кругом; по временам он открывал крышку табакерки, переминал табак в руке и с
расстановкою нюхал.
Это был сам г. Поволокин.
При входе, почти у самых дверей, была пригвождена к стене небольшая рыжая
фигурка с бессмысленно вытаращенными глазами, с руками, сложенными назади, в
вицмундире, застегнутом от первой до последней пуговицы.
Это был один из тех мелких чиновников, которым особенно покровительствовал г.
Поволокин.
- А что, братец, сегодня сильный мороз?
- Сильный, ваше превосходительство!
- Гм, сильный!
При сем г. Поволокин подошел к камину. Минуты две было молчание.
- Ну, а что, братец, нового? Я другой день что-то не вижу "Санкт-Петербургских
ведомостей" - а?
- Они находятся у ее превосходительства. Она изволит делать выписки вещам,
продающимся с публичного торга.
- Гм. То-то!
Опять минута молчания.
- Да, я забывал все тебе сказать, что это, братец, как у меня в последний четверг
играли, такие были скверные карты, - черт их знает! - ну вот так к рукам и прилипают.
Уж, полно, отборные ли это?
- Отборные-с, ваше превосходительство!
- Да отчего бы они прилипали? Ты присматриваешь ли за Максимкой?
- Я имею постоянный надзор за этим-с.
- То-то! Скажи-ка, братец, Герасиму Ивановичу и Осипу Ильичу, чтоб сегодня к
половине двенадцатого приготовлены были мне бумаги к подписанию.
- Слушаю-с.
- А после присутствия зайди-ка в Ниренбержскую и возьми табаку; у меня весь
вышел. Да спроси у Надежды Сергеевны, не нужно ли ей будет курительных свеч или
чего-нибудь этакого.
- Слушаюсь, ваше...
Чиновник не успел договорить, потому что дверь кабинета с шумом отворилась в
эту минуту. Он отскочил от двери и низко поклонился вошедшей даме.
- А вот, кстати, и сама Надежда Сергеевна, - заметил супруг. - Здравствуйте,
матушка! Не будет ли каких поручений от тебя, скажи ему (указывая на чиновника): он
пойдет после присутствия в Ниренбержские. - Надежда Сергеевна при этом слове
взглянула на чиновника и едва кивнула ему головой.
Он в другой раз отвесил ей самый низкий поклон; но когда глаза его встретились с
глазами Надежды Сергеевны, он вдруг изменился в лице и начал неловко обдергиваться.
Это было не без причины: чиновник очень хорошо изучил игру физиономии ее
превосходительства; в одну минуту узнавал он, в хорошем или дурном расположении она
находится, так или иначе, таким или другим тоном надобно заговорить с нею... Часто он
видал ее в гневе, и в сильном гневе, и никогда не смущался; но в эту минуту глаза ее
метали такие молнии, эти глаза были так страшны, что поневоле мороз по коже пробежал
у бедного чиновника, поневоле он растерялся совершенно и от убийственной мысли: "Не
прогневил ли я чем-нибудь невзначай Карла Ивановича или ее самое", - у него
закружилась голова, и светлые точки замелькали перед глазами...
- Мне ничего не нужно, - произнесла она - и, боже, каким голосом!.. У чиновника
так и запрыгало сердце под вицмундиром...
Мановением головы Надежда Сергеевна значительно указала ему на дверь.
Он споткнулся, поклонился еще ниже прежнего и вышел из кабинета.
- Скажите, чтоб никого не пускали к генералу, сказали б, что он не принимает.
Слышите? - закричала г-жа Поволокина печально удалявшемуся чиновнику,
полурастворив дверь и в ту же минуту снова захлопнув ее.
Сам г-н Поволокин, кажется, немного смутился, предчувствуя что-нибудь
необыкновенное и видя, в каком волнении находилась его супруга.
- Что случилось? что такое, матушка? - спросил он с беспокойством.
- Что случилось? - повторила она трагическим голосом... - Погодите, погодите! что
вы так торопитесь? Еще успеете порадоваться. Прежде всего прошу вас, чтоб вы
приказали выгнать вон Ваньку. Если б он был мой, я сейчас отдала бы его в солдаты! Да
еще строго-настрого запретите пускать в ваш дом эту пьяницу Федосью, чтоб ее и духа не
было здесь, чтобы она и на нашу улицу не смела заглядывать.
- Гм. В чем же дело-то?
- Дайте же мне выговорить, дайте мне опомниться! Я сегодня всю ночь глаз не
смыкала, я... да где это вы были вчера до пятого часа?
- В Английском; очень любопытная была партия: князь Федор Григорьевич, я, граф
Антон Карлович да новоприезжий секретарь посольства.
- Вот как: подумаешь, отец дослужился до такого чина, с такими важными людьми
обращается всякий день, приобрел их дружбу, трудится, просиживает напролет ночи, а
для кого это? все для своей дочки! Думает, как бы составить ей хорошую партию, - а она,
утешение наше, она изволила уже себе выбрать общество без нашего согласия, не
спросясь нашего совета.
И Надежда Сергеевна, говоря это, ходила взад и вперед по комнате своего супруга.
Лицо ее было почти багрово от гнева, и чепец, накинутый на невычесанную голову,
сбился на одну сторону. В пылу гнева она даже забыла о своем туалете, - а это было еще
любимое ее занятие, потому что она еще имела претензию пленять.
- Что же это все значит, матушка? Я, то есть, ни полслова не понял, - осмелился
возразить супруг.
- То, сударь, что дочка ваша, - и она остановилась прямо перед супругом, - всякий
день, под видом прогулки, шляется на чердак любезничать с каким-то мальчишкой, в
которого, говорят, влюблена и который обращается с нею, как с равной, и сидит с нею по
целым часам глаз на глаз! Вот до какого посрамления мы дожили с тобою, Николай
Мартыныч! Вот вам, - я всегда говорила, а вы только слушать меня не хотели, - вот вам
утешение на старости лет от детей!
Г-н Поволокин повел рукою по лбу, выразительно прищелкнул двумя пальцами,
вытянул нижнюю губу, посмотрел на Надежду Сергеевну, потупил голову, еще раз потер
лоб и прошептал себе под нос: "Полно, не во сне ли это?"
Г-жа Поволокина, к несчастию, услышала этот шепот:
- Во сне! во сне? - закричала она, подступая к нему. - Во сне! Да что я,
сумасшедшая, что ли? За кого вы меня принимаете? Вы-то сами не во сне ли? - И она
задыхалась...
- Матушка, нет, не то; я хотел попросить вас, чтобы вы рассказали поподробнее...
Ах ты, боже мой! - И он сделал шаг назад.
- Понимаете ли вы? - И она стучала указательным пальцем по столу. - После
болезни ее Карл Иванович приказал ей гулять всякий день. Карл Иванович, надо отдать
ему справедливость, не отходил от нее во время болезни; я приказала ей гулять с
человеком... Ну, а эта проклятая нянька изволила ее познакомить с какой-то старушонкой,
у которой сын малюет стены. Она всякий божий день и зачастила туда: обрадовалась, моя
голубушка, что нашла по себе общество. Благородная кровь, видно, у нее в жилах
обращается, нечего сказать!
- Бог знает, что это такое? Как же вы это узнали? Кто же вам сказал, что влюблена
в этакого?..
- Тебе давно хотел сказать Теребеньин, да не смел, и ко мне вчера пришла жена
его, да все и порассказала. Спасибо еще ей, - она хоть простая, но хорошая женщина, -
плакала, рассказывая. Живописишка этот ей родня, да уж и она отрекается от него, потому
что пьяница, негодный мальчишка. Она было его, месяцев с восемь тому, рекомендовала
мне, и я имела глупость позволить такой дряни прийти ко мне писать портрет с меня!
Хорошо, что я его выгнала тогда, не помню почему, - он пришел не вовремя. И, вообрази!
мать его хвастает везде: знайте, говорит, наших! в моего сына влюблена дочка знатного
человека и сама навязывается нам. Как со мной паралич не сделался, как я это услышала!
- Да, да, да! ай-ай-ай... Что тут прикажешь делать? Ну, а спрашивала ли ты у нее,
правда ли это?
- Я после этого и видеть-то не могу ее, не только спрашивать. Не угодно ли вам
будет послать за ней теперь и порасспросить ее при мне обо всем? Посмотрим, что она
заговорит. А Ваньку, который за ней ходил, сегодня же выгнать из дома.
- Так позвать, что ли, ее?
- Нет, лучше оставить так, - пусть позорит ваши седые волосы...
Г-н Поволокин позвонил.
- Попросите ко мне Софью Николаевну.
Через минуту она вошла в кабинет.
Глаза бедной девушки были болезненно-томны, и густой румянец, которого у нее
никогда не было, покрывал ее щеки. На ней было темное ситцевое платье, совершенно
закрытое, и голубой платочек на шее; но, несмотря на эту простоту одежды, в ее походке,
во всех ее движениях было столько благородства, столько непринужденности, что вы
везде и во всем отличили бы ее с первого взгляда... Она подошла к отцу и хотела
поцеловать его руку, но он отдернул ее... Сердце ее сильно забилось; она взглянула на
мать - и поняла все.
- До нас, - начал Николай Мартыныч, не смотря на нее, - доходят такие странные
слухи, такие, что, признаюсь, я никак не мог... Это просто ни на что не похоже,
невероятно...
- Что же вы молчите? - закричала Надежда Сергеевна, - извольте отвечать вашему
отцу, он ждет вашего ответа.
- Я не знаю, что угодно сказать батюшке.
- Вы не знаете? а? это прекрасно! Расскажите ему, как вы ходите на чердак, из
любви к живописи, смотреть, как там какой-то маляр пачкает кистью. Вы берете уроки у
него, сударыня, или он снимает с вас портрет, или вы служите для него?.. Вы думали, что
я так глупа, что ничего не знаю?
Кровь бросилась ей в голову, однако она отвечала твердым голосом:
- Матушка, выслушайте меня прежде, а потом оскорбляйте, если вам угодно. Я
только виновата в том, что без вашего позволения ходила к бедной, но благородной и
честной женщине, думая ей помочь чем-нибудь. Правда, у этой женщины есть сын,
живописец, молодой человек, образованный и с дарованием; но я ходила к ней, к
старушке, к его матери, не думая, чтоб это было преступление.
- Слышите? она еще осмеливается грубить нам. Это ужасно! Благородная
женщина, молодой человек, образованный, с дарованием! Так это ваша компания,
сударыня? К тому же вы лжете: старушка эта побродяга, а , сын ее негодяй и пьяница.
- Матушка! для чего вы оскорбляете честных людей, матушка!..