Кавабата замер, прикрыл глаза и несколько секунд шевелил губами. Сердюк догадался, что тот повторяет фразу про звезды на небе, которой он сам уже толком не помнил.
- Замечательные слова. Да, так вот, с того самого момента мне все уже стало окончательно ясно. Но существуют правила, строгие правила, и я обязан был задать вам положенные вопросы. Теперь я должен сказать вам следующее, - продолжал Кавабата. - Поскольку я уже упомянул, что наша фирма - на самом деле скорее клан, наши сотрудники - скорее не сотрудники, а члены клана. И обязательства, которые они берут на себя, тоже отличаются от обычных обязательств, которые берет на себя наемный работник. Попросту сказать, мы принимаем вас в члены нашего клана, одного из самых древних в Японии. Вакантная должность, которую вы займете, называется "помощник менеджера по делам северных варваров". Разумеется, такое название может показаться вам обидным, но такова традиция, которой больше лет, чем городу Москве. Кстати, красивый город, особенно летом. Это должность самурая, и ее не может занимать простолюдин. Поэтому, если вы готовы выполнять ее, я произведу вас в самураи.
- А в чем заключается эта работа?
- О, ничего сложного, - сказал Кавабата. - Бумаги, клиенты. Внешне все, как в других фирмах, за исключением того, что ваше внутреннее отношение к происходящему должно соответствовать гармонии космоса.
- А сколько платят? - спросил Сердюк.
- Вы будете получать двести пятьдесят коку риса в год, - сказал Кавабата, и на секунду зажмурился, что-то считая. - В ваших долларах это что-то вроде сорока тысяч.
- Долларами?
- Как пожелаете, - сказал Кавабата, пожав плечами.
- Согласен, - сказал Сердюк.
- Другого я и не ждал. Теперь скажите мне - готовы ли вы признать себя самураем клана Тайра?
- Еще бы.
- Готовы ли вы связать с нашим кланом свою жизнь и смерть?
"Ну и ритуалы у них, - подумал Сердюк. - Когда ж они время находят телевизоры делать?"
- Готов, - сказал он.
- Готовы ли вы будете, как настоящий мужчина, бросить эфемерный цветок этой жизни в пустоту за краем обрыва, если к этому вас призовет ваше гири? - спросил Кавабата и кивнул на гравюру.
Сердюк еще раз посмотрел на нее.
- Готов, - сказал он. - Конечно. Цветок с обрыва - запросто.
- Клянетесь?
- Клянусь.
- Превосходно, - сказал Кавабата, - превосходно. Теперь осталась только одна маленькая формальность, и все. Нужно получить подтверждение из Японии. Но это займет всего несколько минут.
Он сел за факс, нашарил в стопке бумаг чистый лист, а потом в его руке откуда-то появилась кисточка.
Сердюк переменил позу. От долгого сидения на полу у него затекли ноги, и он подумал, что надо будет выяснить у Кавабаты, нельзя ли приносить с собой на работу маленький-маленький табурет. Потом он поглядел вокруг в поисках остатков сакэ, но бутылка, в которой еще оставалась немного, куда-то исчезла. Кавабата возился над листом, и Сердюк поостерегся спрашивать - никакой уверенности, что он при этом не нарушит ритуала, у него не было. Ему вспомнилась только что данная им цветистая клятва. "Господи, - подумал он, - сколько же всяких клятв я давал в жизни! За дело коммунистической партии бороться обещал? Раз пять, наверно, если с самого детства посчитать. Жениться на Маше обещал? Обещал. А вчера, после Чистых прудов, когда с этими идиотами пили, тоже ведь обещал, что потом на мои деньги еще одну возьмем. А сейчас вон до чего дошло. Цветок с обрыва".
Кавабата между тем закончил водить кисточкой по листу, подул на него и показал Сердюку. На листе черной тушью была нарисована большая хризантема.
- Что это? - спросил Сердюк.
- О, - сказала Кавабата. - Это хризантема. Понимаете ли, когда наша семья пополняется новым членом, это такая радость для всего клана Тайра, что неуместно доверять ее значкам на бумаге. В таких случаях, чтобы послать сообщение руководству, мы обычно рисуем на бумаге цветок. Это, кроме того, тот самый цветок, о котором мы говорили только что. Он символизирует вашу жизнь, принадлежащую теперь клану Тайра, и одновременно как бы удостоверяет ваше окончательное осознание ее быстротечной эфемерности...
- Понял, - сказал Сердюк.
Кавабата еще раз подул на лист, затем вложил его в щель факса и принялся набирать какой-то чрезвычайно длинный номер.
Получилось у него только с третьего раза. Факс зажужжал, в его углу замигала зеленая лампочка, и лист медленно уполз в черную щель.
Кавабата сосредоточенно смотрел на аппарат, не шевелясь и не меняя позы. Прошло несколько томительно долгих минут, а потом факс зажужжал снова, и откуда-то из под его черного дна полез другой лист бумаги. Сердюк сразу понял, что это ответ.
Дождавшись, пока лист вылезет на всю длину, Кавабата выдернул его из машины, глянул на него и медленно перевел глаза на Сердюка.
- Поздравляю, - сказал он, - искренне вас поздравляю! Ответ самый благоприятный.
Он протянул лист Сердюку. Сердюк взял его в руку и увидел другой рисунок - на этот раз это была длинная полусогнутая палка с какими-то узорами и торчащими возле одного края выступами.
- Что это? - спросил он.
- Это меч, - торжественно сказал Кавабата, - символ вашего нового статуса в жизни. А поскольку никаких сомнений в таком исходе переговоров у меня не было, позвольте вручить вам ваше, так сказать, удостоверение.
С этими словами Кавабата протянул Сердюку тот самый короткий меч, который он купил в жестяном павильоне.
То ли из-за пристального и немигающего взгляда Кавабаты, то ли вследствие какой-то химической реакции в перенасыщенном алкоголем организме, Сердюк вдруг осознал всю важность и торжественность момента. Он хотел было встать на колени, но вовремя вспомнил, что так делали не японцы, а средневековые европейские рыцари, да и то, если вдуматься, не они сами, а изображавшие их в каком-то невыносимо советском фильме актеры с Одесской киностудии. Поэтому он просто протянул руки вперед и осторожно взял в них холодный инструмент смерти. На ножнах был рисунок, которого он не заметил раньше. Это были три летящих журавля - золотая проволока, вдавленная в черный лак ножен, образовывала легкий и стремительный контур необычайной красоты.
- В этих ножнах - ваша душа, - сказал Кавабата, по-прежнему глядя Сердюку прямо в глаза.
- Какой красивый рисунок, - сказал Сердюк. - Даже, знаете, песню одну вспомнил, про журавлей. Как там было-то... И в их строю есть промежуток малый - быть может, это место для меня...
- Да-да, - подхватил Кавабата. - А и нужен ли человеку больший промежуток? Господи Шакьямуне, весь этот мир со всеми его проблемами легко поместится между двумя журавлями, что там - он затеряется между перьями на крыле любого из них... Как поэтичен этот вечер! Не выпить ли нам еще? За то место в журавлином строю, которое вы наконец обрели?
От слов Кавабаты на Сердюка повеяло чем-то мрачным, но он не придал этому значения, подумав, что Кавабата вряд ли знает о том, что песня эта - о душах убитых солдат.
- С удовольствием, - сказал Сердюк, - только чуть позже. Я...
Вдруг раздался громкий стук в дверь. Обернувшись, Кавабата крикнул что-то по-японски, панель отъехала в сторону, и из проема выглянуло мужское лицо, тоже южного типа. Лицо что-то сказало, и Кавабата кивнул головой.
- Мне придется оставить вас на несколько минут, - сказал он Сердюку. - Кажется, приходят важные вести. Если желаете, полистайте пока какой-нибудь из этих альбомов, - он кивнул на полку, - или просто побудьте сами с собой.
Сердюк кивнул. Кавабата быстро вышел и задвинул за собой панель. Сердюк подошел к стеллажам и поглядел на длинный ряд разноцветных корешков, а потом отошел в угол и сел на циновку, прислонясь головой к стене. Никакого интереса ко всем этим гравюрам у него не осталось.
В здании было тихо. Было слышно, как где-то наверху долбят стену - верно, там ставили железную дверь. За раздвижной панелью еле слышным шепотом матерились друг на друга девушки - они были совсем рядом, но почти ничего из их ругани нельзя было разобрать, и заглушенные звуки нескольких голосов, накладываясь друг на друга, сливались в тихий успокаивающий шелест, словно за стеной был сад и шумели на ветру листья зацветающих вишен.
Проснулся Сердюк от тихого мычания. Сколько он спал, было неясно, но, судя по всему, прошло порядочно времени - Кавабата, который сидел в центре комнаты, успел переодеться и побриться. Теперь на нем была белая рубаха, а волосы, еще недавно всклокоченные, были аккуратно зачесаны назад. Он и издавал разбудившее Сердюка мычание - это была какая-то унылая мелодия, больше похожая на долгий стон. В руках Кавабаты был длинный меч, который он протирал белой тряпочкой. Сердюк заметил, что рубаха Кавабаты не застегнута, и под ней видны безволосая грудь и живот.
Заметив, что Сердюк проснулся, Кавабата повернул к нему лицо и широко улыбнулся.
- Как спалось? - спросил он.
- Да я не то чтобы спал, - сказал Сердюк, - я так...
- Вздремнули, - сказал Кавабата, - понятно. Все мы в этой жизни дремлем. А просыпаемся лишь с ее концом. Вот помните, когда мы назад в офис шли, через ручей переправлялись?
- Да, - сказал Сердюк, - это из трубы речка выходит.
- Труба не труба, неважно. Так вот помните пузыри на этом ручье?
- Помню. Большие пузыри были.
- Поистине, - сказал Кавабата, поднимая лезвие на уровень глаз и внимательно в него вглядываясь, - поистине мир этот подобен пузырям на воде. Не так ли?
Сердюк подумал, что Кавабата прав, и ему очень захотелось сказать японцу что-нибудь такое, чтобы тот понял, до какой степени его чувства поняты и разделены.
- Какое там, - сказал он, приподнимаясь на локте. - Он подобен... сейчас... Он подобен фотографии этих пузырей, завалившейся за комод и съеденной крысами.
Кавабата еще раз улыбнулся.
- Вы настоящий поэт, - сказал он. - Тут у меня нет никаких сомнений.