довольно. Каких учителей не нанимали! Вот посмотри, полюбопытствуй, у отца в
кабинете есть счетец, что ты ему стоила. А он не бог знает какой миллионер!"
Неловкое унижение матери Софьи перед княгинями и графинями, грациозная
недоступность, очаровательная важность этих госпож показали ей неизмеримое
расстояние между ими и ею. Она с негодованием видела, как среднее сословие
карикатурно вытягивается до подмосток, на которых величается аристократия, и с какою
милою и снисходительною насмешкою эта аристократия смотрит на жалкие усилия
легонького дворянства. Все это сделало на нее сильное впечатление и отдалило ее от
общества, в котором она, по собственному сознанию, не могла играть никакой роли. Она
выезжала потому только, что ей было приказано выезжать, и не отделялась в гостиных от
массы. Это ничтожество в обществе нисколько не оскорбляло ее самолюбия: она знала,
что наделена всеми средствами, которые бы должны были вывестъ ее на авансцену, но что
только собственная воля заставляет ее не употреблять ни одного из этих средств и
постоянно оставаться в глубине сцены. Там из простой, невольной зрительницы она
вскоре сделалась невольною наблюдательницей. Мимо ее мелькали тысячи движущихся
существ обоего пола, убранных самыми бессмысленными прихотями, разукрашенных
самыми безумными предрассудками, которые назывались светскими приличиями. Это
был пресмешной маскарад, пестрее, разнообразнее и бессмысленнее итальянских
карнавалов, смешной еще более потому, что все эти движущиеся существа нимало не
подозревали нелепости своих костюмов и, задыхаясь под безобразными масками, готовы
были божиться, что они ходят с открытыми лицами. По крайней мере высшее общество,
как французский водевиль, при всей своей пустоте, показалось ей в первый раз
заманчивым, потому что оно имеет и блеск, и остроту, и каламбуры, и как будто
наружный смысл; к тому же она видела издалека это общество: но среднее, - о, среднее
общество! - оно показалось ей тем же французским водевилем, только презабавно
переделанным на русские нравы.
Вот какова была дочь генерала Поволокина, и вот какова была жизнь ее. Утром 17
сентября 18**, она, как мы говорили выше, сидела в своей комнате, задумавшись над
книгою. И читатели наши могут представить положение ее в ту минуту, когда она
обернулась на скрип отворявшейся двери и увидела перед собою шарообразную
чиновницу с кожаным ридикюлем в руке и с лентами цвета адского пламени.
Но Софья закрыла книгу, встала со стула и с своей обычною приветливостию
пошла навстречу гостье.
- Имею честь поздравить ваше превосходительство с днем ангела. Осип Ильич
приносит вам также чувствительнейшее свое поздравление.
Проговорив это приветствие, она едва не задохлась.
- Садитесь, Аграфена Петровна; очень рада вас видеть; вы никогда не забывали
этого дня - всегда беспокоитесь сами...
- Как же можно забыть, Софья Николаевна? Помилуйте, да что же после этого и
помнить! Я и Осип Ильич очень чувствуем, поверьте, очень помним все милости и его
превосходительства, и ее превосходительства, и ваши.
Софья кусала губы.
- Полноте, полноте, Аграфена Петровна; может быть, папенька и маменька, но я
еще ничего не могла сделать...
- Чувствуем, матушка, - перебила чиновница, - все ваши благодеяния, вполне
ценим и чувствуем; все, таки все по гроб не забудем; я - вот, как перед богом, говорю
перед вами - такой человек, как ваш батюшка, на редкость в нынешнем свете. Уж
подлинно сказать, нынче переводятся хорошие люди... А как в своем здоровье ее
превосходительство?
- Маменька, слава богу, здорова; она сейчас придет; она, верно, еще не знает, что
вы здесь.
- Не беспокойте ее превосходительство, ради бога не беспокойте, Софья
Николаевна, прошу вас; знаю, очень хорошо знаю, что такое хозяйка: и туда заглянь, и в
другое место, и в третье - везде нужно; день-деньской пройдет, не увидишь. Какую это вы
книжку изволите читать? позвольте полюбопытствовать.
- "Корреджио" Эленшлегера.
- Про этакого сочинителя я не слыхала. Господи, подумаешь, сколько на свете есть
сочинителей!.. Ах! - И при этом ах - Аграфена Петровна вскочила со стула и покатилась
навстречу входившей в комнату Надежды Сергеевны:
- Матушка, ваше превосходительство! усерднейше поздравляю вас! Дай бог вам
еще сто раз праздновать этот день, дождаться и внучек и правнучек, поскорее пристроить
Софью Николаевну, чтобы...
- Благодарю вас, милая. Садитесь. Что муж ваш?
- Слава богу, ваше превосходительство, здоров, вашими молитвами. Ни днем ни
ночью покоя по службе нет, все себе пишет. Уж, нечего сказать, много видала усердствия
к службе, а такого, так истинно скажу, на редкость. Говорю: побойся бога, Осип Ильич,
ведь ты человек: долго ли занемочь? кажется, ты уж составил себе реноме. Нет, говорит,
Аграфена Петровна, на то уж, говорит, присягу дал: в гроб лягу, а служить не перестану.
Что с ним будешь делать?.. Утром перед департаментом лично был у вас с поздравлением.
При этом слове г-жа Теребеньина немного привстала.
- Да, мне сказывали, - говорила небрежно Надежда Сергеевна, - это было еще очень
рано, я спала.
- Знаю, знаю, матушка ваше превосходительство, вы не то, что наша сестра:
почиваете, покуда почивается. Какая работа в вашем звании!.. Вот мы, бедные люди, в
поте лица добывающие хлеб, так это другое дело.
- Однако, милая, если бы я не хозяйничала сама, то весь дом у меня пошел бы
вверх дном... Что моя дорогая именинница? - И, протяжно произнося это, она
рассматривала шаль, накинутую на дочери. - Очень хороший цвет.
- Прекрасный, бесподобнейший... Да уж может ли быть у вас что-нибудь дурное?
Кому же и иметь хорошее? Уж вы мне простите, простой женщине, ваше
превосходительство, а уж я скажу, как вас вместе видишь с Софьей Николаевной, так вот
сердце и радуется. Такой материнской любви поискать в нынешнем веке!
- Да; кажется, она не может на меня пожаловаться: я всю жизнь посвятила ей, я для
нее всем жертвовала.
- И сейчас видно.
Софья избежала взора матери, который жадно выжидал ответа на фразу, заранее
составленную и употреблявшуюся при всяком удобном случае.
- Как натурально сделано! - начала Аграфена Петровна, смотря на
литографированный портрет, стоявший на столике против нее. - Не родственника ли
вашего, смею спросить, Софья Николаевна?
Мать и дочь улыбнулись в одно время.
- Это портрет английского писателя Байрона, - отвечала Софья закрасневшись,
скороговоркою.
- Она влюблена в книги, - говорила насмешливо Надежда Сергеевна, - ей бы только
с утра до ночи сидеть в своей комнате да читать. Рукоделием так мы не очень любим
заниматься. А с одним чтением не так-то далеко уедешь.
- Очень хороший портрет, - продолжала Аграфена Петровна, - только жаль, что не
покрашенный, а вот с Осипа Ильича недавно писал в миньятюрном виде портрет красками
один молодой человек, живописец, дальний наш родственник. Удивительнейшее
сходство! просто живой сидит, только что не говорит - так трафит, что чудо! Недавно
писал он с генеральши Толбуковой, и та осталась довольна, и двести ассигнациями дала
ему за портрет.
- В самом деле? Меня муж все просит, чтоб я списала с себя и с нее портреты (тут
она указала на дочь). Пусть бы он принес показать свою работу, для образчика; я бы,
может быть, заказала ему оба портрета.
- Очень рада услужить вашему превосходительству: дам ему знать непременно; он
за честь должен себе поставить списывать с вас портрет. Вы им останетесь довольны; у
него руки золотые, да язычок-то не совсем чист. Мог бы обогатиться, ей-богу правда,
пиши только портреты, а то - где! хочу, говорит, большие картины писать, а иной раз и
хлеба нет. Все мать избаловала! Уж это баловство никогда до добра не доведет. Впрочем,
он ее своими трудами кормит. Пришлю его к вам, пришлю, матушка ваше
превосходительство.
- Не забудьте, милая! - проговорила Надежда Сергеевна, вставая со стула.
- Ни за что не забуду.
Аграфена Петровна также встала со стула.
- Прощайте, ваше превосходительство! прощайте, Софья Николаевна. Когда же его
прислать прикажете?
- По утрам, часов до двух, я всегда дома. Да чтобы он работу свою принес, - не
забудьте.
- Слушаю, слушаю! Прощайте, ваше превосходительство; прощайте, Софья
Николаевна.
- Прощайте, милая; благодарю вас.
Софья проводила Аграфену Петровну до двери передней.
- Ради бога, не беспокойтесь, прошу вас, сделайте такую милость, Софья
Николаевна.
Наконец, слава богу, Софья осталась одна! Она хотела отдохнуть от визита
чиновницы и снова принялась за свою книгу, в то время, как во всем доме бегали,
суетились, кричали по случаю приготовления к балу, долженствовавшему быть вечером.
Но вдруг она отложила книгу в сторону, опустилась глубже в кресла и задумалась.
Воображению бедной девушки было тесно в этом ограниченном, жалком кругу, в который
закинула ее прихотливая судьба. Это неугомонное воображение редко оставляло ее в
покое; начнет ли она засыпать, оно пригонит кровь к ее сердцу, и она вздрогнет и
пробудится; станет ли читать она, книга выпадает из рук ее, и она лениво скрестит руки и
небрежно прислонится к сафьянной подушке дивана. Воображение высоко поднимало ее
грудь, грациозно опускало ей на бок головку, заставляло ее так печально вздыхать и так
мило задумываться. Вот отчего и в эту минуту она отложила книгу в сторону и
остановилась на мучительном разговоре Корреджио с самим собою, по уходе
Микеланджело. Как хорошо понимала она страдальческие речи Аллегри... Художник!..
это имя было так заманчиво для нее; с этим именем соединялся для нее целый мир идей
новых, возвышенных, бесконечных. Озаренный лучом вдохновения, художник являлся