то момент.
Вскоре он обнаружил, что может дать им кратковременный отпуск от взаимной пытки — когда он клал им на головы свои большие, чуть вывернутые навстречу друг другу руки, они затихали. И раны их прямо на глазах переставали кровоточить, подсыхали и затягивались…
Первоначальное чувство растерянности, которое испытывал Бритоголовый, когда остался без Иудея, вскоре прошло. Тот его пожизненный помощник, которого он называл то «внутривидением», то попросту интуицией, теперь просыпался в нем не в моменты осмотра больных или при операциях, а в тех обстоятельствах, когда Бритоголовый испытывал неуверенность или растерянность.
После одного из привалов, когда Бритоголовый провел над огнем рукой и выключил зажигалку, плотно приклеенную к ладони, отчего огонь сник, тепло перестало вырабатываться и только его остаток долго еще грел Бритоголовому ладонь, он явственно ощутил, в какую сторону надо идти. То самое, что прежде показывало ему «внутренние картинки», теперь подсказывало направление движения… И они пошли своим обычным порядком: гуськом, по одному, по двое: Длинноволосый со своим футляром, Толстуха с огромным животом, Карлица с Долговязой на цепочке… Бритоголовый настроился на длинный переход, но довольно быстро завиднелось впереди что-то темное, похожее на низкое хозяйственное строение. Приблизившись, обнаружили, что это вовсе не строение, а небольшой, плотно сплетенный толстыми безлистными ветвями, участок леса. Вроде питомника. Странные невысокие деревья. Стволы и ветви были почти одинаковой толщины, буро-серые, без малейших намеков на листья. Ветки, как показалось с небольшого расстояния, слегка шевелились. Шевеление было какое-то гнусное.
— Подойдем поближе,— сказал Бритоголовый, и все, как дети, послушно приблизились. Ветки действительно шевелились. Они были сплошь покрыты множеством странных существ, размером с крупную крысу, в старой, совершенно безволосой, мешковато-просторной морщинистой коже, такие же бурые, как ствол дерева. Они жадно, страстно, издавая почти машинное гудение, вгрызались в древесину.
Бритоголовый взял одно из этих существ за шиворот и оторвал от ствола. Оно недовольно заворчало — отпусти, отпусти… Он развернул этого толстого, но жидковатого зверька, и спутники узнали в этом отталкивающем существе человека. Крошечные атрофированные ноги и руки, эмбрионально-крупная голова с еле намеченными щелями закрытых глаз, недоразвившийся нос и крупный, выдвинутый вперед рот с торчащими, как у грызунов, яркими белыми зубами. Мышцы вокруг рта автоматически сокращались, и челюсти продолжали совершать грызущие движения.