часто интересуетесь мнением юных зрителей. После спектаклей... Что они
говорят?
-- Говорят: "Нам очень понравилось", -- с грустью ответил директор.
-- И раньше они говорили: "Нам очень понравилось".
-- И раньше. Но... по-другому.
-- А что ты хочешь, чтобы они ответили, если их спрашивает директор
театра?! -- вмешалась Зина. -- Интеллигентные стали.
Иван Максимович вышел из-за стола. И, ступая еще тяжелей, чем всегда,
стал ходить по своему кабинету.
-- Нет, -- возразил он, -- по их глазам всегда можно понять. И по
голосу... Слова не так уж важны.
-- Еще бы! Кругом афиши, люстры, фотографии и аквариумы... Билетерши в
синих костюмах. Это же все действует! -- Зина уставилась на Костю: -- А
неужели ты сам-то со сцены не чувствуешь? -- Она махнула рукой. -- Хотя
зрители "Красной Шапочки" и "Золотого ключика" всегда в полном восторге!
-- Вообще-то я обратил внимание, -- с трудом раскачивался Костя, -- что
артисты у нас... перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до
срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые... А теперь идут тихо.
Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее...
-- Ветераны не в счет! -- сказала Зина.
-- Надо было бы походить на спектакли, проверить...
-- Проверить?! -- Зина заметалась по кабинету. Столкнулась с Иваном
Максимовичем. Он извинился... Она не села, а упала на стул, словно в полном
изнеможении. -- Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?
Иван Максимович и Костя замерли. Когда Зина собиралась говорить
"начистоту", следовало ожидать самого страшного.
-- Мы предаем Петрушу... Простите, Петра Васильевича! Он не может уже
теперь защитить свои творения. Он доверил их нам. А мы бросили их на
произвол судьбы!
-- Ну, уж ты слишком... -- проговорил Костя.
-- Она права, -- сказал Иван Максимович. -- Мы можем терпеливо ждать,
пока Николай Николаевич приступит к осуществлению своей заветной мечты. Но
старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?... Вы согласны?
Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой
режиссер, который будет ставить Шекспира.
Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр
Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве,
впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал
и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому
человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки
других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
Когда Андрей наконец посмотрел все спектакли, у актеров испортилось
настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
-- Какой милый молодой человек! -- сказала Анна Гавриловна. -- Я знала,
что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
Анна Гавриловна всю жизнь считала, что зрители, как и актеры, могут
быть способными и неспособными.
-- Я когда-нибудь обязательно встречусь с вашим Петрушей, -- сказал
Андрей Зине. -- Я теперь знаю этого человека. Он мне нужен. Я люблю его! И,
кажется, угадываю главное его качество: он -- ребенок. Как ты, как Гайдар...
Чист и добр. И при этом -- мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
-- Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
-- Кем?!
Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.
В тот же день вечером Зина решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с
Ксенией Павловной. "Она же обещала быть добрым посредником между мной и
Николаем Николаевичем, -- рассуждала Зина. -- Пришло время воспользоваться
ее помощью!..."
Дверь открыла Лера. У нее была привычка прямо с ходу, не
поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
-- Зубрю, -- сказала она. -- И потрясаюсь: сколько в нашем организме
деталей! И каждая может испортиться, отказать... Как мы все живы-здоровы?
Просто непостижимо.
-- Наверно, велик запас прочности? -- предположила Зина. И, следуя
своей манере все переносить на дела театра, подумала: "И у нашего ТЮЗа тоже
запас прочности колоссален, если он до сих пор не развалился. Спасибо
Петруше!..."
-- Учиться в медицинском для мнительных людей -- одно наказание. Они
находят в себе признаки всех болезней!
-- Но ты ведь не мнительная.
-- Что ты?! Это единственная черта, которая досталась мне в наследство
от папы. Не считая, конечно, лица!
Зина знала, что Патов то и дело профилактически глотал пилюли и
бесконечное количество раз мыл руки, вытирая их бумажными салфетками,
которые всегда носил в кармане.
-- Но мнительность для врача, я считаю, полезна, -- сказала Лера. --
Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой
старичок-бодрячок и говорит больному: "Ничего! Мы с вами в воскресенье
пойдем на рыбалку. Болит живот? У кого же он не болит?! Попейте салол с
белладонной..." А ночью у пациента -- прободение язвы желудка.
-- Нагонять на человечество страх тоже, наверное, ни к чему, --
возразила ей Зина. -- Все люди на земле -- пациенты.
-- Нет! -- решительно заявила Лера. -- Лучше жить, прислушиваясь к
себе, чем умереть, будучи уверенным, что ты абсолютно здоров. Я буду
перестраховываться!
Из комнаты вышла Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и
красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни
провела дома.
-- Знаете, какие профессии самые опасные? -- спросила Лера у матери и у
Зины. -- Которым нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например. Или врач!
Актер не так исполнил роль Градобоева в комедии Александра Николаевича
Островского "Горячее сердце" -- испортил зрителям настроение... Ну и что?
Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
"Великих она тоже называет по имени-отчеству, -- подметила Зина. -- Но
с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича".
-- Теперь сравните! -- продолжала рассуждать Лера. -- Хирург не так
сделал больному операцию. Даже обычную... Удаление желчного пузыря. Боюсь,
что этот больной может вообще уже никогда не увидеть комедий Александра
Николаевича Островского.
-- Ты права... Делать не так врач не имеет права, -- согласилась с ней
Зина.
-- Поэтому удаляюсь зубрить! -- Она исчезла в комнате. Потом вновь
появилась: -- Ты ведь, как всегда, к маме?
-- Честно говоря, да.
-- Хоть бы раз ты сказала нечестно! -- Лера снова исчезла.
"Сочетание Ксении Павловны с Лерой в одной семье -- это завидная
режиссерская находка", -- подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких
красок.
Зина опять удивилась новым обоям, тщательно отциклеванному паркету, и у
нее чуть было не соскочила с языка фраза, которую она всегда мысленно
произносила у Патовых в коридоре: "Пойдем-ка на кухню: поговорим об
искусстве!"
-- Пойдем в наш с вами укромный уголок, -- предложила Ксения Павловна.
Петруша обычно заваливал кухню пьесами, которые в изобилии доставляла
ему Тонечка Гориловская. На кухонном столе, на табуретках всегда лежали
эскизы, стояли макеты: комнаты были заняты многочисленными членами
режиссерской семьи. Теперь кухня была в полках и полочках. Все сверкало
подвенечным, безукоризненно белым цветом. И каждый раз Зина думала: "Если бы
я была мужчиной, я женилась бы только на Ксении Павловне!"
-- Ну, что у вас в театре? -- спросила Ксения Павловна.
Все обращались к Зине с таким вопросом, поскольку знали, что никакой
другой жизни у нее нет. И не только потому, что она фанатически предана
своей профессии, а потому, что так уж сложилось...
-- Об этом я и хотела поговорить!
-- Да, да... Я вас слушаю.
Ксения Павловна вспыхнула, заволновалась. "Как же она тревожится за
него! -- подумала Зина. -- Отчего? Чувствует, что он непрочно стоит на
ногах? Или просто оберегает его, как ребенка? Конечно, представить себе
Николая Николаевича ребенком мне лично очень трудно... Но ведь у любви
искаженное зрение. Это надо учитывать!"
Подумав так, Зина на миг спохватилась: "А не слишком ли часто я
последнее время что-то учитываю, от чего-то себя удерживаю?..."
Когда такое случилось впервые, она сказала об этом Петруше. "Ты
становишься взрослой, -- ответил он ей. -- Только не становись до конца!...
А то перестанешь быть гениальной актрисой".
Он часто называл ее гениальной. И без всякой улыбки. "Надо выражать то,
что в данный момент чувствуешь, -- нередко повторял он. -- Выверять слова
очень опасно: это убивает вкус, цвет и запах. Истинные чувства -- любовь это
или ненависть -- всегда гиперболичны".
-- Вот мы только что говорили о медицине, -- издалека начала Зина, хотя
решительно предпочитала прямую линию ломаной. С Ксенией Павловной она
прямолинейной быть не умела. -- Если применять к театру медицинские термины,
можно сказать, что пульс и сердцебиение его определяются репертуаром. --
"Как же я красиво говорю!" -- злилась на себя Зина. И все-таки продолжала:
-- Наш ТЮЗ был абсолютно здоров. И счастлив...
-- Я понимаю, -- сказала Ксения Павловна.
-- В человеческом организме пока еще редко заменяют стареющую деталь
новой, а в организме театра это должно происходить обязательно: репертуар
всегда обновляют. Николай Николаевич пока еще только готовится к этому...
Тогда надо подлечить то сердце, которое нам так прекрасно служило! Надо
старый репертуар сделать как бы опять молодым.
-- Я постараюсь убедить в этом Николая...
-- Он сам режиссером-доктором быть не захочет. У них с Петром
Васильевичем разные творческие манеры. Вы понимаете? -- Зина вытерла лоб:
роль дипломата не соответствовала ее амплуа. -- А сейчас к нам приехал
молодой режиссер.
-- Я слышала. Он вам нравится?
-- Замечательный парень! Он будет ставить Шекспира. Но я уверена, что