- Вот это она и есть. Только, к сожалению, сюда попадают не только воины, но и всякая шелупонь, которая много стреляла при жизни. Бандиты, убийцы - удивительная бывает мразь. Вот поэтому и приходится ходить и проверять. Иногда даже кажется, что работаешь здесь чем-то вроде лесника.
Барон вздохнул.
- Хотя, как я вспоминаю, - сказал он с легкой печалью в голосе, - в детстве мне и хотелось быть лесником... Вы, Петр, знаете что - возьмите-ка меня за рукав. А то ходить тут не так просто.
- Не вполне понимаю, - сказал я с облегчением, - но, впрочем, извольте.
Я вцепился в сукно его рукава, и мы пошли вперед. Сразу же я почувствовал одну странность - шел барон не особо быстро, во всяком случае, не быстрее, чем ходил до этой жуткой трансформации мира, но огни, мимо которых мы шли, уносились назад с чудовищной быстротой. Казалось, что мы с ним неспешно идем по какой-то платформе, которую с невероятной скоростью тянет за собой невидимый поезд, а направление движения этого поезда определяется тем, в какую сторону поворачивает барон. Впереди возникла точка одного из костров, понеслась на нас и замерла на месте у наших ног, когда барон остановился.
Возле костра сидели два человека. Они были мокрыми, полуголыми и походили на римлян - единственной их одеждой были короткие простыни, обернутые вокруг тел. Оба были вооружены - один наганом, а второй двустволкой. И оба были покрыты отвратительными и обильными воронками огнестрельных ран. Увидев барона, они повалились на землю и буквально затряслись от нестерпимого, физически ощутимого ужаса.
- Кто такие? - низким голосом спросил барон.
- Сережи Монголоида бойцы, - сказал один из них, не разгибаясь.
- Как сюда попали? - спросил барон.
- Нас по ошибке завалили, командир.
- Я вам не командир, - сказал барон. - А по ошибке никого не валят.
- В натуре, по ошибке, - жалобно сказал второй. - В сауне. Думали, что там Монголоид договор подписывает.
- Какой договор? - спросил Юнгерн, недоуменно поднимая брови.
- Да нам кредит надо было отдавать. "Нефтехимпром" лэвэ на безотзывный аккредитив сбросил, а накладная не прошла. И, значит, приезжают два быка из "Ультима Туле"...
- Безотзывный аккредитив? - перебил барон. - Ультима Туле? Понятно.
Нагнувшись, он дунул на пламя, и оно сразу же уменьшилось в несколько раз, превратившись из ревущего жаркого факела в невысокий, в несколько сантиметров, язычок. Эффект, которых это оказало на двоих полуголых мужчин, был поразителен - они сделались совершенно неподвижными, и на их спинах мгновенно выступил иней.
- Бойцы, а? - сказал барон. - Каково? Кто теперь только не попадает в Валгаллу. Сережа Монголоид... А все это идиотское правило насчет меча в руке.
- Что с ними случилось? - спросил я.
- Что положено, - сказал барон. - Не знаю. Но можно посмотреть.
Он еще раз дунул на еле заметный голубоватый огонек, и пламя вспыхнуло с прежней силой. Барон несколько секунд пристально глядел в него, сощурив глаза.
- Похоже, будут быками на мясокомбинате. Сейчас такое послабление часто бывает. Отчасти из-за бесконечного милосердия Будды, отчасти из-за того, что в России постоянно не хватает мяса.
Меня поразил костер, который я только сейчас разглядел в подробностях. На самом деле его нельзя было называть костром. В огне не было ни дров, ни веток - он возникал из оплавленного отверстия в земле, по форме похожего на ровную пятиконечную звезду с узкими лучами.
- Скажите, барон, а почему этот огонь горит над пентаграммой?
- Как почему, - сказал барон. - Это ведь вечный огонь милосердия Будды. А то, что вы называете пентаграммой, на самом деле эмблема ордена Октябрьской Звезды. Где ж тогда гореть вечному огню милосердия, как не над этой эмблемой?
- А что это за орден Октябрьской Звезды? - спросил я, покосившись на его грудь. - Я слышал это выражение при самых разных обстоятельствах, но никто из тех, кто употреблял эти слова, не потрудился объяснить мне, что они значат.
- Октябрьская Звезда? - переспросил Юнгерн. - Очень просто. Знаете, как с Рождеством. У католиков оно в декабре, у православных в январе, а празднуют один и тот же день рождения. Вот и здесь такой же случай. Реформы календаря, ошибки переписчиков - короче, хоть и считается, что это было в январе, на самом деле все было в октябре.
- А что было-то?
- Вы меня удивляете, Петр. Это же одна из самых известных историй на земле. В свое время был один человек, который не мог жить так, как другие. Он пытался понять, что же это такое - то, что происходит с ним изо дня в день, и кто такой он сам - тот, с кем это происходит. И вот однажды ночью в октябре, когда он сидел под кроной дерева, он поднял взгляд на небо и увидел на нем яркую звезду. В этот момент он понял все до такой степени, что эхо той далекой секунды до сих пор...
Барон замолк, подыскивая слова, но, видимо, не нашел ничего подходящего.
- Поговорите лучше с Чапаевым, - заключил он. - Он любит про это рассказывать. Главное, что существенно - что с той самой секунды горит этот огонь милосердия ко всем живым существам, огонь, который даже по служебной необходимости и то нельзя загасить целиком.
Я поглядел по сторонам. Панорама вокруг нас была поистине величественной. Мне вдруг показалось, что я вижу одну из самых древних картин на земле - огромная орда, остановившаяся на ночь в поле, жжет костры, и у каждого из них сидят воины, с жадной мечтой глядящие в огонь, в игре которого им чудится золото, скот и женщины из лежащих впереди земель. Вот только куда двигалась та орда, между костров которой шли мы с Юнгерном? И о чем могли мечтать люди, сидевшие у этих костров? Я повернулся к Юнгерну.
- Скажите, барон, а почему все сидят врозь и не ходят друг к другу в гости?
- А вы попробуйте сходите, - сказал Юнгерн.
До ближайшего костра было не больше пятидесяти шагов. Кажется, возле него грелось человек пять или шесть. Я вопросительно поглядел на Юнгерна.
- Сходите, - повторил он.
Пожав плечами, я пошел вперед. Ничего особенного или необычного я не ощущал. Я шагал, наверно, минуту или две, и вдруг понял, что за все это время совершенно не приблизился к яркой точке, к которой начинал свой путь. Я оглянулся. Юнгерн стоял у огня, в трех или четырех шагах сзади, и насмешливо смотрел на меня.
- Из того, что это место похоже на тот мир, который вы знаете, - сказал он, - вовсе не следует, что это он и есть.
Я заметил, что двух застывших фигур у огня уже нет - вместо них на земле остались только два темных продолговатых пятна.
- Пойдемте отсюда, - сказал Юнгерн, - в конце концов, мы хотели навестить моих ребят.
Я вцепился в его рукав, и мимо нас опять понеслись огни - скорость нашего движения была такой, что они растягивались в зигзаги и ломаные линии. Впрочем, я был почти уверен, что это какая-то иллюзия: ветра, неизбежного при такой скорости, на своем лице я не ощущал - словно, когда барон начинал двигаться, в движение приходили не мы, а мир вокруг нас. Я совершенно потерял ориентацию и не понимал, куда мы несемся. Иногда мы замирали на несколько секунд, и тогда мне удавалось рассмотреть сидящих возле ближайшего костра. Большей частью это были заросшие бородами мужики с винтовками, очень похожие друг на друга, - как только мы оказывались рядом, они валились на черную землю. Один раз, кажется, вместо винтовок у них в руках оказались копья, но наша остановка была слишком короткой, чтобы я мог сказать наверняка. Я понял, что мне напоминали наши перемещения, - именно такими сумасшедшими и необъяснимыми зигзагами движется в ночной тьме летучая мышь.
- Вы, надеюсь, понимаете, Петр, - загрохотал в моем ухе голос барона, - что мы с вами сейчас не в таком месте, где можно врать? Или даже быть не вполне честным?
- Понимаю, - сказал я, чувствуя, что от мелькания желто-белых полос и ломаных линий у меня начинает кружиться голова.
- Ответьте мне на один вопрос, - сказал барон. - Чего вы сильнее всего хотите в жизни?
- Я? - переспросил я и задумался.
Это был вопрос, на который трудно было ответить, не соврав. Я долго думал, что же мне сказать, и не мог остановиться ни на чем, как вдруг ответ пришел сам собой.
- Я хочу найти свою золотую удачу, - сказал я.
Барон громко захохотал.
- Отлично, - произнес он. - Но что это для вас такое - золотая удача?
- Золотая удача, - ответил я, - это когда особый взлет свободной мысли дает возможность увидеть красоту жизни. Я понятно выражаюсь?
- О да, - сказал барон. - Если бы все выражались так понятно и по существу. Как это вы пришли к такой отточенности формулировок?
- Это из моего сна, - ответил я, - точнее сказать, из моего кошмара. Эти странные слова я запомнил совершенно точно. Они были записаны в большой тетради из дома умалишенных, которую я листал в этом сне, - а листал я ее потому, что там должно было быть что-то очень важное обо мне.
- Да, - сказал барон, поворачивая вправо (при этом карусель огней вокруг нас совершила какое-то боковое сальто), - очень хорошо, что вы сами об этом заговорили. Вы здесь находитесь именно потому, что Чапаев просил меня объяснить вам одну вещь. Собственно, нельзя сказать, что он просил меня объяснить что-то особое, чего он не мог бы сказать сам. Он вам все уже сказал - последний раз по дороге сюда. Но вы до сих пор отчего-то думаете, что мир ваших снов менее реален, чем то пространство, где вы пьянствуете с Чапаевым в баньке.
- Вы правы, - сказал я.
Барон резко остановился, и сразу же замерла пляска огней вокруг. Я заметил, что огни костров приобрели какой-то тревожный красноватый оттенок.
- Но отчего вы так думаете? - спросил он.
- Да хотя бы оттого, что в конце концов я возвращаюсь в реальный мир, - сказал я. - Туда, где я, по вашему выражению, пьянствую с Чапаевым в баньке. Нет, на интеллектуальном уровне я хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Больше того, я даже замечал, что в тот момент, когда кошмар снится, он настолько реален, что нет никакой возможности понять, что это всего лишь сон. Можно так же трогать предметы, щипать себя...