- Хотя по необходимости и пропущено много обрядов, но прием, полагаю, совершился: суть в сути, а не в феноменах, и потому нам остается довершить последнее. Брат-обрядоначальник, уберите и сохраните ковер и погасите все свечи, кроме спиртовой лампы!
Антип Ильич хотя и медленно, но сделал это, после чего Егор Егорыч, подняв начальническим образом голову, провозгласил:
- Приглашаю вас, братья, приблизиться к жертвеннику и составить цепь, нас связующую!
Все братья окружили жертвенник, и Егор Егорыч прочел молитву:
"Благословение небес да снидет на нас и на всех истинных каменщиков, и да украсит оно и обновит нас всеми нравственными и общественными добродетелями!"
- Аминь! - воскликнули на это братья в один голос, а Егор Егорыч в заключение произнес:
- Благодарю вас, любезные братья, за вашу сегодняшнюю работу и прошу впредь продолжать таковую.
В ответ на это раздалось троекратное рукоплескание со стороны братьев; затем они принялись снимать с себя ордена, знаки, запоны, которые Антип Ильич старательно прибирал, имея при этом, несмотря на всю свою кротость, недовольное и печальное лицо: такой скомканный прием Сусанны Николаевны в масонство казался ему просто кощунством. Когда потом со всеми собранными масонскими нарядами входил он в свою комнатку, чтобы их там пока убрать, то его остановила Фадеевна.
- Свершилось? - спросила она голосом, исполненным благоговения.
- Свершилось! - ответил ей тоже в тон Антип Ильич.
Затем все сошлись в столовой к трапезе, уставленной кушаньями и вином.
- Агапа! - сказал отец Василий, садясь рядом с Сверстовым и показывая ему на роскошно убранный стол.
- Да, по обычаю древних христиан, вечеря любви! - подхватил тот.
К концу ужина, когда отец Василий и Сверстов порядочно подвыпили винца, то сей последний воскликнул:
- Неужели мы не пропоем нашей песни?
- Пропоем! - ответил ему Егор Егорыч и при этом выпил даже полстакана вина.
- Пропоемте! - отозвалась и Сусанна Николаевна своим мелодическим голосом.
- Нужно это! - решила gnadige Frau и села за фортепьяно.
Заиграла она очень знакомый мотив с необыкновенною правильностью, так что когда запели ее собратья, то стали сильно с ней расходиться. Говоря откровенно, с некоторым уменьем пели только Сусанна Николаевна - очень, впрочем, слабым голосом - и отец Василий, владевший хорошим баритоном и приученный к пению.
Петая ими песня гласила:
Любовь, душа всея природы,
Теки сердца в нас воспалить,
Из плена в царствие свободы
Одна ты можешь возвратить.
Когда твой ясный луч сияет,
Масон и видит, и внимает.
Ты жизнь всего, что существует;
Ты внутренний, сокрытый свет;
Но тот, кто в мире слепотствует,
Твердит: "Любви правдивой нет!"
Отец Василий не ошибся, предполагая, что совершение обряда принятия Сусанны Николаевны в ложу будет замечено прислугою, среди которой действительно произошла большая сумятица. Горничная и молодые лакеи сначала старались из наугольной подсмотреть в дверную щелку на то, что делалось в гостиной. Не довольствуясь этим, некоторые из них убежали в сад, влезли на балкой и оттуда смотрели в гостиную. Старая горничная Юлии Матвеевны, Агапия, предобрая, преглупая и прелюбопытная, принимала большое участие в этом подглядывании; но когда господа сели за ужин и запели, она не выдержала, побежала наверх и разбудила Юлию Матвеевну.
- Матушка-барыня, у нас сегодня баря-то все ряженые были, и Антип Ильич тоже ряженый, теперь даже кушает с барями вместе... Диковина да и только! - доложила она.
- Кто? Что такое? - спросила старушка.
- Антип Ильич!.. Чу, слышите?.. Поют все!..
- Поют! - повторила и Юлия Матвеевна. - Сусанна, сюда!
- Сусанну Николаевну вам позвать? - спросила Агапия.
- Да, - приказала Юлия Матвеевна.
Агапия проворно побежала вниз, чуть не слетела с лестницы и, выругавшись при этом: "О, те, черт, дьявол! Какая скользкая!", вошла впопыхах в столовую.
- Вот и Агапия, - сама любовь предстала! - заметил при этом отец Василий, знавший Агапию по исповеди, на которой она всегда неизвестно уже о каких грехах своих ревмя ревела.
- Матушка, маменька вас просит к себе! - сказала Агапия Сусанне Николаевне.
- Мы, вероятно, ее разбудили! - проговорила та и в сопровождении Агапии вошла к матери.
- Там что? - спросила старушка.
- Там, мамаша, мы празднуем сегодня праздник.
- А Егорыч где? - спрашивала Юлия Матвеевна, постоянно уже теперь называвшая зятя своего только по отчеству: Егорычем.
- Подите, Агапия, позовите сюда Егора Егорыча! - приказала Сусанна Николаевна.
- Сейчас, матушка, сейчас, сударыня! - отозвалась та и побежала вниз с прежнею же неосторожностью.
- Я, мамаша, сегодня в масоны окончательно поступила! - объяснила Сусанна Николаевна, оставшись вдвоем с матерью.
- Так, да, - говорила глубокомысленно и с удовольствием старушка.
Вошел Егор Егорыч с бокалом шампанского.
- Юлия Матвеевна - сказал он, - вы должны этим вином поздравить вашу дочь: она сегодня принята в ложу!
- Знаю, знаю, - говорила старушка, в одно и то же время смеясь и плача.
А между тем внизу, под игру gnadige Frau, раздавалось громкое пение отца Василия, Сверстова и даже Антипа Ильича:
Беги от нас, непросвещенный.
Объятый тьмою раб страстей,
Мирскою суетой прельщенный,
Страшись коснуться сих дверей!
X
От Мартына Степаныча недели через две было получено письмо, только адресованное не Егору Егорычу, а на имя Сусанны Николаевны, которая первоначально думала, что это пишет ей из Москвы Муза; но едва только прочла первую страницу письма, как на спокойном лице ее отразился ужас, глаза наполнились слезами, руки задрожали.
- Господи, неужели это правда!.. Бедный бедный Валерьян! - проговорила она.
- Что такое с вами, мое прелестное существо? - воскликнула испуганным голосом сидевшая у нее в комнате gnadige Frau и бросилась к Сусанне Николаевне, чтобы поддержать ее.
- Валерьян застрелился, но, бога ради, не говорите этого пока Егору Егорычу! - стонала Сусанна Николаевна.
- Зачем ему говорить?.. Зачем?.. - тоже почти стонала и gnadige Frau, поднимая упавшее из рук Сусанны Николаевны письмо Пилецкого и быстро пробегая его, причем у нее тоже, как и у Сусанны Николаевны, задрожали руки и глаза наполнились слезами.
- Значит, он был человек мало верующий, - сказала она, не зная, чем бы успокоить Сусанну Николаевну.
- Ах, нет! Он был верующий, добрый и хороший человек, - говорила голосом отчаяния Сусанна Николаевна.
- Но все-таки вы совладейте немного с собой и укрепитесь! - советовала ей gnadige Frau. - Вы припомните, какой подвиг еще вам предстоит!.. Вы со временем должны будете сказать об вашем несчастии Егору Егорычу.
- Да, вы правы! - произнесла Сусанна Николаевна и затем, помолчав, спросила: - А Егор Егорыч не придет сюда, я думаю?
- Нет, он заснул, и вы знаете, как он с поступления вашего в ложу стал спокойно почивать.
- Да, но он может и проснуться! Вы поскорее мне, gnadige Frau, прочтите письмо, а то я дурно разобрала его: у меня рябило в глазах.
Gnadige Frau начала поспешно читать письмо, но и она во многих местах не разбирала его и безбожно ошибалась в окончаниях:
- "Начинаю скорбное мое послание к Вам с изложения сказания об одном чернеце, который молился о том, чтобы дано было ему уведать, что суть суды божий. И раз ему на пути явился ангел во образе черноризца, и пришли они к некоему отшельнику, который приял их и почтил вельми, и когда они пошли от него, ангел взял золотое блюдо и бросил его в море. Во второй день они пришли к другому странноприемлющему мужу, и тот пожелал, чтобы они благословили его сына; но ангел, взяв отрока за гортань, задушил его. На третий день они обрели пустое здание, которое ангел разрушил и вместо него построил новое. В недоумении все это видевший чернец спросил ангела: "Ангел ли ты еси или бес?.. У одного старца ты утопил блюдо, у другого удавил сына и разрушил потом пустое здание?.." Тогда ему ангел отвечал: "Мне повелел это бог: блюдо было единая вещь у старца, неправильно им стяжанная; сын же другого, если бы жив остался, то великому бы злу хотел быть виновен; а в здании пустом хранился клад, который я разорил, да никто, ища злата, не погибнет здесь". И уразумейте из сего сказания, что суды божий - глубины неиспытуемой и недоведомой людям. Родственник Ваш, Валерьян Николаич Ченцов, покончил с собою выстрелом из ружья, не оставив никакого объяснения о причине своего самоубийства. Впрочем, некоторые из его знакомых, которых я, по указанию квартирной хозяйки господина Ченцова, посетил, все мне, отозвавшись, что последнее время Валерьян Николаич совершенно исправился от своей разгульной жизни, единогласно утверждали, что застрелился он от несчастной любви к одной крестьянке, принадлежащей его жене и которая, по ходатайству госпожи Ченцовой, была у него отобрана полицией. Сей случай ясно свидетельствует, что Валерьян Николаич имел душу чувствительную и благородную. Но речь теперь уже не о нем, а о глубокосердечном и родственном Егоре Егорыче. Сколь понимаю я, не по человеческим каким-либо соображениям, а по божьему внушению он так обеспокоился, когда я ему рассказал, что господин Ченцов разошелся с женой, и твердо убежден, что Егор Егорыч по живому предчувствию уже предугадывал, что из того может проистечь, и пусть то же предчувствие скажет ему и ныне, в силу какой правды совершилось и самое столь печальное для всех событие. Бог, может быть, сего не утаит от него".
По прочтении письма, вызвавшего у дам снова обильные слезы, между ними началось не совсем складное совещание о том, как и когда объявить о семейном несчастии Егору Егорычу.
- Чем дольше не объявлять, тем лучше! - решила на первых порах gnadige Frau.
- Как дольше?! Егор Егорыч вдруг может стороной узнать, и что тогда с ним будет! - возразила Сусанна Николаевна.
- Как он может и от кого узнать? - спросила gnadige Frau.
- У него много знакомых в Петербурге, которые, пожалуй, ему напишут.